История вторая. «Мне отмщение, и Аз воздам…»
И мне мечталось Богу снесть
Прекрасный дар – святую месть
Лора сидела в шезлонге и лениво смотрела, как плещутся в бассейне золотые рыбки. Солнце сегодня не было таким уж жарким, но она почему-то ощущала какую-то особенную, словно бы не вполне физическую духоту и хотелось что-нибудь сделать, чтобы прогнать это тягостное, неприятное ощущение. Подобное чувство она хорошо знала и боялась его. К счастью, оно давно уже не посещало ее, Лора и забыла, когда такое происходило с ней в последний раз. Зато она хорошо помнила, что появление такого вот томления всякий раз сопровождалось чем-нибудь крайне неприятным. Но тогда в ее жизни для неприятностей существовала куча причин, а сегодня она совершенно не могла понять источник гадкого чувства, и от того просто больше обычного раздражалась на обычное и вполне предсказуемое течение рядового американского воскресения. «С ума сошли все, со своим футболом», - подумала она злобно и нервно, слишком резко качнула ногой. Золотистая шлепка, привезенная последним мужем из Индии, прочертила плавную, издевательски-медленную траекторию, и шлепнулась в бассейн. Рыбки заполошно забились, и Лору это слегка позабавило. Бежать за шлепкой не было никакого желания. Зато она внимательно осмотрела свою ногу, и настроение опять испортилось. Конечно, нога была по-прежнему хороша, иначе и быть не могло. Но, увы, прежняя стройность сохранилась только в Лориных воспоминаниях. В этой Америке красивым женщинам не оставляют никакого другого выбора, как бездельничать, есть и толстеть. Состоятельным женщинам, разумеется. А она, Лора Верлен, была безусловно состоятельной и даже богатой женщиной. И проделала она к этому своему положению весьма долгий и тернистый путь. Да, ей есть, чем гордиться! А потому она все равно будет делать то, что ей захочется в любой момент своей жизни, и никакие проклятущие килограммы не испортят ее безоблачное существование.
Вот хоть подумать о том, как ей завидуют ее московские подружки, которых она недавно нашла через сайт «однокашники», с ума сходят, точно, хоть и не показывают вида. А она нарочно устроила прошлым летом показательное выступление Ирке Первушиной, бывшей Соколовой. Приглашала, упрашивала, билеты оплатила, та долго отказывалась, мол, не может она принять такого подарка. Откуда этой дурочке знать, что для Лоры этакие подарки – копейки. Ирка таких денег, какими Доминик ворочает, и во сне-то не видела. Хотя кто ее знает, что она во сне видит, может, формулы свои, или муженька любимого, чокнутая, одно слово, и всегда такая была. Ох, Лора тогда все пустила в ход: и поездку во Флориду с «Хилтоном» и прочим, - правда, Ирка ей там кайф обломала: такие мальчики вокруг ходили, и были Лоре, конечно же, по карману. Но этот синий чулок сыграл в верную жену, испуганно округлив глаза, так что пришлось Лоре в одиночестве и под покровом тайны получать свое удовольствие: не дай Бог, осудит подружка. Нью-Йорк показала, парочку самых известных бродвейских мюзиклов, и даже в Вайоминг свозила, потому что, оказывается, у подружкиного ненаглядного муженька была с детства мечта – побывать на Великих Озерах. Ну, по его зарплатушке исполнение мечты ему, понятно, не светило, но зато хоть любящая женушка фотки привезет. Радуйся, придурок, можешь дырки в бумажных Озерах взглядом просверлить. Это она, Лариска Воскобойникова, которую ты называл, помнится, «красивой пустышкой» и «фантиком без конфеты», тебе такое удовольствие подсуропила. Нам что, мы зла не помним.
