В мобильнике высветился незнакомый телефон.
- Алина? Здравствуйте! Это Игорь Анатольевич Чалый, вы мне сообщение на автоответчике оставляли. Я в командировке был. У вас ещё не пропало желание встретиться?
- Игорь Анатольевич, ой, Игорь Анатольевич, как я рада, что вы приехали! У меня была куча вопросов к вам. Сейчас некоторые отпали, но на другие, мне кажется, вы могли бы дать ответ.
В телефоне зависла пауза. Потом голос его стал напряжённым?
- На какую тему у вас были вопросы: по кинологии или…
Дожидаться, когда Игорь Анатольевич подберёт нужное слово, терпения не хватило.
- Или, или.
- Вы что, виделись с Амалией?
- Выходит, я правильно поняла, что и вы с ней знакомы?
- Знаком это не то слово. Но нам действительно надо встретиться. Вам сейчас сколько? - В голосе Чалого я услышала искреннее беспокойство.
- Да уже опять тридцать девять, а может и меньше.
Игорь Анатольевич вздохнул с облегчением: - Ну, слава Богу! Давайте я за вами заеду, и мы решим где можно спокойно поговорить.
- Так приезжайте и поднимайтесь в квартиру, где же её можно поговорить об этом, как не дома. Не в кафе ведь. Записывайте адрес.
Чалый повесил трубку, а я по привычке метнулась к швабре. Раньше, когда выяснялось, что кто-то должен внепланово к нам зайти, у нас начинался аврал. Все летали по квартире, порой натыкаясь друг на друга, засовывали куда-нибудь какие-то пакетики, коробочки, свёрточки. Я лихорадочно мыла посуду и убирала со столов, сын подметал, Марьяна рассовывала по шкафам вороха стиранной одежды, а на мытьё полов уже обычно не оставалось времени. В лучшем случае звонок в дверь заставал меня с гордо поднятой филейной частью и с тряпкой в руках. Но хоть в обморок гость не грохался, и то ладно. Сейчас же мне и убираться не надо было. Можно, конечно, пыль протереть. Книжки поровней поставить. Те, которые брала недавно, на место убрать. Джинсы повесить в шкаф. Стиралка достирала, развесить сейчас надо, с Чалым можем ведь и надолго заговориться, закиснет бельишко то.
Мне кажется, что нам есть что друг другу рассказать. Если в уборке нет нужды, я лучше что-нибудь вкусненькое приготовлю. И не вредного. Рыбу в духовку поставлю и салатик настрогаю. Думаю, достаточно для ужина без свечей. У нас ведь просто разговор, правда? И сдаётся мне, очень интересный разговор.
По домофону Игорь Анатольевич поинтересовался, можно ли ему подняться с собакой или оставить её в машине.
- Если он у вас обходителен с девушками породы цвергшнауцер, то поднимайтесь с ним.
Чалый был также подтянут. Внешне спокойный, и даже, может быть, немного медленный, он всё равно производил впечатление человека, в котором спрятана сжатая пружина. А он её в любой момент может дозировано распустить, прыгнуть, нагнуться, кинуть что-нибудь, ударить, в конце концов. Хотя агрессии в нём я нисколько не чувствовала. С собакой я тоже поздоровалась. Грелка сначала насторожилась, а потом начала выделывать вокруг него свои обычные фортели. Пёс вёл себя с достоинством, уделил Грелке должное внимание, а потом старался не отходить от хозяина. Грелка подумала, подумала, и свернулась калачиком возле четвероногого гостя. У меня сложилось впечатление, что он прислушивается к разговору. Если он действительно родился в 1914 году, то за это время он, может, научился человеческую речь понимать?
Я предложила его хозяину чаю, но честно предупредила, что минут через двадцать можно будет поужинать. Он отказался и от ужина, и от чая.
- Знаете, мне настолько интересно услышать, что с вами произошло, что не до ужина. Может потом?
- Потом, так потом. Ужина нам всё равно не избежать. Вряд ли у нас получится короткий разговор. Я с Амалией встретилась, когда принесла ей кошку, выпавшую из её окна.
- И вас, наверное, попросили пройти через дверь-вертушку?
- Да, совершенно верно. Меня ещё поразила облицовка этой двери, в которую надо упираться рукой, чтобы дверь толкать. Какой-то необычный камень, да ещё и с барельефом на древнеегипетские темы.
- Вы правы, это камень из гробницы или из храма. В нём секрет Амалии. Вы ведь догадались уже, что именно в вертушке она состаривает людей?
- Да, меня она состарила до девяноста шести.
- Как до девяносто шести? – удивился Чалый. Ведь ещё месяца не прошло, как мы познакомились. И вы за это время успели всё вернуть на круги своя? У меня это получилось намного медленнее. Снимаю шляпу. Но рассказывайте дальше, простите, что перебил.
- Я состарилась в два приёма. Сначала, в первый проход, пока я не успела ничего плохого почувствовать, до восьмидесяти четырёх. Но я выскочила из двери раньше, чем она сделала полный оборот. Сразу я не заметила, что постарела. Амалия меня снова через эту дверь выпроводила, только мне почему-то очень вертушка не понравилась. Я и постаралась на обратном пути в щёлку пролезть. Правда, дверь всё равно чуть-чуть сдвинулась, тогда ещё двенадцать лет добавилось. Я заметила, что со мной что-то не то тогда, когда меня охранник начал в вертушку обратно запихивать.
Чалый оживился: - Это такой здоровый, с веснушками? И всё время какие-нибудь упражнения делает, прямо как навязчивые движения?
- Точно, конопатый. А в руке эспандер резиновый сжимал. Этот эспандер ещё за мной покатился, когда я по лестнице вниз бежала. Мне ещё долго снилось, как он с мягким стуком прыгает по ступенькам и обгоняет меня.
Я задумалась. Наверное, это единственный сон в моей жизни, который с большой натяжкой можно было бы назвать кошмаром. Я несусь вниз по лестнице, а за мной, равномерно постукивая, поворачивая на лестничных площадках от удара об стену, прыгает резиновый красный эспандер. Я сначала не понимаю, что это за стук, а потом резиновый бублик меня обгоняет и выкатывается на улицу.
- А как же вы от Гюнтера смогли убежать? - удивлённо посмотрел на меня Игорь Анатольевич.
