ЖЕне.
…Острее всех перемен чувствуешь межсезонье осени. Дыхание осени. Не сразу, но почти всегда внезапно. Ты – наверху, в теплой кирпичной девятиэтажке, а под тобой – еще зеленые кроны. Еще сухой воздух. Еще летние звуки.
Начинается яблочное сумасшествие. Вполне приличные с виду люди носят дички и бесхозные плоды окультуривания из московских парков, заповедников и иных зон отдыха. Из открытых форточек тянется густой запах варенья, смешанный с чем-то неоправданно горьким. А это вокруг еще цветет пряное великолепие в немыслимых оттенках. Крупные соцветия, множество упругих, свернутых в трубочки, наподобие игл, лепестков. Смотришь на осенние цветы, и именно тебя насквозь пробивает грустью. И пришпиливает где-то таким тоскливым гербарием. Есть что-то горькое и предсказуемое в их красоте и запахах, не правда ли?
А дома, в прозрачной розетке, до выпуклости наполненной медом, две шальные мухи исполняют какой-то неправильный, вне жанра, танец. То порознь, то вместе, в паре, а, вот уже похоже на чарльстончик.
Закаты марсианские, блики оконных стекол слепят чем-то красным, а дворники еще метут без характерного осеннего хруста – пыль, мусор, случайную зелень. Шарфы и шапки не вышли в актив после летней спячки.
Осень ступает осторожной походкой новичка, боком, молча, неуверенно. И вдруг, в какие-то считанные единицы времени, разворачивается лицом.
Меняется небо. Оно никогда не бывает таким в другие сезоны: тусклое, тяжелое, лучи солнца будто просеяны сквозь мелкое сито, но одновременно с этим подсвеченное до густой желтизны сотнями местных маленьких источников освещения, сотнями цветовых пятен. Листья. Это они отдают свою последнюю энергетику. Это их прощальный бенефис. Осенний лист – будто целая жизнь. Прожитая. Уже состоявшаяся.
Что пережили эти прожилки? Выпуклые, гладкие, сложившие мраморный узор. Швы, пересекающие лист вдоль и радиально, и во все стороны. Сочное, клейкое детство. Душистую юность. Деток на ветках. Пыльную зрелость. Пышное, мудрое, изобильное увядание…
Дети собирают счастливые трехцветные листья. Они не даются в руки, убегают, как котята. Но ветер становится встречным, и дети идут, любуются асимметричными пятнышками и малиновыми черенками. Каждый – законченная картина. Мамы сушат, гладят, пытаются сохранить, сберечь момент, разочаровываются вместе с детьми. Куда уходит ярко-гуашевая гамма? Будто цветное фото двадцатилетней давности…
Кроны под тобой – желтые. Если нечаянно подхватишь простуду, можно рассматривать пейзаж из окна. Серый фон, мокрый блеск, лаковые листья, зеленый газон. Но хотя бы за хлебом на улицу выйти стоит. И тогда отовсюду зазвучит шелест. Такой тихий, проникновенный голос. Если отойти подальше от автострады, можно даже услышать как падает лист. Единичный экземпляр. И теряется в многообразии непохожих, но уносимых одним ветром, одинаковой судьбой. Птицы замирают на проводах. В глазах бездомных животных окончательно пропадает летнее выражение независимости. Стаффордширский терьер с холеной, поблескивающей шерсткой недоуменно стряхивает с подушки задней лапы багряный пятипалый лист. В Мюнхене запивают сезонную спрессованную горечь чем-то таким же горьким и золотистым, как сама осень. Но гармоничнее все-таки будет глинтвейн.
У танцевальной пары, подсластившей свои отношения медом, рождаются мушата. Кружат, жужжат и нахальничают, совсем как взрослые. А сами крошечные. Несвоевременные.
В середине сезона уже не мыслишь ни дамской сумочки, ни мужских карманов без леденцов, спреев и носовых платков. Начинается бал вирусов, зародившихся, как мушата, где-то на излете бабьего лета и возмужавших в пропитанном водой, мшистом воздухе. Они ведут светский образ жизни: бывают в офисах и конторках, любят бывать в гипермаркетах, кино, театрах, на выставках; их дети, как и наши, посещают школы и детские сады; их пожилые родственники ездят в общественном транспорте и проводят время в поликлиниках, аптеках и магазинах. Спасения, в принципе, нет. Почти каждый человек должен взять паузу хотя бы на несколько дней. И погрустить- помечтать, и спрятаться от суеты под пледом, и вкусить любимой передачи под горячий чаек с лимоном, и забыть включить звук телефона. Осень не диктует нам образ жизни, а незаметными, дипломатическими усилиями располагает к такому варианту. Уединению.