И даже сейчас, хоть удушающе-противное чувство все-таки насовсем не отступило, едва Лора вспомнила бесконечные «ах», «ох» и «спасибо» умницы, отличницы и «будущей гордости советской науки», которые та щедро изливала на голову «проблемной» троечницы Ларисы, то сразу ощутила подъем градуса настроения. Кстати, о градусе. Пожалуй, надо пойти и смешать себе коктейль. Обычно это делал Доминик, но в воскресенье! В этот день, как известно, мужское население Америки набивает холодильник пивом, и забыв обо всем, вперяется в экран. Ну, или с тем же пивом, только заботливо обернутым пакетом, топает на стадион. Сегодня страной властвует идол – воскресный футбол. И даже Доминик, так заботливо оберегавший в себе все французское, так любивший подчеркнуть свою инаковость и даже называвший порой в безопасных частных беседах своих соотечественников «янки», пал жертвой поклонения этому идолу. Что поделаешь, сто лет – не шутки. Именно столько, или почти столько жила Доминикова семья на Свободном континенте. И неплохо жила, надо признать. Считалась вполне респектабельной и даже аристократической. А вот поди ж ты, последний отпрыск, глава всего семейного дела, учинил такой очевидный мезальянс! Лора встала, лениво потянувшись большим, полным телом, прошла на кухню, открыла холодильник и смешала коктейль.
- Это ты, дорогая? – вопросил муж, не отрываясь от экрана. – Ты хотела коктейль?
- Я его уже сделала, - довольно холодно произнесла Лора, демонстративно не глядя на телевизор, а, следовательно, и на Доминика.
- Ох, прости, милая, - ответил он, но не сделал и малейшей попытки подняться с кресла, иначе оно непременно заскрипело бы под тяжестью его тела. – Заставил тебя поработать. Но они проигрывают, ты представляешь?
Она представляла. Она очень даже здорово это представляла, потому что они – команда их чудного, престижного теплого и славного городка проигрывала уже третье воскресенье подряд.
- Надо же, - тем не менее сказала она со всей возможной печалью (при большой любви к ней Доминика имелись зоны, которые лучше было не задевать). – Как неприятно!
- Не то слово, дорогая, не то слово! Ты посидишь со мной?
Остаться? Удушающее ощущение здесь словно усугублялось.
- Нет, я пойду к бассейну. Может, искупаюсь, очень душно.
- Осторожно, прошу тебя, осторожно. Вода, после коктейля…
Он произнес это с искренней озабоченностью, но уже через минуту пялился в глупый ящик – во всяком случае, даже не среагировал, когда она вышла из кухни.
Солнце светило по-прежнему, впрочем, в их краях такое райское счастье случается почти триста шестьдесят пять дней в году. На воде танцевала и переливалась золотистая рябь, рыбки, окрашенные словно специально в цвет этой ряби, затеяли свои пляски. Она отхлебнула коктейль, глядя на все это великолепие, поудобнее устроилась в шезлонге и почувствовала себя почти счастливой. Кажется, она задремала, потому что голос, грубо ворвавшийся в уютную действительность, мог присниться ей только в страшном сне. В реальности его просто не должно было быть.
- Привет, красотка, - произнес этот мерзкий, до боли знакомый голос, - так кажется, принято обращаться вашим ковбоям к своим вновь обретенным возлюбленным?
Она не хотела открывать глаза, она ни за что бы их ни открыла, но ее природное, звериное чутье опасности подсказывало, что лучше это сделать. Иначе обладатель отвратительного голоса просто откроет ей их силой. Почему-то она не сомневалась в этом, как и в том, кого увидит перед собой. Но, может, она ошиблась?
Человек, стоявший перед ней, вовсе не походил на того, оставленного на далекой земле за океаном. Вот разве только…Разве только очки…Но она сидела против света и не могла рассмотреть как следует его лица. А фигура оказалась совсем не той, что осталась в ее памяти. Широкие плечи, ни малейшего намека на жир. В прежние годы он был, хоть и худой, но нескладный, сутуловатый, с некрепким, лишенным мышц животом. И сегодняшнее лицо - загорелое, жесткое, никаких мягких телячьих губ, которые она знала – ведь в прошлые годы ей иногда приходилось с ним целоваться, иначе он мог сорваться с привязи. А ей надо было держать его на крючке, сына академика и перспективного жениха.