- А я не убегала от него, я его в вертушку толкнула и крутанула её от души несколько раз.
- Да-а-а, есть женщины в русских селеньях… Я теперь понимаю Некрасова и его восхищение русскими женщинами. Я, мужчина, тренированный, надо сказать, мужчина, не смог с ним справиться. И лет мне было чуть меньше, чем вам, всего восемьдесят пять. Мне просто повезло, что по моим следам прибежал Айрих и набросился на Гюнтера. А когда я на улицу выскочил, то побежал не вон из усадьбы, а вернулся обратно в дом по другой лестнице. Пересидел «смутное время», а потом уже спокойно оттуда вышел. А Гюнтер побежал на улицу, и, само собой, «не догнал».
- Так вот о чём говорила мисс Амалия, про три прокола за век, - спохватилась я. - Один прокол Гюнтера, это я, другой - вы, а третий кто же?
- Его я не встретил, может, живёт где-нибудь, а может, и умер. Тут же мало живым из переделки выйти. Надо ещё умудриться и путь назад найти. Вы, я смотрю, нашли.
Я давно беспокойно ёрзала, но не стул был тому виной: - Скажите, Игорь Анатольевич, а вы так молодо выглядите из-за …, из-за этого приключения? Вы ведь, как я поняла, ровесник двадцатого века?
- Да, почти.
- И я тоже буду оставаться молодой?
- Алина, я был бы рад ответить вам однозначно «да», но как вы понимаете, у меня нет никаких статистических данных по этому поводу. Я могу высказать только своё предположение. Как мне кажется, если вы смогли избавиться от почти столетнего груза, то ваши годы вам уже не страшны. И останетесь вы надолго молодой. Только не спешите радоваться. Не всё так просто. Вечная молодость сама по себе ключом к счастью вовсе не является.
- Знаете, мне пока не хочется думать о плохом, а оставаться молодой и здоровой намного приятней, чем больной и старой. Но, Игорь Анатольевич, я месяц ждала встречи с вами. Я так надеялась, что вы мне расскажете всё. Я же чувствовала, что вы тоже к этому причастны. Пожалуйста, давайте, начнём с вас. Так сказать, в хронологическом порядке,- я умоляюще сложила руки.
- Ну что ж, давайте начнём с меня. Было бы ещё лучше начать с Амалии. Без неё мы тут не сидели бы. Во всяком случае я, мне ведь уже сто десять лет. Не выгляжу, верно?
Мне оставалось только утвердительно кивнуть.
- Про Амалию знаю мало, поэтому начну с себя.
Я действительно почти ровесник двадцатого века. Нарекли меня Паулем. Родился я в Германии, потом наша семья переехала в Австрию. Родители немцы. Отец врач, мать занималась домом. Сестёр, братьев у меня не было. Единственный сын. Сам я больше всего любил копаться в машинах и механизмах. После гимназии я бежал не домой, а в гараж своего знакомого Ференца, и помогал ему. Он очень доходчиво объяснял мне, что нужно делать, а я изо всех своих детских сил помогал ему. Из своих одноклассников я был единственным, кто мог прокатиться на машине. И если Ференц разрешал мне сделать круг по нашему кварталу я ехал медленно с гордо поднятой головой, надеясь встретить знакомых. Семья у нас была самая обычная. Немецкий педантизм, чистота в доме, старательно поддерживаемая матерью. Строгие правила, которые каждый член семьи обязан был соблюдать. Утренний кофе с хлебом, который собственноручно пекла моя мать. Воскресное посещение церкви всей семьёй. Но при всей строгости воспитания мои родители оставляли мне некоторую свободу. Отец мой не был заядлым охотником, но пострелять любил. Меня он тоже приучал к охоте. Я же не столько любил охоту, сколько хотел хвастаться перед однокашниками своими трофеями. За год до войны за мои успехи в школе отец подарил мне щенка. У нас всегда были в доме собаки. Обычно отец держал гончих. Мне же он решил подарить легавую. Видно, хотел, чтобы я отрабатывал меткость на птицах. Щенка мне позволили выбрать самому. Показали два помёта. Один в нашем городе, а второй мы ездили смотреть в деревню километров за сто от нас. Знакомые охотники подсказали, что там ощенилась сука прекрасных рабочих качеств. Там я себе и присмотрел Айриха. И вы были совершенно правы, когда говорили, что экстерьер у него странный. Естественно, сейчас курцхаары совсем другие. Есть, конечно, что-то общее, но линии действительно отличаются. Теперь после гимназии я бежал сначала домой, кормил Айриха, а потом вместе с ним убегал к Ференцу. Гараж стоял на окраине, двор был большой, собака Ференцу не мешала. Когда началась война, мне было шестнадцать. «Мы, немцы, боимся только Бога». В гимназии нас пичкали патриотическими лозунгами, и прямым следствием явилось то, что половина мальчишек попыталась пойти добровольцами. Проскочить возрастной ценз удалось только одному, он погиб через полгода. Его смерть нас ничему не научила, мы готовы были идти и мстить за него. Всему своё время, довольно скоро нам представилась эта возможность. Отрезвление наступило очень быстро. На фронте ясно было видно, что ни нам в частности, ни Германии в целом, эта дурацкая война не нужна. Но мы уже сидели в окопах. И почти все там и остались. Или вернулись калеками. И я мог остаться. 13 октября 1915 года англичанами было произведено второе газобаллонное нападение под Артуа. Первые облака хлора были выпущены в смеси с неядовитым дымом. Нам повезло. Ветер переменился и ядовитое облако только коснулось нас. Англичане тогда потеряли больше тысячи человек отравленными собственными газами. Но того, что дошло до наших окопов мне хватило. Меня демобилизовали еле живого, бледно-серого цвета. Про курение я уже не думал, лёгкие ничего не принимали. Чем меня поднимал отец, я не знаю. Он сам варил какие-то отвары, на охоте меньше следил за фауной, больше за флорой. Собирал и травы, и почки, и кору, и лишайники. Меня за собой в лес таскал. Сначала я больше привалы устраивал, а отец вокруг меня круги нарезал, а потом и я смог охотиться. Стал ещё здоровее прежнего. Айрих мне здорово тогда помог. Я чувствовал, как ему хочется в лес с отцом, а он сидел рядом со мной с грустными глазами. Вот мне и приходилось вставать. Так потихоньку и оклемался. Начал искать себе работу. Однажды я отправился в загородный особняк, там по слухам требовался водитель. Пришёл, сначала пообщался с Гюнтером. Он проводил меня к хозяйке, и, как