Вечер стоял, устало облокотившись о шершавую стену дома. Налетевший с юга ветерок перебирал его каштановые волосы.
Небо сначала залилось стыдливым румянцем, затем вспыхнуло, и на его щеках выступили багровые пятна радостного возбуждения. Закат покрасовался фантастичными, будто рисованными шафранными сполохами, а затем долго еще тлел. А золотой горизонт цвета шампанского оттеняли фиолетовые облака. Лишь где-то на краю нелепо торчал чудом уцелевший клочок голубого неба. Именно этот-то никчемный кусок и облюбовали высыпавшие, как веснушки, звезды. По всем правилам с того краю небо должно было начать обугливаться, постепенно приобретая чернильный цвет ночи.
Но Ночь все не шла. Вчера, раскачиваясь на трехногом табурете с чашкой душистого чая в руках, Вечер позволил себе сделать замечание по поводу женских опозданий. Неужели обиделась? А ему казалось, такая гордячка не слишком-то вслушивается в его слова. Смотрит всегда как-то сквозь него. Да и пошутил он тогда, скорее, от неловкости… В конце концов, нельзя же относиться к нему, как к цирковому фокуснику, вынимающему из шляпы луну и прячущего украдкой солнце в рукав! «Во мне ужас тьмы, тайны земли, сила снов, а ты – мастер грошовых спецэффектов». Как вам такое понравится? И глазищи большие, чернящие. Страх один, да и только.
И что за привычка подкрадываться незаметно? Смотришь – одни сумерки вокруг, только воздух колышется… И на тебе! Стоит, зябко кутается в черню шаль. Да разве она согреет? Мрак он и есть мрак, и кто только придумал одежду из него шить?
А ведь красивая, чертовка! Ресницы длинные…
- Я опоздала?
- !!!
- Устал?
- Нет, развлекаюсь, - буркнул Вечер, указав на небо, вяло горящее оттенками лимонного и канареечного,. –Силу девать некуда.
- Прости…
Сказала, как ветер подул. И губы сжала. А духи у нее цветами пахнут. И болотными травами..
День говорил, по Утру она сохнет. А он ее мучит своими лучами. И кривится презрительно. Конечно, ему у нас все можно. Он же святой! То есть что я говорю, Чистый он, аж блестит. Тьфу, чистоплюй!
- Слушай, а ты чаю хочешь? Я угощу.
- Я люблю с земляникой
- Не вопрос! – Ух, ты, никогда бы не подумал!
Край неба от зависти позеленел и стал, наконец, превращаться в пепел. А звезды на нем сияли все ярче. Или только глаза на лице Ночи?
Настя подошла к потемневшему окну и опустила шторы. Неестественно долгий и трудный вечер закончился. Сочувствующие всех мастей разошлись по домам, предоставив ее себе. Когда дверь за последним из них закрылась, Настя вздохнула почти радостно. Теперь она одна. Насовсем. Это надо осмыслить.
Звонкой была тишина. Часы на полке уже не бормотали что-то успокоительно-невразумительное, как днем. Теперь их стрелки непривычно замерли. Мама забыла купить батарейку. То есть не успела.
Вопреки собственным ожиданиям, она легко заснула в их общей с братиком Мишей комнате. Только сквозь сон почему-то ей все время чудилось, как бархатный женский голос поет о любви к светловолосому и строгому юноше с лицом прекрасным, как солнце.
- Разве теперь поют такие старые песни? – подумалось Насте сквозь сон.
Они тащились по пустыне уже третью неделю, и сегодня командиру пришлось собственноручно пристрелить Бакса, устроившего стычку из-за флаги с водой. Упырь, хоть и совсем еще «зеленый», пустить себя в расход не дал. В учебке теперь с рукопашкой строго. Так натаскали парня махаться, что у него от баксова ножа только пара царапин осталась. Мудрый Хал (полковник Халдеев) долго думать не стал – пуля в лоб, по законам военного времени, и чтоб другим неповадно было.
Ким (до сих пор не простил за это издевательское имя родителей), будучи сразу обеими руками Хала, жажду и скрипящий на зубах песок сносил безропотно. Являл собой, так сказать, пример мужества. И кому оно, на хрен, здесь нужно, это мужество? А ТАМ и подавно.
Эти суки проводники, мать их растак, на третий же день удрали, козлы исламские! Точнее даже свиньи, потому что так по-ихнему обиднее. Ну да ничего. Живы будем – не помрем. И не в таких…
- Привал, - коротко бросил Хал. В середине дня по такой жаре идти было невозможно, и отряд разбивал палатки для «сиесты» (словечко Хала). Ночью люди, хоть и дрожали от холода, двигали конечностями гораздо быстрее.
С ненавистью глядя в «потолок» палатки, Ким слушал, как сопит под боком Упырь….
…Короткая очередь часового захлебнулась, но прежде успела оборвать чуткий сон. Ким чертыхнулся, с автоматом наперевес кинулся из палатки и чуть не споткнулся о неподвижного Хала. Он перекатился через спину и успел сделать пару выстрелов в сторону ближайшего бархана. В районе сердца кольнуло…
Ким очнулся и сразу понял, что это – смерть. Железа в груди, как и самой груди, он не чувствовал. Перед глазами, вместо прожитой жизни пронеслось нечто совсем уж невразумительное – лицо незнакомой девушки, стоящей среди толпы людей. Глаза ее были сухими, но Ким почему-то решил, что девушка недавно плакала. И больше всего на свете он жалел, что не может прогнать от нее всех этих людишек, слетевшихся на чужое горе, как осы на мед.
Киму показалось, что незнакомка посмотрела в его сторону и улыбнулась. Последний вздох его был легким, как ветер. Ветром и стал.
Совсем еще молодой южный Ветерок примостился на ветке старой яблони и участливо слушал жалобы Вечера на удлинившийся за лето День.
09.01.2007г