- Ну вот, - сказал он удовлетворенно-издевательски, он вообще сразу взял с ней такой тон. – Ну вот, я вижу красотка меня узнала.
- Не называй меня красоткой, - ответила Лора как могла резко, но голос предательски дрогнул.
Зачем он здесь? Как он ее нашел? И что теперь делать? Орать бесполезно: семидесятилетний Доминик глуховат, поэтому телевизор вопит на полную. И, пожалуй, с таким суперменом ему все равно не справиться, хоть он и бегает в парке и даже сам управляет яхтой. Позвать копов? Телефон лежит на соседнем шезлонге, но попробуй до него дотянуться…
- Пожалуй, действительно не буду. – ответил в прежнем тоне. – Надо иметь слишком большое воображение, чтобы называть тебя так.
Она вспыхнула и хотела сказать что-нибудь в своем самом грубом духе, уж это она умела, однако сейчас вышла осечка. Он смотрел на нее совершенно откровенным, изучающим взглядом, не отводя немигающих глаз. Ей захотелось натянуть легкую, полупрозрачную тунику как можно ниже, чтобы прикрыть хотя бы колени, а еще лучше было бы, если бы на ней оказались глухой свитер и юбка до пят. Тогда она чувствовала бы себя куда уютнее. Он поправил очки – одним пальцем, чуть приподнял над переносицей, и этот знакомый жест немного успокоил и расслабил ее. Все-таки это был он, Антон, которого когда-то она могла заставить делать что угодно одной только приветливой улыбкой. Не мог же он настолько измениться. Попробуем по-кошачьи, ласково, – когти вылезут сами собой, когда понадобится.
- Как ты меня нашел? – спросила она, как можно более непринужденно.
Он подвинул второй шезлонг, переложив при этом телефон на бортик бассейна – теперь желанная трубочка оказалась еще дальше от Лоры. «Козел!», - подумала она, все больше чувствуя себя не госпожей Лорой Верлен, а московской девчонкой Лариской Воскобойниковой.
- Благодаря твоему тщеславию, детка. – Он говорил теперь почти нежно. – Ты развесила свои изображения в разных видах на самом посещаемом сайте страны – и хотела остаться в неизвестности?
- На каком сайте? – спросила тупо.
- Ну, на «однокашниках», конечно. Или ты посещаешь еще сайты знакомств? Или того хуже – неприличные, я даже не могу выговорить, какие сайты? Ты же вроде добропорядочная супруга и все такое?
Лора вскипела. Кто дал ему право вторгаться к ней в дом, говорить с ней в таком тоне и лезть в ее супружескую жизнь? Но что-то мешало возмутиться по-настоящему, она понимала – такое право у него имелось, и ей пока придется смолчать. Однако если он пришел ее шантажировать…О, Боже! Наверное, в первый раз в жизни Лора вспомнила о Боге. Впрочем, у нее не было особой надежды, что Он услышит ее, говорят, Он слышит, в основном, тех, кто часто к Нему обращается.
- Ну да, понятно, - она старалась говорить как можно естественнее, - но ведь там нет адреса.
- А это просто дело техники. Ты, конечно, никогда не умела решать задачи, но такую элементарную вещь могла просчитать даже ты. Я взял его у Ирки Первушиной. Мы с ними дружим, кстати. Сказал, что еду по делам бизнеса в Америку, мечтаю увидеться с тобой, и она, простодушная и доверчивая, ничтоже сумняшеся, выложила мне адресочек. Так что «с утра уж на ногах – и я у Ваших ног».