вы, наверное, догадываетесь, пригласил меня войти в дверь-вертушку. Как и вы, я ничего плохого не заподозрил. Вошёл в неё, начал толкать. И тут мне не понравилось прикосновение к каменной облицовке. Я постарался выйти из двери пораньше именно из-за этого камня. Холодный, высасывающий. Вы говорите, что сейчас на двери табло, на котором цифры скачут? Тогда на двери его не было, технический прогресс до этого ещё не дошёл. На панели красовался циферблат с делениями от одного до ста, и по нему ходила стрелка. К тому времени, когда я вышел из вертушки, стрелка подошла к отметке восемьдесят пять. Я не сразу заметил, что со мной случилось. Успел поговорить с фрау, вышедшей ко мне из гостиной. Она позвала Гюнтера, указала ему на меня. Гюнтер двинулся так, как охотники идут на медведя. Тут то я и взглянул на себя. Пришёл в ужас, но шок длился недолго. Гюнтер приближался. Я схватил стул, сделал вид, что замахиваюсь им на противника, а сам резко повернулся и швырнул его в окно. С мелодичным звоном посыпались осколки, я до сих пор помню этот переливчатый звон, а в следующее мгновение я уже прыгнул на клумбу с белыми лилиями. Я думал, что следом за мной прыгнет Гюнтер, но его не было. А в доме раздался подозрительно знакомый лай, потом рычанье и ругань Гюнтера. Через несколько секунд в окно стрелой вылетел Айрих. Как он попал в дом, я понял позже. Мой отец замешкался, оставив приоткрытой дверь. Айрих выскочил и побежал по моим следам. Подбежал к усадьбе. Видимо, по какой-то причине он не смог пройти через ту же дверь, что и я. Иначе, чем объяснить, что он до сих пор он жив? Проскочил через соседнюю вертушку. Только та устроена по-другому. Она, наоборот, убавляет года. Так или иначе, он спас мне жизнь. Я не смог бы противостоять молодому сильному мужчине. Но бежать я смог. Но побежал я не туда, куда рванул бы любой нормальный человек, за угол и на улицу, подальше от дома. За угол то я завернул, а дальше по парадной лестнице поднялся на террасу и спрятался там под массивную каменную скамейку. Айрих лежал рядом со мной, он бы предупредил, если бы к нам кто-нибудь приблизился. Мне хотелось убежать оттуда как можно быстрее. Но пришлось дожидаться, когда в доме всё успокоится и погаснут огни. На наше с Айрихом счастье, собак Амалия не держала. Из усадьбы я выбрался благополучно. Идти мне было некуда. Единственная дорога лежала в отчий дом, но я боялся, что либо родители не поверят мне, либо такая новость убьёт их. Я сел в ближайшем лесочке, и пригорюнился. Никакого плана действий у меня не было. В своей горести я и не заметил, что Айрих куда-то делся. А чуть позже он появился в сопровождении моего отца. Тот сначала не мог понять, зачем Айрих привёл его к старику, и почему собака так ластится к постороннему. Когда же я обратился к нему: -Отец! - он отдёрнулся от меня, как чёрт от ладана, да и принял меня в этот момент, наверное, за чёрта. С трудом я смог ему объяснить, что я его сын, но до конца, мне кажется, отец так мне и не поверил. Зато мать мне поверила безоговорочно. Она только посмотрела мне в глаза, и сказала: - Да, это ты, сынок. Что же нам теперь делать?
На семейном совете постановили никуда не обращаться, ни к учёным, ни к врачам. Помочь не смогут, а шумиху поднимут, сам от себя захочешь сбежать. Вам вот удалось за три недели восстановиться. У меня ушло гораздо больше времени. Я не мог днём выходить из дома, ночью я гулял по нашему участку. И в том, что я вернулся к себе прежнему, заслуга, скорей, не моя, а моего отца. И Хелен. Отец разрабатывал концепцию моего возвращения, так как был врачом, говорил что делать, собирал травы. А я только выполнял его предписания. А Хелен… Она ничего не знала, тогда не знала. Позже я ей рассказал, и, кажется, она мне поверила, тем более, что мои родители подтвердили рассказ. Мы с ней познакомились незадолго до моего визита в усадьбу Амалии. И кто знает, может, не случись со мной той беды, у нас с Хелен ничего и не вышло бы. Но на тот момент для меня она была ниточкой, по которой я должен был подняться из глубокого подземелья на свет Божий. Я написал ей письмо, в котором говорил, что мне пришлось уехать в ЮАР. Почему в ЮАР? Мой отец там бывал в молодости, и мне легко было с его слов описывать местные обычаи и природу. Да и кой-какие вещицы оттуда сохранились. Я беззастенчиво потрошил его гербарий, с разрешения отца, естественно, посылая Хелен время от времени листочки-цветочки для большей достоверности. Передавала ей письма моя мать, чтобы не возникало вопроса о почтовом штемпеле. Я горько сожалел о разлуке, и, пожалуй, делал это гораздо искреннее, чем если бы просто уехал куда-нибудь далеко. В письме я ей признался в любви и у нас возник настоящий роман в письмах. Когда я понял, что у меня есть надежда стать молодым, когда я заметил, что мои суставы стали легче гнуться, а часть морщин разгладилась, я сделал Хелен предложение, а мама передала ей обручальное кольцо. Если бы я не выкарабкался, то в ЮАР меня растерзал бы какой-нибудь лев или буйвол, а Хелен пришлось бы оплакивать своего жениха. Я мучался необходимостью лгать, но лишиться поддержки Хелен для меня было смерти подобно. И потихоньку ниточка превратилась в канат, сплетённый из моей лбви и усилий матери и отца. Я тоже без дела не сидел, более прлотного графика у меня не было никогда ни до, ни после. Даже в казармах, и то у нас немного было времени помечтать, почитать книжку, поболтать с приятелями. И, хоть мне и не с кем было болтать, на книги, не относящиеся к теме оздоровления и омоложения времени не было. А мечтать я мог только в письмах к Хелен. На это я времени не жалел, и писал ей толстые письма два раза в месяц. И её письма перечитывал довольно часто. «Вернулся из ЮАР» я через год с небольшим. То, что я выглядел на тот момент гораздо старше своих сверстников, легко объяснялось суровой жизнью в буше и загаром. А загорал я на крыше нашего дома. Отец сделал небольшую загородочку между двумя башенками, и я ползком туда пробирался с чердака. Боже, как я хотел вернуться к нормальной жизни! И благодаря моим родителям и Хелен я смог это сделать. Прошло несколько лет.
