Она стояла на мосту и смотрела вниз. На серую воду с пузырьками от дождя... Ее одежда вымокла до нитки, волосы прилипли к бледному лицу и застилали глаза, руки судорожно вцепились в перила, а прохожие шарахались от нее, как от прокаженной. Боялись ее пустого взгляда и перекошенного рта, боялись ее шумного, похожего на стоны дыхания... Боялись запаха беды, что, сплетаясь с серым туманом, окружал ее неподвижное тело. Ее боялись...
А ей было все равно. Она – мертва. Нет, тело ее жило, даже двигалось, даже пыталось отвечать холоду ледяной испариной, но душа, что так часто освещала ее синие глаза влажным блеском, душа умерла. Жили лишь воспоминания. Легкой волной будоражили они ее память, проникали в самые закоулки пустого сознания, заставляли двигаться, дышать, как бы просматривать фильм, прокручивать его в сознании раз за разом... И еще раз, и еще, быстрей, быстрей, пока кадры не замелькали перед глазами, переплелись в пеструю линию... А потом глубоко вздохнуть, остановить картинку и вглядеться в до боли знакомые лица...
Вот она, главная героиня... Кто-то, похожая на нее: та же точеная, хрупкая фигурка, тонкая талия, изящные плечи, те же трогательные завитушки золотых волос, ласкающие мягкую, фарфоровую кожу, те же огромные, синие, как васильки глаза и густой веер длинных ресниц... А вот и герой... Его она видела расплывчато, как бы сквозь клубы осеннего тумана, но его улыбка... легкое движение губ, волны света под кожей, и выплеск любви из серых глаз, и все для нее, для родной, для любимой... Все то, что сводило ее с ума даже здесь, за кадром, сводило с ума и уносило под мост, в густые серые волны реки, взбудораженные тяжелыми каплями осеннего дождя...
Она и не помнила, когда это к ней пришло. Скорее всего, это было всегда, но первое воспоминание, связанное с даром, почему-то оказалось из давнего детства, когда она, маленькая симпатичная девчушка лет пяти в синеньком в желтые мишки коротеньком платьице, наблюдала за красивой, еще молодой бабушкой, собиравшейся на работу.
– Баба, возьми другие колготки, – неожиданно сказала она.
– Зачем? – удивилась женщина.
– Эти порвешь. О куст. Не знаю какой, но точно порвешь...
Колготок запасных бабушка, конечно, не взяла, но вечером вернулась домой грустная и задумчивая, в черных, уродливых колготках, купленных за первым попавшимся углом.
– Откуда ты знала? – спросила она, сажая внучку на колени.
– Я видела, – удивленная вопросом, ответила Даша. – Видела, как куст порвал твои колготки.
– И все? – тихо ответила бабушка. – Просто видела? Что еще ты видела?
– Видела маленький шарик у тебя вот тут, – Даша осторожно коснулась пальчиками левой груди бабушки. – Сначала он маленький, а потом растет, растет... и пропадает. И ты пропадаешь. Баба, что это значит?
Женщина ничего не ответила, только вздохнула.
– Солнышко, ты ведь не подслушиваешь наши с дедушкой разговоры? Знаешь, что подслушивать нехорошо?
– Знаю..., – испуганно ответила Даша. – Я просто видела...
– Видишь ли..., – мягко начала бабушка и внезапно замолкла... На ее белом, еще гладком лбу появилась морщинка, и Даша осторожно потянулась к морщинке пальчиками, чтобы разгладить. Но не удалось. Бабушка ласково убрала детские ладошки от своего лица и продолжила:
– Даша, ты ведь знаешь, что все мы иногда болеем?
– И ты тоже? – удивилась Даша. Она помнила, как болела, лежала в кроватке и была не в силах оторвать головки от любимой подушечки с олимпийскими мишками. Тогда бабушка долго сидела рядом, читала ей сказки, пока она не засыпала, и поила горячим малиновым чаем, а дед, такой громкий обычно, почему-то был тихий, говорил шепотом и смотрел на Дашу как-то странно, будто чего-то боялся.
