ЧИТАЯ СЕРГЕЯ ДОВЛАТОВА
Свое скромное повествование я начну с мысли Сергея Довлатова, из его рассказа «Полковник говорит - люблю»:
«Меня поразила тогда смесь обыденности и безумия….»
Герой рассказывает о своей жене, Лене. Которой присуща была вот эта смесь «обыденности и безумия» и «…крайняя степень невозмутимости…», когда «…спокойствие не имеет границ».
У героя рассказа часто возникало дикое соображение. «А вдруг она меня с кем-то путает? С каким-то близким и дорогим человеком? Вдруг безумие мира зашло уже так далеко?..».
Или вот еще:
«Лена была невероятно молчалива и спокойна. Это было не тягостное молчание испорченного громкоговорителя. И не грозное спокойствие противотанковой мины. Это было молчаливое спокойствие корня, равнодушно внимающего шуму древесной листвы…».
Уж не знаю, как о спокойствии корня и о шуме древесной листвы, и о другом. Но смесь обыденности и безумия, мне кажется, присуща всей нашей российской жизни. Да и все творчество Довлатова говорит об этом.
Вот недавно мне пришлось хлопотать о смене местожительства. Пришел я в фирму бывшего Чубайса, чтобы получить книжку для расчета за электроэнергию. Обыкновенную книжку, которые раньше свободно продавались в киосках Союзпечати. А сейчас для этого мне пришлось подготовить более 15 (пятнадцати) всяких документов, справок, подтверждений, и прочее, и прочее. Паспорт жены и его копии, мой паспорт и тоже копии, пенсионные документы и их копии, документы о льготах и, конечно, опять же копии. И прочее, и прочее. Это в век компьютеров, Интернета и электронной связи, в принципе, всех социальных и прочих служб.
Но сейчас мне хочется рассказать не об этом. Да и Сергей Довлатов, наверно, осудил бы меня, за описание таких бытовых мелочей. Еще с использованием его имени. Прости и ты меня, уважаемый читатель, что я начинаю уж очень издалека. А рассказ мой будет о бабушке Фаине.
Сразу оговорюсь, называть Фаину бабушкой еще бы рано, по годам совсем она не старая. Но в годы ельцинской перестройки Фаина пережила большое горе. Такое, что хуже, больше, не бывает.
Наши дочери учились в одном классе, и мы много общались и часто помогали друг другу. Последний раз Машу, дочку Фаины, я встретил, когда она окончила школу. К тому времени моя дочь, Машина подружка, училась и окончила другую школу.
Маша, встретилась мне, была такая красивая! В старости я часто говорю женщинам комплименты, стараясь, конечно, не лукавить. Не получается у меня, если лукавить. Но Маша была изумительной.
«Машенька, какая ты красивая!», – не мог удержаться я от восхищения.
Маша, с радостью, поговорила со мной, рассказала о своей жизни. Поступила она в кулинарный техникум. Училась там успешно, не глупая девочка. И была, мне показалось, счастливой.
Такой я и запомнил ее, Машу. Моей дочки подружку. Шла Маша по тропиночке, среди наших девятиэтажек. Счастливая, я это почувствовал. «Куда она спешила?», - до сих пор иногда думаю я.
Этот кулинарный техникум бандиты, не хочу я их называть другим словом, избрали источником «девочек». Бандиты, многие из которых, со временем, стали «новыми русскими». Не устояла и Маша. Наверно, трудно устоять не окрепшему нравственно человеку, против соблазнов. Когда выбирают – другую женщину, девочку. Когда шикарные машины вечером приезжают за ними. Когда кожаные длинные пиджаки выходят из машин, с всесильными властными жестами. Ведь не бандиты, вроде…! Не знаю, не знаю, так ли я описываю окружающее в последний кусочек Машиной жизни.
Скоро Маша погибла от передозировки. В подвале каких-то многоэтажек. Когда стала не нужной длинным кожаным пиджакам.
Фаина, мать ее, вовремя не сумела отстоять свою дочку. Мне кажется, она не знает, где и могилка ее дочери. В те времена на всех городских кладбищах появилось много безымянных могил. Где-нибудь с краюшку. А, если рядом лес, то и посреди окраинных деревьев.
После такой беды Фаина решила покончить со своей жизнью. Но…неудачно, ее спасли. И…как-то она вдруг изменилась, перешла обратно грань от безумия к обыденности. Наверно, так бывает. Стала инертной, безразличной ко всему, мне кажется, преднамеренно одинокой.