Ох, идиотка, внутренне застонала Лора, наслаждалась бы своим счастьем, так нет же захотелось похвастаться. И, конечно, больше всех перед Иркой. В той, прежней жизни Ирка стояла дальше всех от Ларисы на той воображаемой прямой, которую принято называть социальной лестницей – дочка ректора института, умница и гордость школы. Лора тогда и подумать не могла догнать и перегнать ее. А теперь вся это ученая шушера либо здесь, у них, либо у себя на их подачки перебивается. Интеллигенция! И ничего-то толком не могут, однако гадость все-таки умудрилась сделать, подружка дебильная.
- П-а-анятно, - протянула она, выигрывая время. – И что ты от меня хочешь?
Он помолчал и сказал неожиданно серьезно.
- Теперь уже и сам не знаю. Пока не увидел тебя, мне казалось, что знаю.
Идиотские рефлексии, как же она их всех ненавидит, с их тонкими душами. Притащился, напугал до полусмерти, а теперь он не знает! Но духота отступила, оказалось, ненадолго. Он опять заговорил – монотонным голосом, глядя прямо перед собой.
- Знаешь, когда я сидел в СИЗО, в Бутырках, я хотел доказать свою правоту. Только доказать свою правоту – и больше ничего. Но я должен был сделать это так, чтобы, не дай Бог, не задеть тебя. И даже Сашку я не мог выдать, потому что ты любила его.
Лора непроизвольно схватила его за руку. Он осторожно, и, как будто брезгливо, высвободил ее, поморщившись. Мерзавец! Но неужели? Неужели он о чем-то догадывался? Ничего, она стерпит, ей надо понять, что он имел в виду.
- Что значит – не мог выдать? Ты разве что-нибудь знал?
- Конечно. Я искал собаку и видел вас. Вы шли из Борькиной квартиры.
Вот сейчас, через годы, ей стало страшно. Так они ходили по самому краю! Значит, в любую секунду Антон мог повернуть все дело совсем по-другому. И они поменялись бы местами. А он молчал. Сидел в тюрьме, выносил допросы, возможно, издевательства сокамерников, ужас и боль родителей, подписывал протоколы и молчал..
- Но, - ей было трудно выговаривать слова, - но почему ты…
- Я уже объяснил тебе, - ответил он как-то даже устало. – Я любил тебя. Но больше обсуждать эту тему не буду. Если тебе все же интересно: женщинам, любым, даже таким, вроде тебя, всегда интересны такие штуки – теперь этого нет, уже очень давно.
Лора опустила голову, покрутила босой ногой, смотреть на Антона она не могла. Вот, значит, как любил…
- Кстати, я не сразу понял, что ты нарочно подставила меня, и долго не хотел в это верить. Пока друзья по нарам не объяснили мне, тупому влюбленному дураку, весь расклад буквально на пальцах. Мне все равно не хотелось верить, и тогда я стал запрещать себе думать о тебе и о том, что ты сделала. Меня никогда не учили плевать на поверженных кумиров, и я не умел и не хотел этого делать. Я просто решил, что тебя больше нет для меня. Вот нет на этом свете - и все. Но потом я вышел, за недоказанностью, и через три дня после этого, от сердечного приступа, умер мой отец. И тогда вдруг я понял, что это ты его убила.
Он поднял на нее глаза, и она отшатнулась. Лора видела всякое, в своей жизни ей чаще приходилось вызывать зависть, раздражение, обиду, неприязнь, чем любовь, так уж она ее прожила, эту самую жизнь. Но такого взгляда, устремленного на нее, Ларисе выносить еще не приходилось. Ей показалось, что внутри все съежилось, превратилось в один сплошной, тяжелый, дурнопахнущий комок, который ползет куда-то вниз, прегвождая ее к шезлонгу, не давая сделать ни шагу.
- И тогда я решил убить тебя. Я подумал, так будет только справедливо. А ты как считаешь? Я не ставил себе каких-то жестких временных сроков – просто это был мой перспективный, как раньше говорили, план. И, чтобы я ни делал в своей жизни, я держал его в голове. Правда, иногда я вспоминал Чезаре и его слова и задумывался, а прав ли я? Я ведь еще не рассказывал тебе о старине Чезаре?