Ференц погиб, его призвали на год раньше меня. Его жена сумела сберечь гараж. Я начал работать механиком. Но то, что ей удалось сделать в войну, не вышло у меня. В двадцатых разразился чудовищный экономический кризис. Деньги обесценивались на глазах. У нас с Хелен уже рос сын Макс. Жена моя была еврейкой, впоследствии это стало важным. К тому времени в Германии уже было неспокойно. Гитлер носился со своими расистскими идеями. Штурмовые отряды, созданные ещё в двадцать первом, становились всё многочисленнее. Быть в Германии не немцем было рискованно. У жены были родственники в Литве, мы переехали туда и обосновались на ферме близ Мемеля. Если вы не в курсе, сейчас это Клайпеда. На какое-то время мы перестали опасаться за свою жизнь. И тут пришла весть из Германии. Там убили родителей Хелен. Их формально в чём-то обвинили и расстреляли. Это не было даже судом. Просто молодчики штурмового отряда свершили самосуд. Мои родители к тому времени уже умерли. Первым был отец. Умирал он страшно. У него обнаружился туберкулёз. Двусторонний. Потом процесс перекинулся на брюшину. У него открылись свищи в животе. Мать моя ставила ему дренажи, промывала раны, а сама в это время видела, как у него перистальтирует кишечник. Она тоже заразилась. К тридцать седьмому году умерла и она. А в тридцать девятом умерла Хелен. Несчастный случай. Она шла по обледеневшему тротуару и поскользнулась. Упала она на дорогу, прямо под колёса проезжавшей машины. А через два месяца нас ждал сюрприз. Гитлер «мирно» присоединил Мемель. Мы к тому времени уже жили в городе. Сбежать не представлялось возможным. Оставалось только ждать. И надеяться, что никто не вспомнит про то, что у Макса мать еврейка.
Однажды кованые сапоги добрались и до нас. Странно было бы, если бы никто не донёс. Не упокойся Хелен незадолго до этих ужасов, к нам пришли бы раньше. Она ведь была стопроцентной еврейкой. И внешность соответствующая. Такая тонкая красота бывает только у истинных семиток. Красота девы Марии. То, что сын полукровка, не все соседи помнили. Но вот, всё же сподобились, донос настрочили. Задумывались ли вы когда-нибудь, как можно почти поголовно оболванить людей настолько, что они перестают видеть разницу между добром и злом. Как в вашем детском стишке: - Что такое хорошо и что такое плохо?
А ведь верили в бога, ходили в церковь, молились. Выходили оттуда, и убивали. Одни стреляли, другие пытали, а третьи обеспечивали бесперебойный конвейер своими доносами. А ведь ещё и режиссёры были. Да что вам рассказывать, у вас в России было почти то же самое. Идеология вроде разная, а эффект один. Представляете, две страны одновременно и параллельно сходят с ума! Как там светила так повернулись, чтобы и в России, и в Германии пришли к власти кровожадные деспоты? Хуже, наверное, было только во времена древнего рабовладения, и то я сомневаюсь, что тогда Рим или Египет сходили с ума. Был устоявшийся рабовладельческий строй, были законы, проверенные временем. Ничего удивительного, правила игры всем известны. Попал в плен, задолжал, родился рабом, милости просим, работай на своего хозяина. И моли бога, чтобы у него всегда было хорошее настроение. А в двадцатом веке нежданно-негаданно появилась машина для уничтожения своих же граждан. И правила игры не сразу стали известны. Кто-то наблюдательный и анализирующий что-то понял, что-то попытался предпринять, но не факт, что именно ему и повезло. Шансы уцелеть понадёжнее, но не более. Вот вы после прыжка по жизни начали чувствовать себя мудрее?
Вопрос застал меня врасплох. Глаза обежали по кругу комнату. Обои начинают отставать в углу, надо будет подклеить.
- Не знаю, не думала, - замялась я. - Хотя вы правы, есть такое дело. Спокойней и рассудительней я стала, наверное. И знаете, кажется мне, что понимаю сейчас чуть больше, чем раньше.
- Ну вот и я анализировать то анализировал, а что делать, не знал. Эмигрировать не удалось. Первый железный занавес был у нас, а не у вас.
- Простите, тут я не согласна, мне кажется, что вы погорячились. Из России перестали выпускать намного раньше, почти сразу после революции. А у вас, наверное, после тридцать четвёртого года.
Игорь Анатольевич задумался, пробежался пальцами по столу, как по роялю.