Но бабушка... Бабушка ведь никогда не болеет? Хотя, Даша вдруг себе припомнила, бабушка часто пьет какие-то таблетки, и часто от нее пахнет, как от господина в белом халате, того улыбчивого и в толстых, уродливых очках, что приходил к ним, пока Даша болела. Приходил и совал деду какие-то бумажки. После этого дед хмурился, тяжело вздыхал, доставал с верха шкафа картонную коробку, вынимал из нее толстый пакет и брал несколько купюр, отдавая их бабушке. Вот и теперь, Даша вдруг припомнила, дед тоже часто залезал в этот пакет, только теперь уже не вздыхал – в его глазах было нечто большее, чего Даша боялась, как боялась злой соседской собаки, даже сильнее. Казалось, что деду что-то болит, но он никогда не жаловался, и, когда смотрел на бабушку, в его глазах вдруг появлялись слезы. Дед сразу же вытирал невольные слезинки, будто их стыдился, вытирал раньше, чем бабушка их замечала, а потом брал Дашу на руки, садился на диван, и долго-долго ей рассказывал какие-то глупые истории. Чаще всего о бабушке. Молодой бабушке. Или о большом псе, что был у него в детстве... А бабушка сидела рядом, держала его руку в своих ладонях, и внимательно слушала, глупо улыбаясь. Но Даша любила эти мгновения. Она не все понимала в рассказах деда, не понимала и бабушкиной улыбки, но ей было так удобно в сильных руках, а бабушка тогда казалась такой счастливой...
– Даша, ты ведь меня не слушаешь, – осторожно сказала бабушка. Даша вырвалась из воспоминаний, и придвинулась к ней поближе. – Да, я тоже иногда болею. Ну а теперь... понимаешь... теперь я заболела гораздо серьезней.
– Как это «серьезней»? – непонимающе спросила Даша.
– Помнишь, как ты лежала с гриппом? – Даша кивнула. – Но тебе стало лучше, ты начала вставать с кроватки, а теперь бегаешь, как раньше? – Даша снова кивнула. – Так бывает не всегда. Если болезнь серьезная, то становится не лучше, а хуже.
– Ты не будешь бегать, как раньше? – спросила Даша.
– Боюсь, что ничего не будет, как раньше, – заметила бабушка. – Наверное, мне скоро придется уйти.
– Как тете Лизе? – Даша и сама не знала, почему задала вопрос. Сам удивлялась своей глупости. При чем здесь тетя Лиза?
Тетя Лиза была их соседкой, умершей в начале прошлого месяца. Даша дружила с ее внучкой, Анечкой, и часто бывала в их доме. Она еще помнила, как бледная и напуганная Анечка сидела в их квартире, пока там, за стеной, зачем-то собрались взрослые. Анечка плакала. Даша сидела рядом и с трудом выбирала из рыданий отдельные слова, складывающиеся в непонятную Даше картину. Анечка сказала, что ее бабушку зачем-то положили в деревянный ящик, а потом этот ящик закопали. При этом Анечка расплакалась еще больше и пожаловалась Даше, что родители злые, они не понимают, что там, под землей, темно и холодно, что бабушке душно, тогда пришел папа Даши, взял девочек на колени, и долго объяснял, что там, в ящике, уже нет Дашкиной бабушки, что ее забрали на небо такие красивые существа с белыми, пушистыми крыльями, забрали к Анькиному деду, и там бабушка Ани молодая и красивая, там ей уже ничего не болит, так ее ничего не беспокоит, и там она счастлива... Даша вздрогнула при этом воспоминании. Потому что вспомнила свой глупый вопрос:
– Если там хорошо, то, может, мы тоже пойдем? Тогда Анечка не будет плакать. И я хочу посмотреть на этих... с крыльями.
Даша еще помнила, как побледнел тогда обычно спокойный и невозмутимый отец. Помнила и быстрые слова:
– Нет, Дашенька, нам нельзя. Это надо заслужить, понимаешь? Для этого надо прожить ровно столько, сколько нам отвели эти существа с крыльями. Понимаешь, это как твой садик – пока ты в него не походишь, ты не можешь идти в школу...
– Как тетя Лиза, – вздохнула бабушка.
– Тебе не страшно? – спросила вдруг Даша. Спросила, потому что еще помнила бледность отца, помнила, как дрожали у него тогда руки – помнила и понимала, взрослые этого бояться, страшно бояться. Вот и бабушка, вздохнув еще тяжелее, ничего не ответила, будто и не знала, что ответить...
– Никогда не рассказывай того, что рассказала мне, – прошептала вдруг бабушка. – Не рассказывай, что видишь... такие вещи. Обещаешь?
Даша обещала. Как она могла не обещать, когда бабушка так просила?
Через месяц, когда только-только выпал первый снег, за Дашей приехал ее отец. Бабушка к тому времени уже не поднималась с кровати. От нее плохо пахло, она была бледной, как мел, и дед, постаревший в одно мгновение, часто часами просиживал возле ее кровати, забывая иногда покормить Дашу. Даша не жаловалась, но к отцу уехала с некоторым облегчением, еще и не подозревая, что тогда в последний раз видела бабушку живой...