Она почувствовала, как духоту сменил озноб. Ответить ничего она не могла, зубы начали выстукивать мелкую дробь, но все же пробормотала что-то нечленораздельное.
- Значит, еще не успел, - кивнул Антон удовлетворенно, словно бы не замечая ее состояния. Или, наоборот, оно доставляло ему удовольствие.
А вдруг, мелькнула у нее в голове спасительная мысль-соломинка, он и приехал просто затем, чтобы сказать ей все это. Выскажется – и пожалеет ее. Или все-таки он садист, который сначала предпочитает поговорить с жертвой, а потом убивает ее?
- Чезаре был потомственный итальянский жулик. Не в смысле вор-карманник, а вполне крупномасштабный – но жулик. Такая вот досталась его семье профессия. К нам он загремел из-за каких-то провальных махинаций на бирже. Пробыл совсем недолго, понятно, его быстро вытащили, но кое-что успел по себе оставить. Во-первых, он меня очень полюбил, потому как я единственный в камере с готовностью выучил итальянский, и много чего мне порассказал. Я уж не говорю о том, что просто помог мне создать из ничего мое нынешнее дело. Но это было позже. Так вот он говорил: «Тони, никогда не мсти тем, кто тебя предал. Поворачивайся спиной и иди дальше, иначе ты не сможешь нормально жить. Неудовлетворенная месть мешает дышать. А кто не дышит полной грудью – тот и не живет. Так меня учил мой папочка, а я его всегда слушался. Наказание – дело Божие». Он был еще и католик, Чезаре, - Антон усмехнулся своим воспоминаниям, на этот раз усмешка была почти похожа на улыбку.
- И все-таки я искал тебя, невзирая на некоторые сомнения. Но вышла загвоздка. Тебя уже не было в стране. За те три года, что меня мурыжили в Бутырках, ты успела слинять. Я нашел концы – вернее, один, который ты, конечно, должна помнить. Сашку Винеева. Известная личность?
- Прекрати издеваться, - выдавила она.
Антон усмехнулся.
- Вижу, знаешь о нелегкой судьбине. Кстати, твои избранники обычно кончают неважно, я проводил статистический обзор. Ну, не дергайся, у каждого свои привычки. Вот у Синей Бороды были аналогичные. А для меня, знаешь, Сашка с приставленным санитаром оказался тяжелым зрелищем. Едет на каталке, головой трясет, изо рта слюна. Я ему, конечно, сразу все простил и спрашивать ничего о тебе не стал, ибо понял бесполезность сего предприятия. Думал, правда, санитара вдруг ты оплачиваешь, по старой памяти, ан нет – оказалось, Оля Светлова. Она здорово поднялась уже тогда, держала какую-то частную клинику, и вот, представь себе…Роковую ошибку с выбором совершил парень.
«Ты и сам совершил», - злобно подумала она. – «иначе не таскался бы через океан». И – Светлова? Эта тихоня, которая вечной тенью бродила за Сашкой? Вот почему она не ответила ни на одно Ларисино сообщение!
- А вот тут ты и ошибаешься. – он словно прочел ее мысли. – Я, конечно, тоже ошибся, но потом сумел обратить зло на добро. Знаешь, такую штуку? Ты – мое худо, а потом зато – сплошное добро, которого, как говорит мудрый народ, без худа не бывает. Я и половины не добился бы из того, чего добился, если бы не ты.
- По тебе не скажешь, - вырвалось у нее.
- Отчего же?
- Не больно-то ты благостный.
- Чего нет, того нет. Но есть масса других достоинств. Хочешь узнать?
Что это? Намек? Может быть, удастся решить все обычным способом? Лора даже слегка улыбнулась.
Антон искренне расхохотался.