- Поправка принята. Вы правы, но не знаю, нужно ли гордиться таким приоритетом? Но в любом случае, из Литвы нам с сыном уехать не удалось, несмотря на то, что я необходимость переезда осознал достаточно рано. Не было нужных связей. Да и финансово мы были на мели. Макс устроился в тихую и незаметную контору маленьким клерком. Должность книжного червя, ведущего гроссбухи. Я нашёл себе почти такую же, лишь бы не быть на виду. И до поры, до времени нас это спасало. Вы, русские, ведёте отсчёт от начала войны. У нас всё началось гораздо раньше. И вот, однажды, кованые сапоги поднялись по нашей лестнице. Макса тогда, по счастливой случайности, дома не было. И я принял, как мне кажется, единственное правильное решение. Мы с Максом были очень похожи. Знаете, иногда встречаешь людей, в которых безошибочно узнаёшь близких родственников. И если бы их не выдавала разница в возрасте, вы бы подумали, что это однояйцевые близнецы. Но я то выглядел не старше Макса. Это когда я выходил из дома, я старался выглядеть старше, чтобы ни у кого не возникало вопросов. Я и морщинки себе делал с помощью яичного белка, и брился пореже, и втирал в кожу угольную пыль. Это сейчас мы знаем такое слово, как канцероген. А тогда об этом слыхом не слыхивали. Но чтобы я не делал, всё равно я выглядел достаточно молодо, и приходилось недостающие года компенсировать актёрством. Чего я только не изображал. И хромать научился. Иной раз даже ощущал, что коленка болит. Привык настолько, что реально считал себя хромым. Да ещё стриглись мы с Максом по разному. Он покороче, я подлиннее. Его это молодило, меня старило. Знакомые нас чаще всего и различали по стрижке и по хромоте. А офицеры, которые пришли за Максом, не знали этого. У них была фотография Макса, и перед ними стоял я, абсолютно на него похожий. Братьев в деле Макса указано не было, сомнений в том, что это не Макс ни у кого не возникло. А я не стал их разубеждать. Солдаты под руководством двух лейтенантов провели поверхностный обыск и повели меня вниз к машине. Я заикнулся было о записке «отцу», но мне не разрешили её написать. А ведь если настоящий Макс начнёт меня разыскивать и назовёт моё имя, всё может рухнуть. Я запаниковал. На моё счастье на лестнице мы встретили соседку. У неё уже рот открылся назвать меня по имени, но я её опередил.
- Фрау Штайн, передайте, пожалуйста, отцу, что с Айрихом я не успел погулять.
Рот у соседки так и остался открытым. Благо, что арестовывавшие меня сочли, что сам факт ареста может изумить соседей.
В какой-то мере мне повезло, меня почти не допрашивали и совсем не пытали. Моей виной была только еврейская кровь, тёкшая в «моих» жилах. В концлагерь я был доставлен даже с некоторым комфортом, бортовой грузовик был обтянут тентом и оборудован деревянными скамейками.
А вот дальше началось самое интересное. Мы стоили меньше, чем рабы. Нас заставляли работать. Мы не производили реальные ценности, но наша работа тоже чего-то да стоила. Но сами мы стоили гораздо меньше, чем наша работа. Чего мы только не делали. Убирали улицы ближайшего городка, рыли траншеи для укладки труб, грузили вагоны. А выгребные ямы, кажется, только нас и ждали.
Все знают, что в концлагере самое страшное голод. А для меня страшней всего было унижение. Унижение всякого человеческого достоинства. Не каждый мог его сохранить в тех условиях и выжить при этом. А что касается выживания, то я каждый божий день радовался, что это я нахожусь в этих жутких условиях, а не мой сын. Ведь я был старше, огонь страстей во мне уже перегорел. Молодой, зелёный, горячий парень как-нибудь не так посмотрел бы на охранника. Да и обмен веществ у молодого намного выше, чем у взрослого, и, следовательно, ему было бы намного тяжелей бороться с голодом. А у меня был свой метод. И я научил нескольких друзей справляться с голодом совершенно непривычным способом.
- Каким же это?
- Мы по очереди голодали, то есть совершенно ничего в рот не брали. Допустим, нас собралось несколько человек. Все получают свою ежедневную пайку. Но едят не все. Каждый из нас голодал по четыре дня. Полностью. Воду, естественно, пили. Следующие два дня ели положенную скудную пайку. Всё равно больше есть нельзя, выход из голодовки, как-никак, пусть и не очень продолжительной. Зато потом четыре дня получали двойную порцию.
- Кажется, я вас поняла, - воспользовалась я небольшой паузой, - на переваривание пищи и поддержание желудочно-кишечного тракта теряется до 70 % полученной с пищей энергии. Пустой ЖКТ - нулевые траты. Закидываете в рот хоть маковую росинку - всё, процесс пошёл, ферменты вырабатыватся, кишечник перистальтирует, пищевой ком, пусть и микроскопический, движется. И так каждый день. А по вашей схеме из десяти дней целых четыре дня вы экономите энергию, зато потом получаете почти требуемую норму. И какой был эффект?
- Великолепный был эффект! Все, кто питался по моей схеме, умерли не от голода. А кто-то даже выжил. Худыми мы, конечно, были. Недокорм есть недокорм, но... Последней степени дистрофии ни у кого из нас не было.
- А почему весь лагерь не последовал вашему примеру, вы что, не рассказывали об этом всем, держали в тайне?
- Ну, во-первых, всем подряд рассказывать и нельзя было. В каждом бараке сидели наушники, которые за дополнительный кусок хлеба продавали всех. И дойди суть этой методики до лагерного начальства, нам просто урезали бы пайку вдвое, мотивируя это тем, что мы и так голодаем в добровольном порядке. А вот второй момент меня сильно озадачивал тогда, да и сейчас я иногда сталкиваюсь с этим феноменом. Людям говоришь об изменении их жизни к лучшему, а они тебя слышать не хотят. Или говорят, что всё чудесно, они обязательно попробуют, а сами даже не дёргаются в эту сторону.
Короче, больше двадцати человек одновременно этой схемой не пользовалось, а чаще меньше. Минимум, как вы понимаете, нужно было два человека. В одиночку почти невозможно. Прятать еду слишком опасно, не заключённые, так лагерные собаки найдут. Да там и у людей на любую пищу такой нюх был, куда там собакам! И ещё один отрицательный момент. Сегодня ты отдаёшь свою пайку другу, а завтра, когда он будет должен тебе отдать свою, его уже не будет. Он исчезнет в газовой камере или его пристрелят охранники. Да и шансов, что изголодавшийся человек пересилит себя и добровольно отдаст из своих рук еду, если разобраться, не так уж и много. Но всё-таки мы это делали! И как видите, я жив. И, знаете, что ещё помогло мне выжить?
Где тот спокойный крепыш, который мне встретился месяц назад на дорожке, ведущей к Иркиному дому? Сейчас глаза Чалого сверкали, и, казалось, ноздри раздувались, как у хорошей охотничьей собаки.
Я помотала головой, а потом высказала предположение: - Наверное, какая-нибудь идея?
- Да, вы правы, идея. Мне кажется, основная моя миссия, определённая встречей с Амалией, прекратить её преступный промысел. Чем бы я не занимался в жизни, про Амалию я помнил всегда. И что бы я не делал, чему не учился, это так или иначе должно было мне помочь в моих поисках. И наша с вами встреча, как мне думается, вовсе не случайна. Мы оба пострадали от неё. Оба выжили. И при этом, похоже, немного приоткрыли дверь, за которой спрятана тайна старости или молодости, кому как угодно.