Чаще именно так приходишь к вынужденному, но сладостному (в привычке к цейтноту времени, избытку информации и общения), сладостному одиночеству. Ты проходишь все новые и новые уровни, раскладываешь пасьянс или отслеживаешь незамысловатые многосерийные перипетии на бодром экране, да просто перебираешь видеотеку, распутываешь провода лжепаутины, инициируешь пространные телефонные беседы или бесцельную электронную переписку. И – в лучшем случае – позволяешь себе остаться наедине с книгой. Неторопливо гуляешь среди жанров, мысленно выстраиваешь по алфавиту: Беккет, Борхес, Бродский…
И вот, в самый экстатический миг твоего затворничества, раздается телефонный звонок-приглашение, на глаза попадается настенный календарь, уже было ставший невидимкой в твоем сознании, и ты все-таки вспоминаешь, что многие люди, к которым ты так или иначе был приближен обстоятельствами, почему-то родились именно осенью. Именно в этом, предсказуемо- непоследовательном межсезонье, когда до обеда вроде бы все еще хорошо, красиво и листопадно, и можно обвязаться ярким шарфом и поспешить куда-то картинным деловым шагом, а после обеда, когда все стремительно гаснет, дует и хлещет, очень хочется заползти поглубже, под все одеяла сразу, и со странным удовольствием обжигаться каждым горячим глотком, и блаженствовать в неподвижности.
Под тобой – облысевшие макушки деревьев и свист Соловья-разбойника. Кроны уже привыкли к состоянию ню, и нимало не смущаются вынужденным стриптизом, даже пытаются проявлять характер и бороться с ветром. А он так и подавно вышел из повиновения небесных сил: продул в плотных облаках внушительную дыру, но солнце туда не впустил. И затянул что-то сумасшедшее: скрип- свист-гул-стон. Ехать куда-либо даже по счастливому поводу уже не хочется. Но ты, обнажив недра платяного шкафа и намотав, и накрутив все его содержимое вокруг себя, едешь в большой (чтоб наверняка), манящий колористикой и светотехникой магазин за крылатой лошадью, коньяком или ароматическими маслами, элегантно упакованными вместе с мочалкой. И тебе кажется, что этому человеку именно этот подарок и подойдет лучше всего. Так получается, что в последнее время вы видитесь по поводам, не чаще, и уже все меньше знаете друг друга. Но все-таки ты отзовешься на приглашение и поедешь туда, в прошлое, в легкую ностальгию, даже не ради воскрешения реальных отношений и не в желании развеяться и разбавить уже невыносимо душный серый фон чем-то еще, а просто по привычке, просто потому что пригласили, а отказать повода, в общем-то, нет. Забыв когда-то многократно репетированный маршрут, безнадежно опоздаешь к началу события. Еле выстроишь окоченевшими пальцами комбинацию кнопок на входной двери подъезда. И вдруг, в последний момент, засомневаешься в уместности выбранного подарка.
А тебя встретят согретым ароматным воздухом, веселым блеском в глазах, разнооктавным гулом, баррикадами обуви в прихожей, детским визгом и плачем, банальными бесхитростными шутками, еще вполне первозданной скатертью-самобранкой. Ты с порога вступишь в это сообщество, увидишь позабытые лица, примешь правила игры и незаметно для себя начнешь растворяться в легкости и тепле, звоне и смехе, неге и бесцельном движении. Как будто и нет за этим занавешенным изнутри, ярким пятном света никакой омерзительно-поздней осени, уже, кажется, давно не дающей и не сулящей ничего хорошего.
Все заново обменяются номерами телефонов, взаимно впитав всю возможную информацию, накопленную за периоды не-общения, обнимутся, расцелуются и разъедутся. И ты тоже возвратишься в свою самодостаточность, выйдешь на пустынное ночное шоссе, будешь ловить пробегающие лучи выброшенной вперед рукой. За воротник пальто вдруг посыплется чудо: мягкое, восхитительно свежее. Наконец ты различишь кружение снега и перед своими, напряженными от ожидания, глазами. Дверца уже открыта, уютно вплываешь внутрь, тихо улыбаешься человеку-автомобилю, решившему тебя подвезти, пристраиваешься к его салону и музыке, а внутри тебя торжествующе звучит иной, только что сочиненный лейтмотив: эпитафия осени.
Эпи(те)тафия осени.
Солнечная,
ясная,
яркая,
ласковая,
холеная,
пышная,
обманчивая,
роскошная,
ветреная,
блестящая,
изменчивая,
фотогеничная,
пестрая,
горькая,
прихотливая,
изобильная,
парадная,
тонкорукая,
взлетающая,
кареглазая,
золотистая,
янтарная,
волшебная,
поющая,
свистящая,
хмельная,
искусная,
щедрая,
артистичная,
просветляющая,
воздушная,
шелестящая,
полифоничная,
многогранная,
пахучая,
обжигающая,
терпкая,
мятежная,
прозрачная,
мокрая,
лучистая,
эфирная,
гламурная,
вальсирующая,
желанная,
загустевшая,
заплаканная,
сочащаяся,
сумеречная,
дымная,
обнаженная,
пронизывающая,
обугленная,
уединенная,
призрачная,
сомнабулическая,
туманная,
убаюкивающая,
убивающая,
звериная,
охрипшая,
банальная,
прокуренная,
мерзнущая,
печальная,
простуженная,
домашняя,
тоскующая,
воплощенная,
угасающая,
уходящая,
умирающая,
любимая –
Осень.
Рисунок дочери.