- Так я и думал. Ты неисправима. Я со всем не о тех достоинствах говорил. Ну так вот, я тебя искал, но тогда ты еще боялась и никому вестей о себе не подавала. А жизнь шла, между тем. Даже в тюрьме, кстати, ежели тебе неизвестно, тоже живут. И оказалось, я не просто так там сидел: обзавелся полезными знакомствами и кое-что узнал о жизни. Совсем не о той, о которой мне рассказывали родители. Меня там, между прочим, почему-то уважали, называли Студентом и всяко опекали. Не сразу, понятно, но об этом не будем. Тогда, как ты помнишь, я слушал Чезаре, который говорил: «оставь в покое девку, мой мальчик, судьба разберется с ней сама».
По Лориной спине в который раз пробежал холодок. Судьба? Разберется? Хотя пусть лучше так, с судьбой ей будет легче договориться, чем с этим железобетонным мужиком, сидящим в ее собственном шезлонге. Или он все же не такой железобетонный?
- Тогда я послушал его, потом забыл, когда умер папа. Что было с мамой – отдельный разговор. Ты ведь не знаешь, наверное, у нее эпилепсия, с рождения. Для эпилептиков, оказывается, очень важно подобрать препарат. Папины возможности когда-то были очень велики, так что лекарство нам возили из Японии его ученые-коллеги. Ну, и условия. Бытовые условия – тоже очень важно. Какие условия папа маме создавал – это только в книжках пишут. Так что у нее больше десяти лет была ремиссия.
Лора вдруг явственно вспомнила всю эту семейку, она ведь даже подумывала когда-то в нее войти. В качестве запасного варианта она Антона всегда держала. Хотя они жутко раздражали ее, она и сама не понимала, чем. Отец был пожилой, седовласый, очень худой и высокий. Он говорил с Ларисой предельно просто, ласково и предупредительно, но она всегда чувствовала в этом доме какую-то робость, и ей казалось, что к ней здесь относятся, как к пирожку из другого теста. Среди материнских окриков и пьяного бормотания ее мужиков Лариса ощущала себя куда спокойнее. Иногда она думала, что ее просто жалеют, как положено жалеть увечных и убогих. Мать Антона была лет на двадцать с небольшим моложе мужа, – красивая, тонкая, большеглазая женщина. Их брак любили обсуждать училки и другие родители, а до чутких детских ушей все, конечно, долетало. Говорили, – красавица-жена - бывшая аспирантка, и он, вдовец, давно уже живший только наукой, влюбился в нее, как паренек-студент. Она боялась этого брака, сплетен, того, что может повредить его научной карьере. Но он поставил все последние годы своей жизни на эту большую любовь и последовавшую за ней новую семью. Они казались очень счастливой парой. Еще в доме жила домработница Елена Степановна, которую Антошка с детства звал тетя Степа – статная, всегда опрятная женщина, благодаря которой из квартиры Кудринских постоянно лились дивные ароматы – пирогов, ванили, каких-то необычных пряностей. Лариске казалось, что вот она-то, Степановна, ее терпеть не может. Лара и сама не знала, почему так думает, но была в этом уверена.
- Мне кажется, она после меня вещи проверяет, - жаловалась она Антону. – Честно.
Он махал рукой.
- Ты что? Тетя Степа? Да она самая добрая на свете, она всех любит.
Его она действительно обожала, родных внуков у нее не было, как и детей. Наверное, поэтому чувствовала в Лариске скрытую угрозу для своего любимца.
…Лоре вдруг припомнилось, как они приходили к ней, Антоновы родители, когда уже все произошло – разом как-то одинаково осунувшиеся и постаревшие. Они умоляли ее изменить показания.
- Но ты же знаешь, Лариса, не он был там последним. Ты же это знаешь.
Красавица Анна Петровна плакала, Аркадий Андреевич явно нервничал, вытирал лоб платком и изредка, чтобы не видела жена, массировал правой рукой область сердца.
- Нет, - говорила Лариса, улыбаясь милой улыбкой невинной девочки, (они с Сашкой договорились держаться до последнего), - нет, конечно, Антон. Там был последним Антон. Мне очень жаль.
