Подчинившему наслаждение покорится мир.
(Из Аристиппа)
В начале XX века во Франции жил человек, принадлежавший к одним из самых прожорливых и жадных людей эпохи, столь богатой мощными и неоднозначными фигурами. Его имя до сих пор красуется на вывеске старинной кондитерской на Монпарнасе неподалеку от кафе «Ротонда». Правда, с обратной стороны.
Его звали Арман-Кристиан Варель. Он создавал самые изысканные шоколадные торты и пирожные, самое восхитительное безе – и был первым, а нередко и единственным ценителем их волнующей прелести и неподражаемого вкуса.
Кондитера никогда не интересовали женщины. Но и мужчины не стали объектом его внимания или привязанности, как, впрочем, дети или животные. Всем садовым и диким цветам Варель предпочитал тулузские фиалки и лепестки роз, засахаренные по специальному рецепту, которыми украшал башенки взбитых сливок и шарики мороженого. Произведения лишь одного вида искусства – кулинарии – вызывали в Армане-Кристиане Вареле чувственный трепет, искренний восторг и неукротимую жажду обладания.
Клод-Анн Рамель была незаконной дочерью известной натурщицы и неизвестного художника. Натурщица до весьма почтенного возраста продолжала позировать – и не могла побожиться, что родила девочку именно от этого художника. Предположительный отец так и не женился на её матери, но каждое 30 сентября, в день рождения Клод-Анн, приносил ей сначала игрушки, а после краски, карандаши, бумагу, кисти. С каждым годом художник всё больше привязывался к малышке, в которой проявлялись фамильные черты то Пабло Пикассо, то Сальвадора Дали.
Неизвестный художник научил Клод-Анн рисовать. Нотр-Дамских чудовищных голубей, каштаны – цветущие и жареные, бунтующее дождём небо... Парижские улочки в тумане поспевающей выпечки и не поспевающего за юбками парфюма – и людей, снующих по этим улочкам...
К тому времени, как девочка получила место судомойки в кондитерской Вареля, она превратилась в ловкую рисовальщицу. Редкий посетитель уходил из кондитерской без картины и влюбленности в Клод-Анн. И каждый работник Армана-Кристиана Вареля – официанты, разносчики и даже его сестра-близнец Изабель Бафрёз – стали в определенный момент сюжетом её акварелей и жертвой её вишневого рта, сливочной кожи и виноградных глаз.
Изабель, крепкая телом и слабая духом, с утра и до утра мариновала, крошила, взбивала и фаршировала для брата его любимые кушанья. Паштет из зайчатины, сдобренной коньяком, изюмом и мускатом; ароматные чёрные трюфели с омлетом из перепелиных яиц; пулярку в сметанно-апельсиновом соусе; всевозможные салаты и пироги из овощей, фруктов, сыров, морских обитателей, а также жюльены... И много ещё из того, что употреблял Варель в неимоверных количества между теми деликатесами, которые регулярно доставлялись из лучших и ближайших к его кондитерской ресторанов.
Поговаривали, ради переезда к брату Изабель Бафрёз отравила лет восемь назад своего мужа и его мать одним из тех жюльенов, которыми особенно страстно увлекался Арман-Кристиан Варель. Лесные грибы, что использовались для приготовления того злополучного жюльена, собрала служанка – она по неопытности и набрала поганок.
То, что Клод-Анн являлась в кондитерской объектом всеобщего вожделения, совпадало с её внутренней потребностью соблазнять и очаровывать. Хотя порой и утомляло до чрезвычайности. Стоило Клод-Анн где-то ненадолго остаться одной, на неё из ниоткуда набрасывались цепкие руки, влажные губы, горячие ноги, потные животы... Она и не заметила, кто, где и как взял её первый раз. Но тот день, когда Изабель Бафрёз заявила своё право на её тело, Клод-Анн запомнила.
Сестра Вареля начала с того, что запретила мужчинам кондитерской прикасаться к девушке под угрозой увольнения. Клод-Анн могла отныне по утрам рисовать акварели, днем она должна была помогать мадам Бафрёз с обедом для Вареля, потом с ужином для Вареля. Ещё в её новые обязанности входило читать на ночь Изабель Бафрёз – и это занятие обычно затягивалось до утра.