С тех пор видения следовали одно за другим. Например, перед школой Даше привиделись карие теплые глаза на фоне снежного облачка. В первом классе Дашка встретила Алену, ставшую ее лучшей подругой – толстоватую девчонку с вечно растрепанными волнистыми волосами, по цвету белыми, почти седыми, и в сероватом платье под самодельным черным передником. Последнее Аленке досталось от ее старшей сестры – мать Аленки работала в местном ЖКХ дворником, а отец давно уже спился и исчез в неизвестном направлении с новой пассией. Официально мать Аленки была замужем, ее муж изредка появлялся на горизонте, да только денег в дом не приносил, а, наоборот, смотрел, чего бы оттуда вынести, мать Аленки разводиться не спешила, называя себя «истинной католичкой», да и сама иногда попивала, поэтому жили они не слишком богато, если не сказать – бедно. Но, как бы назло всем преградам, Аленка училась лучше всех в классе, а ее карие глаза на бледном, круглом личике, и в самом деле походили на две шоколадных пуговки на нежном белоснежном облаке.
Потом Дашке привиделся отпечаток когтистой лапе на любимом мамином пуховичке. На следующий день папа Дашки притащил с виноватым видом облезлого серого котенка, который, не смотря на бурные возражения Дашкиной мамы и на несносный характер, прижился у них надолго, но когда Дашке привиделась серая, мокрая шубка на обочине дороги, Серый не вернулся, а мама, мама почему-то даже плакала, с нежностью потирая испорченный котом пуховик. Именно тогда Даша впервые поняла – ее видения предвещают что-то важно, плохое или хорошее, но важное...
Так было всегда, так было перед каждым важным событием – мимолетное предупреждающее видение. Дашка даже привыкла к своему дару, или проклятию. Привыкла и к тому, что события в видениях, плохи они или хороши, но все время неотвратимы, привыкла к предназначению... Привыкла и скрывать свой дар от других, как обещала когда-то бабке, хоть эту самую бабку Даша помнила не слишком хорошо. Помнила ее теплые руки, мягкую улыбку и такие же, как и у Даши, большие синие глаза. Помнила и мимолетные ссоры с дедом, который быстро угас после смерти жены. Деда, которого Даша почему-то помнила еще хуже бабки.
Дар помогал Даше и мешал одновременно. Однажды она увидела, как учительница ей ставит двойку, и назло ей хотела подготовиться к уроку получше, но в тот день пропал их пес, убежал от младшего братишки во время прогулки. Пса нашли в часов девять, как раз перед приходом родителей, а уроки, естественно, остались несделанными. Впрочем, Даша и не жалела о двойке – Шарик был для нее важнее, а еще важнее было облегчение в глазах братишки, что пришло на место ошеломительного чувства вины. Даша тогда ничего не сказала родителям. Снесла с гордостью и наказание за двойку, зато всю неделю ее вынужденного заточения Артем провел с ней, служа ей посредником тайных записок к бегающей по двору Аленке.
В шестнадцать лет ей привиделась улыбка. Странная улыбка. Сначала она коснулась серых, пронзительных глаз, наполнив их светом, потом свет как бы разлился вниз, пробежался по сухим, хорошо прорисованным губам, и вдруг наполнил все вокруг, пробудив в душе Даши неведомые ранее чувства. Даша зарделась тогда, застыв над именинным тортом. Она не хотела даже шевелиться, чтобы не спугнуть то счастье, что охватило ее душу, изрядно напугав своей бледностью разгоряченных праздником родителей. Но в то же мгновение все изменилось: в дверь позвонили, и на пороге показался стройный, подтянутый парень с белоснежными, в тон кожи волосами, гладко зачесанными назад.
– Это Даше. От Алены, – прошептал он, протягивая украшенный бантом сверток в нежно-розовой оберточной бумаге.
– Проходи, не стой на пороге, – улыбнулась мама Даши. – Сам ей отдашь.
Он отдал. Даша в смущении протянула вперед ладони, почуяв холодную нежность оберточной бумаги. И в этот момент старший брат Алены, которого до сих пор Даша помнила лишь как сквозь туман, вдруг улыбнулся. Странной улыбкой, улыбкой из Дашиного видения...
Чувство захлестнуло Дашу с головой. Весь мир, прошлое, настоящее и будущее, она сама, все, чем она была и чем должна была быть, все сосредоточилось на этой улыбке, улыбке, без которой Даша вскоре не могла уже жить. Дышать не могла. Даша расплывалась по миру, как туман, едва всхлипывая от счастья, а он... он отвечал ей тем же. Даша чувствовала это, видела. Как же иначе, если его серые глаза становились такими теплыми в ее присутствии, если он дня не мог прожить, не увидев ее улыбки, а каждый вечер звонил ей, чтобы нежно пожелать спокойной ночи. Как же иначе, если он водил ее гулять по осеннему лесу, собирал для нее букеты из золотых кленовых листьев, сплетал их в венки и надевал ей на голову... что он тогда говорил? Что самое красивое золото – это золото ее волос, тонких, как паутинки, тех самых, что он так любил целовать, перебирать между пальцами. Как же иначе, если он, по словам неожиданно серьезной Аленки, шалопай из шалопаев, становился в Дашкином присутствии ласковым, как котенок...