И в какой-то момент мать не выдержала: стремительно, легко, совсем по-девчоночьи, словно на физкультуре, почему-то пришла тогда Лариске в голову такая мысль, опустилась перед ней на колени.
- Лара, не губи мальчика, ты же знаешь, он не виноват.
- Я не знаю, - ответила Лариса, испуганно кругля глаза. – Что это Вы, Анна Петровна, встаньте, встаньте.
А в душе у нее бушевала какая-то ей самой неведомая радость. Эта всегда такая сдержанная, изысканно-ароматная, прекрасно одетая женщина – на коленях перед ней, Лариской, в своей дорогущей юбке, на полу, который не подметали уже неделю. Ничего, то ли еще будет!
Академик Кудринский властно и нежно поднял жену.
- Встань, Анюта. Не унижайся, милая. Порядочные женщины не стоят на коленях перед лживыми девками. Что Бог даст, то и возьмем.
И увел жену, а на Ларису даже не посмотрел. Торжество тогда сразу померкло. Хотя это было самое резкое из того, что она услышала от Кудринских за все эти годы. Вот теперь ей и отливаются мышкины слезки.
Антона на следующий день посадили в Бутырскую тюрьму, и началось предварительное следствие. Вообще-то все шло так, как они с Сашкой задумали. Последним в квартире убитого Бориса Сорокина видели Антона Кудринского. Вернее, видели, как он уходил из квартиры. Это подтверждали двое свидетелей – Лариса Воскобойникова и Александр Винеев, которые ушли на двадцать минут раньше, но курили во дворе и показали, что Кудринский вышел из дома убитого в крайне нервном, возбужденном состоянии. Орудия убийства на квартире потерпевшего обнаружено не было, так же, как оно не было найдено на квартире основного подозреваемого. Да и вообще ничего компрометирующего у Антона Кудринского ни при личном, ни при квартирном обыске не нашли. Но соседи слышали звуки ссоры, мужские голоса, а по времени это приблизительно совпадало со временем убийства. Следователю очень хотелось провести показательное дело. Он был молод, честолюбив и неразборчив в средствах. К тому же шла приватизация, и нужные люди объяснили ему, что академик – весьма уважаемый человек, но ему давно пора на пенсию. Владеть институтом суждено не ему, новой линии новой власти он понять не сможет. Процесс над сыном – хороший повод для отцовской пенсии. И он, следователь, старался вовсю. Тогда была очень плохая раскрываемость, ибо братки, бандиты, отморозки и прочие порождения девяностых регулярно снижали процент. Его можно было поднять только за счет таких вот пухлогубых Антонов. Тот мог, конечно, спасти себя, если бы выдал свою пассию. Но парень, нежный, воспитанный и интеллигентный, стоял, как партизан. А то, что красивая, хитрая девка, основной свидетель обвинения, была в квартире последней, следователь знал. Только сказала ему об этом соседка снизу – бабушка лет девяноста, подслеповатая и не вполне адекватная. Но в этом случае, сыщицкое чутье подсказывало, она не ошиблась. Она, голубушка, Лариса Воскобойникова собственной персоной, посещала роковую квартиру. И не одна. Не с подозреваемым Кудринским, конечно, а со свидетелем Винеевым, для следователя все это читалось абсолютно явно. Но хода бабуськиным показаниям он не дал: нельзя было развалить дело в последний момент. Он, конечно, поиграл со свидетельницей Воскобойниковой, как кошка с мышкой, получил некое моральное удовлетворение, но девку с Винеевым отпустил под подписку явиться в суд, как только обвинение будет готово.
Дело, конечно, все равно развалилось, не было ни явного мотива (ревность была притянута на безрыбье), ни прямых доказательств, одни только косвенные улики. Однако он сумел тянуть все это три года, ровно столько, сколько его просили, а потом вдруг совершил скачок в областную прокуратуру, дело стало некому беречь, и оно рухнуло, как карточный домик. Рухнули, правда, с ним и кое-какие люди, например, старый академик Кудринский. Говорят, у его жены тоже что-то случилось с головой. Но это ж такое дело. Лес рубят – щепки летят, как известно.