После изнурительных чтений Клод-Анн не могла смотреть на пищу, яркость её лица поблёкла, глаза потускнели. Вскоре Клод-Анн с тоской вспоминала, когда была лакомым куском для работников и посетителей кондитерской. Её ненависть к мадам Бафрёз копилась медленно – так дождевые капли наполняют бочку. Клод-Анн Рамель случайно роняла свои краски в кастрюли, а позднее увлеклась грибами – и даже стала участвовать в их сборе, чистке и тушении.
Не прошло и полгода, как Изабель Бафрёз умерла. Вот тогда-то Арман-Кристиан Варель и остановил свой полусонный взгляд на Клод-Анн Рамель. Вернее, на портрете её работы.
– Это я? – спросил он девушку.
– Это – покойная мадам Бафрёз, мсьё Варель.
– В гробу?
– В своей постели, с вашего позволения. Ещё живая, мсьё. Спящая.
Кондитер в задумчивости закинул в себя горсть ореховой карамели, понюхал рисунок и даже потёр его липким пальцем, затем, не мигая, уставился на Клод-Анн.
– А ты кто?
– Клод-Анн Рамель, мсьё.
– Готовить умеешь?
– Нет, мсьё Варель.
– А что ты тут делаешь?
– Я... живу. Рисую. Раньше читала для мадам Бафрёз. На ночь.
– Этого не нужно. Можешь рисовать меня на ночь. Сегодня и приступишь.
С этих пор Клод-Анн, словно маковый рулет миндальным ликером, пропитывала размеренное существование кондитера. Если раньше он ждал утра, чтобы приступить к трапезам, сменяющим друг друга бесконечной чередой, а также к выпеканию тортов и пирожных, укладыванию десертов, то теперь Арман-Кристиан Варель ждал ночи. Чтобы Клод-Анн Рамель, наконец, взяла в руки кисти и краски – и неотрывно смотрела то на него, то на бумагу.
Под этим взглядом Арман-Кристиан Варель всё более явственно ощущал приятно тревожащий его подъем сил. И с каждой ночью этот подъём всё дольше не давал ему уснуть. Особенное волнение охватывало Вареля, когда под утро всё падало у засыпающей Клод-Анн на пол – и она сама заваливалась на его одеяло, словно лионский сервелат.
К двухсотому портрету, написанному с него Клод-Анн Рамель в постели, кондитер изрядно потерял в весе и, хоть и довольно запоздало и, возможно, не слишком правильно – созрел как мужчина. Но Варель совершенно не представлял, как ему быть, кроме тех нехитрых действий, что инстинкт гедониста побуждал его совершать без участия девушки.
Клод-Анн всё смотрела и смотрела на пузырящегося от вожделения Вареля – и в который раз переносила на бумагу известные ещё с мадам Бафрёз до мельчайших мерзостей щёки, нос, брови, шею. Арман-Кристиан получал удовольствие, как умел – но ему требовалось всё больше и больше.
В ту ночь, когда Варель изощрился до того, что стал позировать Клод-Анн с распахнутым одеялом, упиваясь её страхом и отвращением, от которого девушка едва не теряла сознание, она решила, что Арман-Кристиан Варель разделит судьбу своей сестры. Но только после того, как женится. Дочь неизвестного художника не собиралась лишаться кондитерской.
Семиярусный шедевр кулинарного искусства высился за самой нарядной витриной. Ажурный шоколад сдерживал волны малинового желе на перевитых заварными гирляндами и сливочными фестонами бисквитах, что сияли искрами цветной сахарной пудры. Тулузские фиалки, марципановые жёлтые и алые розы, фисташковая зелень... Всё это великолепие кружилось по каждому из семи ярусов, последний из которых заканчивался прозрачным озером с розовыми лилиями и фигурками двух целующихся лебедей с позолоченными клювами.
Арман-Кристиан Варель изготовил неповторимый торт для своей свадьбы. Но не только. Ореховые, шоколадные, фруктовые и лимонные пирожные, безе, эклеры и печенье, конфеты и цукаты без счета были разложены на дорогой посуде и манили лизнуть, отщипнуть, вдохнуть – и воспарить.