Даже Аленка не знала своего брата таким, а когда впервые увидела Олега с Дашей, ее карие глаза распахнулись от удивления, и только тогда она поняла, почему Олег уже три месяца не пил, хотя раньше и заснуть-то не мог без трех банок пива и обязательного просмотра «Плейбоя». Поняла, почему Олеговы дружки теперь уходили ни с чем, а ее брат часами сидел за компьютером, чтобы подготовится к экзаменам в университет. Для нее, для Дашки старался! Только вот, не верила Аленка в продолжительность таких чувств, не могла поверить, и не ошибалась...
В одну из ночей Даша увидела тонкий ободок золотого колечка. Скромненького, но такого красивого с кровавой капелькой рубина на венчике золотого цветка. Его сердце, что он хотел отдать ей, его душа. По телу Даши разлилась нежность, в душе ее ярким осенним блеском расцвело чувство, новое чувство нового дня... да только новое видение затмило все в этом мире, Даша побледнела, покрылась холодным потом, и, после ночи раздумий, смогла из себя выдавить:
– Нет! Меня пригласили учиться в столицу, завтра я уезжаю, – золотое колечко с капелькой рубиновой крови выпало из рук Олега. – Поиграли и хватит! Не жди меня, все кончено.
Даша развернулась и пошла по осенней дорожке. Сегодня дал первый мороз, и клены, как бы обидевшись на природу, сбросили с себя последние листья. Даша шла по разноцветному одеялу, пахнущему мокрой листвой и беззвучно плакала. Она так хотела обернуться, но не оборачивалась, лишь на повороте украдкой посмотрела на Олега и сдержала рвущиеся наружу рыдания – юноша все так стоял на дорожке, сжимая в руках футляр от кольца.
Потом был долгий разговор с Аленкой. Вернее, долгий монолог Аленки, потому что Даша только молчала, виновато пряча глаза. Аленка обиженно умолкла. Даша не пыталась с ней заговорить. Последнее, что она помнила, прежде чем упасть на кровать и разрыдаться, были осуждающие глаза подруги – две шоколадных пуговки на белом облаке.
Через неделю Даша уехала. Поступила в престижный колледж, но все делала вяло, без особой охоты, потому что помнила о том видении. И теперь помнила, глядя на всполошенную дождем воду... Только давно ее не пугало мимолетное видение, не пугала неотвратимость... Она даже ждала этого, даже хотела ускорить, но не могла преломить внутреннего барьера... всему есть свое время...
Над каналами поднимался туман, дождь пошел интенсивнее. Даша вдруг задрожала, впервые почувствовав, что ей холодно... И вдруг ее глаза зажглись смыслом – пока еще ничего не произошло, пока у нее есть время, надо позвонить ему, чтобы в последний раз услышать его голос. На домашний, чтобы номера не знал, не знал, кто звонит... если Аленка поднимет, так то ничего – просто трубку положит, а если он... услышит его голос, в последний раз, родной, любимый голос, короткое «Алло», которым он отвечал на нежданные звонки... тихое слушаю, а потом положит трубку...
Решившись, Даша начала рыться в сумке. На мокрый асфальт полетела помада «Oriflame», высыпались в лужу листки с заданиями, но вот Даша нашла телефон, и судорожно начала набирать знакомый номер...
– Слушаю! – зло раздалось в трубке.
Даша глубоко вздохнула и нажала на «отбой». За ее спиной завизжали тормоза. Даша хотела обернуться, даже почти закончила это движение, как что-то красное, холодное, и мокрое ударило ее в спину, вжало в бордюр... Телефон выпал из рук девушки, перила не выдержали, и Даша, почувствовать безграничную боль в пояснице, пыталась закричать, но уже не смогла. Смогла только простонать, жалобно и бессмысленно, вместе с перилами падая вниз. Даша широко открыла глаза, отдаваясь во власть полета, боль из невыносимой стала вдруг безграничной, а потом и вовсе утихла, раздался пронзительный женский крик, расползлась вокруг серая тишина, и Даша глубоко вздохнула, но раньше, чем ее тело коснулось воды, сердце ее стукнуло в последний раз, а перед глазами пролетело давнее видение. Она знала... И молилась, чтобы слова из письма Алены оказались правдой:
«...Ты не смогла его сломать.
Как не старалась.
Мой брат снова счастлив. С другой.
Проклинаю тебя...
Алена...»
15.09.2008
Редакция – 24.09.2008.