При встречах, часто, она говорила мне: «Иду на Машину могилку!». Но я всегда чувствовал – не знает она, где эта могилка. О трагических подробностях судьбы Маши – не мог я ее расспрашивать. Чувствовал – не знает она и этого. Вот и я не знаю. Но, посещая родные могилы, проходя возле безымянных могил на отшибе, я вспоминаю, и думаю, и кланяюсь в душе - памяти Маши.
В последующем так сложилось, что с бабушкой Фаиной мы стали соседями. С мужем, невольным виновником Машиной гибели, Фаина разошлась. Продала прежнюю квартиру, и купила поменьше. «Не могу я жить в старой квартире, там постоянно слышу я Машин голос и ее смех. И горе, горе там!», - так объясняла она свое решение. И добавляла: «Да и везде – горе, горе!».
Жила Фаина тихо, ни с кем не общаясь. Но я заходил к ней иногда.
И вот однажды, за стенкой, я услышал детский голосок, детское воркование. У бабушки Фаины появился ребеночек? Но этого, этого … не могло быть. Потому что – этого не могло быть никогда.
Я поспешил к своей соседке, вдруг нужна какая-то помощь. Фаина открыла мне, и вначале немного смутилась. На кровати сидела большая шикарная «полураздетая» кукла. Я как-то сразу догадался, куклу укладывали спать.
«Понимаешь, зашла я недавно в магазин игрушек. Куда мы с Машей раньше часто ходили. Когда она была маленькой. И там молодые родители покупали дочке куклу. Наверно, ко дню рождения. Такую красивую куклу. Но, главное, кукла смеялась, и разговаривала, ну совсем как моя Маша в детстве. Такой же хрустальный голосочек, звонкий! Ручеёчек мой!», - голос бабушки Фаины дрогнул.
«После я купила такую же куклу. И, знаешь, жить мне вдруг стало веселее. Стало о ком заботиться. Ты не осуждаешь меня?», - бабушка Фаина жалобно и недоверчиво посмотрела в мою сторону.
«Ты не подумай чего, со мной все нормально. Вот посмотри только, послушай!», - продолжала она. Взяла куклу и крепко обняла ее.
Кукла-девочка вдруг громко рассмеялась: «Ха-ха-ха-ха!». Действительно, хрустальным голосочком, с какими-то переливами, захлебываясь от счастья. Рассмеялась звонко, как ключик-ручеёчек в траве, на опушке леса.
«Правда же, как моя Маша смеется, ты же помнишь!», - бабушка Фаина опять жалобно посмотрела на меня.
«Правда, правда!», - ну что я мог сказать еще несчастной женщине. Да и действительно, такой нежный детский смех, только маленькие дети умеют так самозабвенно радоваться. От всего сердца, с запрокинутой головой.
Но, вот, было ли у куклы сердце! Разве…если только тоже придумать его!
Бабушка Фаина еще раз обняла крепко куклу-девочку, и та – заворковала вдруг: «Мама, я хочу кушать! Мама, я хочу кушать!». Потом опять раздался младенческий звонкий смех.
«Спит она со мной. Спит хорошо, не как моя Маша. Та спала на отдельной кроватке, большенькая уже была. Но просыпалась часто. Я встану, подойду, поправлю одеяльце, моя Маша и спит дальше. Ласковая она у меня была. А с этой девочкой – и я стала спать спокойнее. Только часто думаю ночью: проснулась бы она хоть разочек, и сама сказала – «Мама, я хочу кушать!»», - бабушка Фаина продолжила одевать девочку в ночную сорочку. «Ты уж не рассказывай никому про меня, старую дурочку!».
«Да что тут говорить, все нормально! Я радуюсь за тебя…, за вас!», - успокоил я бабушку Фаину. «Доброй ночи… вам!».
Наверно, и я стал тогда, вдруг, старым дурачком. Я как-то сразу поверил бабушке Фаине. «Живите спокойно», - добавил я, прощаясь. Погладив Фаину по плечу.
Ну что вот это, если по рассказу Сергея Довлатова. Наверно, тихое светлое безумие. Может быть – «молчаливое спокойствие корня?».
Хочется сказать несколько слов и о «шуме древесной листвы…». Недавно по радио, в передаче «Поговорим о животных» одна женщина рассказывала. Она научила, вернее, отучила свою кошку мяукать по-кошачьи. А научила мяукать человеческим словом «мамка, мамка». А другая женщина поведала о своих рыбках. Наклонившись над аквариумом, она звала рыбок: «Ну, идите скорей к своей мамочке!». И рыбки приплывали.
Но это уже – другие истории.
Дай Господь всем мамам, и их детям много счастья и благополучия.
А Маше, и всем безвинно погибшим, и Сергею Довлатову – даруй им Царствие Небесное.
Ой, не знаю, можно ли мне здесь так говорить. Прости меня, Господи.