Художники, музыканты, писатели, артисты, рестораторы, журналисты, чиновники, владельцы магазинов и лавок, их семьи собирались по гастрономическим и алкогольным симпатиям. И только уже внутри этих сообществ кого-то неотвратимо затягивали чёрные дыры или привлекали на свои орбиты и отталкивали старые и новые звёзды разной величины.
«У меня будет весь Париж!» – обещал Арман-Кристиан Варель. И он сдержал своё слово. В меру своих возможностей и представлений. Океаны шампанского, болота коньяка, пылающие моря пунша. Пирамиды сыров, ветчины и колбас. Стаи жареной дичи, косяки рыбы, стада ягнят, насыпи устриц, горы овощей. От безумного изобилия пищи и людей, глотающих, жующих, сосущих и грызущих эту пищу, сердце и желудок Клод-Анн сжимал ужас.
Полуприкрытые веки гостей напоминали ей глаза кур, которые ещё недавно кровоточили на разделочных столах. Хмельные улыбки скалились кабаньими запеченными мордами. А смех отдавался предсмертными визгами, хрипами и стонами забиваемых животных.
Невеста – разряженная в перламутровый шёлк пряничная фигурка – металась по залу в поисках. Но среди угощения и столовых приборов, крахмальных салфеток и полотенец, среди ваз и горшков с цветами и коробок с подарками не было места акварели и бумаге. «Хорошо, хорошо. Только бы поскорей нарисовать – и забыть весь этот кошмар. Как я забыла мадам Бафрёз, так я забуду мсьё Вареля и его жуткий пир.»
В правой руке она весь вечер сжимала стеклянный флакончик из-под духов – там плескался настой спасительных грибов, которые Клод-Анн безошибочно научилась находить среди множества других не столь ядовитых. Этот флакончик наполнял её душу предвкушением.
Она понимала, что первая брачная ночь – не самый удачный выбор для избавления, но ждать больше не могла. Клод-Анн не представляла, как дотерпела до момента, когда они с Варелем удалились в спальню. Служанка поставила на столик возле камина ведерко с шампанским, кофейник, подносы с фруктами и приборами. Клод-Анн ни о чем не могла думать, она лихорадочно выбирала, куда накапать отраву для Вареля: в кофе, в шампанское, в закуску?
Арман-Кристиан, постройневший вдвое, почти трезвый в своей жажде, помог жене раздеться, уложил её на красный бархат и стал, играя, наносить на покрывающееся мурашками голое тело розы, листики и грибочки из крема. С неожиданной силой он резко разжал её пальцы, вырвал флакончик, ещё хранивший запах любимых духов Клод-Анн – и щедро разбрызгал содержимое по груди и бёдрам жены.
Клод-Анн не удалось издать ни единого звука – лишь только девушка раскрыла рот, Варель с размаху вонзил ей в зубы литой яблочный бок. Чулками кондитер привязал к спинкам кровати руки и ноги Клод-Анн. Затем снова взял в руки кулинарный шприц, подновил смазавшийся лепесток на её женской сути, потыкал, скользнул в неё острием – да там и оставил. И с выражением полного блаженства опустился в кресло, прихватив со столика бокал.
Клод-Анн, стреноженная, покрытая растительными узорами, с яблоком во рту и шприцем между ног, извивалась и билась, безуспешно пытаясь освободиться. Её движения и несколько глотков шампанского взбудоражили Армана-Кристиана, он бросился к жене и, дрожа, стал быстро-быстро слизывать крем. Внезапно кондитер почувствовал едкий привкус на языке, захотел сплюнуть, но не успел. Дыхание взорвалось, свет растаял. Стремительные потоки изверглись из его глубин, подобно раскаленной лаве, не пощадив ничего.
Варель не шевелился. Клод-Анн, которой благодаря потрясению удалось вытолкнуть яблоко, слабо урча, рыдала лёгкими злыми слезами.
Вскоре сладчайший искусительный сон поглотил Армана-Кристиана Вареля. Среди всех мыслимых и немыслимых сокровищ, среди жемчужной карамели на алмазном блюде была сервирована желанная женщина. И он наслаждался ею – упоённо, жадно, так, как наслаждался бы всем миром.