- Вот вы говорите, что наша встреча неслучайна. Что же вас привело в Петербург? – я давно хотела задать этот вопрос, он мучил меня всё время, пока я возвращала себе свою молодость, если так можно назвать зрелые годы, подпирающие пятый десяток. Пока Игорь Анатольевич, или Пауль, набирал воздуха в лёгкие и обдумывал, что мне сказать, стало слышно, что я, оказывается, не до конца закрыла кран, и теперь изредка с хромированного утолщения срывалась дрожащая капля.
- Конечно, неслучайна. В нашем мире, вообще, мало, что происходит случайно. Бывает, что происходящее нас не касается, это для других оно неслучайно. А в нашей встрече… Я думаю, вы теперь понимаете, что она была необходима. И я сейчас думаю, что тот человек, который смог выскользнуть из лап Гюнтера до вас, не справился с грузом лет и умер. Иначе, я бы с ним уже встретился. В Петербург я приехал по следам Амалии. Видите, с вами мы увиделись даже накануне вашего преображения, и вы не смогли пройти мимо меня. Как же такая встреча может быть случайной? Я даже стал после этого анализировать все мои встречи, а вдруг я и до этого других видел накануне, а повезло только с вами? Но ничего конкретного не вспомнил. Вопрос о связи веков возник только у вас. А что меня привело в ваш город? Я думаю, что вы меня поймёте. Делом моей продлённой жизни является нейтрализация преступной деятельности Амалии. Я приехал сюда по её следам. Точнее, по своим ощущениям и ощущениям Айриха. Он мне активно помогает. Но я никогда ещё не получал столь явственных свидетельств того, что я действительно иду по следу Амалии. Мы оба чувствуем её присутствие, маятник показывает, что она здесь, близко. Вам, кстати, знаком такой метод?
- Я кивнула.
- Да, я когда-то развлечения ради пробовала работать с маятником. Даже получалось, но в привычку у меня это не вошло, иначе бы окружающие побоялись бы со мной связываться. А вы как работаете по карте, делите её пополам, потом снова пополам и так далее?
- Совершенно верно. Вы действительно встретились мне не случайно, смотрите, вы не только с полуслова меня понимаете, но и многое из того, о чём я вам рассказываю пробовали. Нам с вами легко будет идти одной дорогой. Так вот, уже я и счёт потерял, сколько раз так было, как только мы приезжаем в тот город, который мне маятник показывает по карте, он перестаёт работать. Если я его беру в руки, и он бешено крутится – это верный признак того, что она где-то близко. Я с ума схожу, когда думаю, что, может, уже не раз мимо неё проходил, мимо её дома. Одно время я уже начал бояться, что вовсе у меня не миссия обезвредить Амалию, а навязчивая идея, мания. Но сколько раз я пытался сойти с этого пути, столько раз меня наказывала судьба. В первую очередь мне каждый раз обрубались деньги. С тех пор, как я принял в первый раз решение разобраться с ней, деньги мне давались очень легко. Какой бы я бизнес не начинал, какую бы сделку не задумал, всё получалось. Но стоило мне разувериться в своём предназначении, как я в мгновение ока разорялся. Я бедствовал, иной раз был готова пойти разбойничать на большую дорогу, до того меня припирало. Но как только я подумаю об Амалии, как только начну прикидывать, каким же способом мне её отыскать, как обезвредить, так сразу возвращается прежний партнёр, или подворачивается новый. Или меня на выгодных условиях нанимают на интересную работу, да ещё и такую, что каким-то образом помогает мне в поисках. Или я прикасаюсь к архивным материалам, которые могут пролить свет на её секрет. Или я попадаю в экспедицию, где от каких-нибудь колдунов или шаманов узнаю что-то новое. И до тех пор, пока я не сворачиваю с этого пути, финансы мои только преумножаются. Моя задача тратить деньги на выполнение моей миссии. И у меня стойкое ощущение, что теперь это и ваша миссия тоже.
Я даже помотала головой, не ослышалась ли я. Почему он говорит, что это и моя миссия тоже? Моя миссия вырастить детей, а вовсе не ловить какую-то там Амалию. Ради чего я в ускоренном темпе возвращала себя прежнюю? Ради того, чтобы опять бросить детей на маму и, рискуя жизнью, охотиться на временную террористку? Да, мне интересно быть охотником, интересно быть в гуще событий, но главное сейчас в моей жизни это Марьяна и Васька. А бегать за Амалией чересчур опасно. Я не думаю, что привыкнув убивать людей поворачивающимся камнем она остановится перед прямым убийством. Если она почует за собой слежку, то не раздумывая отправит шпиона к праотцам. Ведь это залог её собственного благополучного существования.
- Я… Я н-не могу, - мямлить мне давно не приходилось. Даже в школьные годы, неожиданно вызванная к доске, я находила что сказать, - у меня дети. Я не могу их бросить. Моя мама не справится. Она их даже прокормить не сможет, а на папочку надежды совсем нет. Вторая бабушка уже старенькая. Мой бывший муж был поздним ребёнком. Я не могу…
Чалый потеребил клеёнку на столе, постучал пальцами по металлическому чайничку.
- Что ж, я прекрасно понимаю ваши мотивы, но думаю, вам этого не избежать. Вы уже в процессе. Думаете, вам просто так удалось вместо себя запихнуть в вертушку Гюнтера? Вы смогли это сделать, потому что вы, в силу своих личных качеств, подходите для этой миссии. И, скорей всего, ваша гибель не входит в планы Создателя. Мне кажется, если вы начнёте отказываться от выполнения своей миссии, вас всё равно жизнь направит по этому пути. Только, может такое случиться, что к тому времени от Амалии пострадает кто-нибудь из ваших близких или знакомых. Мой вам совет – не сопротивляйтесь. Что предназначено, то и сбудется. А то, что вы в первую очередь думаете о детях, что ж, это вполне естественно. Всё, что я вам могу пообещать, это взять на себя заботу о них, если с вами что-нибудь случится. А на тот случай, если у нас обоих будут неприятности, чтобы ваша душа была спокойна, давайте я переведу на счёт вашей матери сумму, достаточную для жизни трёх человек в течение… Сколько лет вашим детям? Тринадцать и пятнадцать? В течение пятнадцати лет. Они уже станут на ноги. А для меня это несложно. Я вам завтра с утра перечислю деньги, а они у меня как в сказке о неразменном рубле появятся снова, но каким-нибудь вполне объяснимым способом, сделкой, процентом с повышения акций, с запуска новых разработок на каком-нибудь из моих предприятий или открытии месторождения на моих землях. Я ничего не потеряю, потому что я уже научился быть богатым. Для этого надо только не сворачивать со своего пути. У нас с вами особая миссия, и до тех пор, пока мы несём её, мы защищены.
