Милая барышня, видели ли Вы…
Как странно, я обращаюсь к Вам строкой из Вашего любимого стиха, который Вы не раз читали мне.
«Видели ли вы, как бежит по степям, в туманах озёрных кроясь, железной ноздрёй храпя, на лапах чугунных поезд…»
Я бежал к Вам, бежал за Вами, бежал от Вас, от самого себя, от своей любви к Вам, милая барышня. Бежал на чугунных поездах, на табунах стальных коней, на той, чья грива так похожа на спутанные Ваши волосы, в которых заблудилось утреннее солнце. Я спешил, и то же самое солнце, что наматывало на свои лучи Ваши по-девичьи нежные кудряшки и рисовало смешливые ниточки под густой тенью Ваших ресничек, то же самое солнце мелькало сквозь частокол сосновых боров, медленно выкатывалось на полянки из пролетавших мимо ельников, слепило глаза отражением в лесных речушках, озёрах и болотцах. Оно было моим путеводителем к Вам. Его закатные лучи обнимали Вашу божественную фигурку всякий раз, когда я, усталый, стоял на Вашем пороге, и душа моя падала к Вашим ногам в припадке ревности к солнцу.
Однажды, зимним вечером, я прогуливался по старинному маленькому городку и услышал мелодию, пробивавшуюся сквозь редкие падающие снежинки. Мелодия эта, до сих пор снится мне ночами. Войдя в пустой концертный зал, я впервые увидел Вас, и два больших рояля в полумраке сцены, освещённой единственным лучом закулисного прожектора – белый рояль и, вторивший ему, рояль чёрный. Вы и Ваша подруга наслаждались исполнением пьесы в четыре руки, а я тихонько стоял и слушал, потрясённый Вашей необыкновенной игрой на белом концертном рояле в ярком прожекторном луче. Тогда я впервые почувствовал, как прекрасная и волшебная мелодия окутывает меня, увлекая за собой.
В моём доме, где Вы так ни разу и не бывали, стоит белый рояль. Он, как и прежде, ждёт, когда Ваши нежные пальчики коснутся его белоснежной улыбки. Вопреки правилам, я распорядился сделать все его клавиши одного цвета. Я знаю, как Вы ненавидите правила, и Ваш рояль должен быть только таким, как Ваша «Лунная соната», стремительная, словно взрывная волна, набегающая внезапно и разрывающая моё сердце.
Largo Вы играли Сен-Санса, впрочем, как и жили, largo – широко, вызывая безудержную зависть окружающих Вас богов. И боги любили Вас, справедливо сомневаясь, что Вы когда-либо сможете полюбить их.
А вы любили Солнце, то, которое себе придумали сами.
«И мы верили, что Солнце – только вымысел японца», - рассыпали Вы озорные искорки смешинок, цитируя Гумилёва, и в Ваших глазах отражалась Любовь.
Они по-прежнему притягивают, Ваши глаза, но в них нет тепла и покоя…
P.S. Посвящается Максу, светлой памяти о нём.