Мне очень импонировало то, что Чалый считал мою миссию особой. И потихоньку мне вся эта история начинала нравиться. А когда я говорила, что не могу гоняться за Амалией, я на самом деле кривила душой. Я действительно хотела приключений, как будто тех, что уже выпали на мою долю, мне мало. Но и за детей я боялась. Мне в очередной раз захотелось раздвоиться. Сколько раз я мечтала научиться расчетверяться как магрибский колдун из «Лампы Алладина». Я бы столько дел переделала! Самое главное, чтобы эти четвертинки обратно соединялись перед обедом. А сейчас получается, что я выторговала у Чалого пенсион для своих детей за то, что я и так бы сделала, потому что это интересно. Ничего со мной Амалия не сделает, в этом я уверена. Тут Чалый прав, должна быть защита. А с другой стороны, то, что предлагает Игорь Анатольевич, это ведь элементарная страховка. Только выплаченная сразу, а не после смерти. И, коль я буду жива и здорова, деньги я ему верну. Обидно, что я уже сама почувствовала вкус к зарабатыванию денег, а сейчас, получается, всё надо бросить. А вдруг, заработки у меня пошли из-за того, что я должна была выгрести из этой ситуации, должна была встретиться с Чалым для того, чтобы вместе с ним, рука об руку, поднять знамя борьбы против Амалии?. Одна нестыковочка только получается. Неужели для Вселенной настолько важно, чтобы Амалия больше не убивала людей своим камнем, что она, вселенная, помогает и Игорю Анатольевичу, и мне? Надо будет на досуге об этом подумать. И с Чалым обсудить.
- Хорошо, будем считать, что вопрос с моим участием решён. Кстати, не откроете ли вы мне тайну, почему, будучи богатым, вы где-то работаете, ездите в командировки?
- Я отвечу вам. Я работаю не из-за денег. Просто я устраиваюсь туда, где мои, так сказать, научные интересы совпадают с производственными. И мне облегчается доступ к тем или иным знаниям. Чаще всего это археологические экспедиции или архивы.
- Здорово! Но как мы будем её искать? В жилконторе нам её новый адрес вряд ли скажут. На всякий случай надо узнать, что она сделала с той квартирой и с обстановкой. Квартиру она могла или просто бросить, или продать спешно. Вещи могла оставить новым хозяевам, продать, выбросить. Поехать она могла куда угодно, так ведь?
- Вы правы, границ для неё не существует.
- А может она на некоторое время лечь на дно? Не искать новых клиентов, просто жить, проматывая денежки, полученные от желающих омолодиться?
- А почему бы и нет? Зарабатывала она, по-моему, достаточно. Вы не помните, какую сумму она называла пожилой паре, которую вы встретили, выбегая от Амалии?
Я наморщила лоб, вспоминая.
Кажется, сто тысяч евро.
- Как вам кажется, какой ширины был камень в двери?
Мои руки сами раскинулись в стороны. Я критически посмотрела на них, сдвинула их чуть ближе.
- Метр двадцать, наверное. Полный размах у меня полтора метра. А вот так, по-моему, то, что было.
- А высота?
Я снова сделала движение руками, но уже в вертикальном направлении, потом помахала у себя над головой.
- Ну, по-моему, высота у него была такая же, как рост у моего сына, метр девяносто где-то. А зачем это вам?
- Вы слышали что-нибудь про золотое сечение?
- Само собой, наиболее гармоничное соотношение сторон. Но цифры запомнить не могу никак. А как это связано с Амалией?
- Я могу предположить, что камень был изначально вытесан с золотыми пропорциями. Соотношение 1,618. А потом был разделён на несколько частей. Вы, когда крутили вертушку с Гюнтером, заметили, что одна боковая грань закруглённая и с орнаментом, а вторая гладкая? Лично мне ещё бросился в глаза на боковой стороне камня скол. Такие обычно возникают при распиле чего-либо, когда пила чуть отходит в сторону и образуется, иной раз, всего лишь полумиллиметровый сдвиг, но он хорошо заметен.
- Да, я вас понимаю.
Ещё бы я не понимала. Сколько мною всего напилено, сколочено, прикручено. Не папочка же Ваську учил держать в руках дрель и пассатижи. Благодаря мне мой сын может отличить шуруп от самореза, болт от винта, гайку от шайбы, и знает слово стяжка. В отличие от большинства женщин я знаю, что стамеска никак не может заменять собой отвёртку, потому как является режущим инструментом. Надо тебе выбрать немного в деревянном бруске под замок или ещё какую накладку, приставляешь в нужном месте стамесочку, прицеливаешься в её тыльную часть молоточком, делаешь короткий точный удар, и вот, пожалуйста, получаешь красивый паз. А ежели будешь ею (стамеской) шурупы заворачивать, то фигушки она тебе что-нибудь отколет, потому, как вся в зазубринах будет после такой экзекуции.
Довелось мне поработать и обычной ножовкой, и ножовкой по металлу, и бензопилой, и электролобзиком. И даже на маленьком деревообрабатывающем станке чего-то построгала и попилила. А то, про что говорит Игорь Анатольевич, лучше всего видно на распиле круглого бревна. Редко когда пила всё время идёт ровно. Часто она хоть чуть-чуть, но сдвинется. И узор распила тогда меняется. На камне я такого сдвига не увидела, но меня гораздо больше занимали цифры на табло. Запросто могла и не заметить.
- Если там действительно был сдвиг, то это значит, что таких камней несколько. Ну, во-первых, нас она водила через левую вертушку. А там же ещё и правая была, через которую Айрих пробежал. Но если там камень такой же высоты, то получается, что вместе они составят половину от первоначального камня, если он был сделан по правилу золотого сечения. Правильно?
Я кивнула.
- В принципе, правильно. Но ведь она могла изначально камни делать такого размера, какой ей нужен.
Чалый не заметил, как вскочил и начал ходить по кухне. Айрих было тоже подскочил, но увидел, что хозяин никуда не уходит, и успокоился.
- Я много думал над этим. И мне кажется, что Амалия не имеет никакого отношения к созданию камней. Ведь человек, создавший такое устройство, должен обладать обширнейшими эзотерическими знаниями и он должен быть посвящённым.
- А почему вы думаете, что Амалия не обладает такими знаниями?
- А потому, что человек, умеющий создавать такие вещи, не будет размениваться на мелочёвку по сто тысяч евро. У него в запасе знания, которые покруче философского камня будут. И он или посланец Бога, или посланец сатаны. Добывание денег перекачиванием от одного человека к другому какого-то количества лет для просто Амалии нормально. Посланец Бога так поступать не будет, а приверженец сатаны поставил бы дело на широкую ногу и угробил бы половину населения земного шарика.
- А может наш камень и есть философский, вы не думали, Игорь Анатольевич? Или вас может лучше Паулем звать?
- Это будет ошибкой резидента. Здесь я живу под этим именем и не надо ворошить моё прошлое. Я уже давно не Пауль. Ему перевалило за сто, а мне столько не дашь. Мне пришлось сменить уже несколько имён и несколько биографий. К новому имени не так уж и сложно привыкнуть. А то, что именно этот камень и является философским, это мысль интересная. Но сомневаюсь.
- Так, это что же получается, у Амалии ещё в загашнике парочка таких камней?
- Весьма вероятно, весьма вероятно!
Как сказала бы моя Марьяна, какая прелесть! Выходит, у Амалии всегда есть запасной вариант!
- И сколько у неё может быть таких камней? – я растерянно взглянула не Чалого.
- Не думаю, что очень много, - поспешил меня успокоить мой работодатель, - всё зависит от первоначальных размеров камня. А у них должны быть какие-то пределы. У вас бумага с ручкой найдётся? Всё, спасибо, я уже увидел,- он потянулся к полочке.
- Вот, смотрите. Если размеры, которые вы назвали, правильные, а шансы увеличиваются, потому что мои ощущения совпадают с вашими, то давайте проверим соотношение. Метр двадцать умножаем на 1,618. Что получаем? Метр девяносто четыре с копейками.
- Ну, надо же, - протянула я, - тютелька в тютельку как мой сынуля.
Игорь Анатольевич что-то чертил на листке.
- Мы имеем камень…
- Минуточку, вношу поправку, его имеет Амалия, а мы только рассуждаем о нём, - интересно, я когда-нибудь избавлюсь от своей привычки встревать когда не просят. И так же ясно, что Чалый имел в виду.
- Поправка принята. Дано: кусок камня со следами распила на одной стороне. К сожалению, не смотрел, что у него сверху и снизу, но если по науке, то получается, что либо верхняя, либо нижняя грань тоже со следами распила.
- Постойте, а вдруг камень был распилен не крест накрест, а горизонтально?
- Тогда не получится золотого сечения. Если исходить из этого принципа, то камень был поделен на четыре или на восемь частей. Только думается мне, что на четыре. И так изначальный камешек не маленький получается. Два сорок ширина, три девяносто высота. Он, конечно, тоненький, сантиметров десять в толщину, но вы представляете, сколько он весил? Перемножаем длину, ширину и толщину, та-ак, получаем девятьсот тридцать один кубический дециметр. Как по вашим ощущениям, камень очень плотный?
У меня опять машинально дёрнулась рука, как будто я трогаю что-то.
- Можно из расчётов вычесть места, выбранные резчиком. Он ведь весь был покрыт барельефом. А по плотности… Не гранит и не мрамор. Скорее, я бы сказала, что-то похожее на туф, были там поры и каверны.
- Тогда что у нас получается? Я уже интересовался: плотность туфа 1300 кг на метр кубический, плотные известняки от 1800 килограммов, мрамор, гранит, базальт больше двух тонн на кубометр. Рассчитанный нами камень тогда должен весить: из туфа… Нет, на бумажке сложно. Калькулятор у вас есть?
Я сбегала в Васькину комнату, принесла калькулятор.
- Туф – тонна двести, известняк – почти тонна семьсот, всё остальное больше двух тонн. Принимаем первый вариант – туф. Тогда четвертинка камня весит не так уж и много – всего триста килограммов. Такой кусок уже годен к перевозке и монтажу. Пять – шесть крепких мужчин с этим уже легко справятся. А с применение подручных средств типа лебёдки, катков, домкратов и т.д. и двух человек достаточно. То есть Амалия с Гюнтером могли и самостоятельно это делать, чтобы никого лишнего в свои дела не посвящать. Тогда понятно, почему первоначальный камень распилили. Мало того, что он нетранспортабелен, так ещё и внимание привлекает, а учитывая преступный промысел Амалии внимания этой сладкой парочке не нужно.
У меня возник очередной вопрос: - А Гюнтер? Какую роль он играет и кто он Амалии?
- Как вы понимаете, я не могу вам точно ответить на этот вопрос, но как мне кажется, не муж и не любовник. Может, просто преданный слуга, может какой-нибудь младший родственник.
- А почему младший?
- Она с ним обращается как с дитём малым, хотя так, бывает, ведут себя с бестолковыми дядюшками. Умом Гюнтер действительно не богат. Чужого человека с такими качествами около себя терпеть вряд ли будут, а родственника, даже не очень любимого – вполне возможно. Алина, вы знаете, я теперь вполне готов к ужину, запах вашей вкусной запеченной рыбы меня уже достаточно раздразнил. Вы меня теперь покормите?
- Что за вопрос? Легко!
Дальше мы уже просто болтали о том, о сём, сравнивали наши взгляды на те или иные события, и Игорь, так он меня попросил называть его, без отчества, рассказал мне много интересного про разные исторические события, свидетелем которых он был или просто хорошо был информирован, так как жил в то время. Серьёзную работу по поиску Амалии мы, не сговариваясь, решили оставить на утро.