….
- Он у меня в охране работает, между прочим, тот следак. Начальник отдела безопасности.
- То есть как? – Лора даже подалась с сиденья.
- То есть так. Эдакий я Монте-Кристо. Взял к себе на службу и каждый день наслаждаюсь своей властью. – Он усмехнулся. – Не бойся, граф, если помнишь, тоже не всех убивал без разбора. Так что и тебе может повезет.
Про графа Лара не помнила – она просто не читала эту книгу, как и многие другие. Чтение не входило в круг ее хобби.
- Взял потому, что он спец хороший, а поначалу требовалось мне узнать кое-что. Самый удобный работник, который на крючке – не знала?
Нет, это был не Антон! Кто угодно, только не Антон. А она? Она была сейчас Лорой Верлен или Лариской? Где бы найти барскую уверенность госпожи Верлен или хоть жажду жизни Лары Воскобойниковой? Какая-то апатия…
- Я его простил, он свое дело делал. Теперь мое делает – с той же истовостью между прочим. Пустячок, как говорится, а приятно.
- Я не знала, что ты такой…
- А чтобы сделала, если б знала? Поставила бы на меня? А ты, вместо того, подставила. Ошибочка вышла. Да ты не переживай, я тогда был совсем не таким, я буквально сам подставлялся.
Что правда, то правда. С первого класса последний представитель семейства потомственных московских интеллигентов, Антон Кудринский, влюбился в свою одноклассницу - дочку продавщицы соседнего со школой универсама. Школа была престижная, английская, и Ларису взяли туда только потому, что директору ничто человеческое было не чуждо, в том числе и любовь к мясопродуктам: мама девочки работала в мясном отделе. Материально, кстати, они жили неплохо, а могли бы еще лучше, если б не вечное кружение мужиков в их доме. Надолго никто не задерживался, но каждый уносил с собой какой-то видимую примету их домашнего благосостояния – деньги, хрустальную посуду, мамины кольца или что-нибудь еще. Ларисина мама, красивая, молодая женщина понять природу такого печального однообразия своей личной жизни, никак не могла. Объяснить словами это ни сумела бы и Лариса, но она очень рано почувствовала: игра должна идти в другие ворота. Она, Лара, будет всегда использовать тех, кто в нее влюблен, а не наоборот.
У нее очень быстро появились на этом пути некоторые достижения. Например, Антошка без слов отдал ей привезенную ему из-за границы ручку, которой ни у кого не было: в серединке ручки светилась какая-то маслянистая прозрачная жидкость, и в этой жидкости плавала золотая рыбка, совсем такая, какая плескалась сейчас в бассейне у Лоры Верлен. И, если переворачивать ручку, рыбка переворачивалась тоже, и все, как завороженные, смотрели на нее. А потом ее забрала Лариска и в школу не приносила. Ругали ли потом Антошку родители, она не знала, да и не очень интересовалась этим.
Его она правда всегда держала на расстоянии: он был робок и не на чем не настаивал. Это оказалось очень удобно. Он как-то сразу, очень быстро понял – рассчитывать ему не на что. И радовался любой брошенной подачке. С остальными бывало сложнее, иногда приходилось что-то давать, дабы не потерять больше, но в любом случае, она всегда получала свое – даже, если приходилось уступать. Кроме того, она была страстной, и физическая близость всегда давалась ей легко. Лавировать получалось. Осечка произошла с Борькой.
…
- Я вот, собственно, все хотел спросить, - Антон вырвал ее из давних воспоминаний, - меня постоянно мучил вопрос: за что вы убили Борьку?
Он спросил это так буднично, словно речь шла о каких-то давно известных, сто раз обсуждаемых между ними вещах и требовалось просто что-то уточнить, какую-то деталь, и все бы совсем стало на свои места. И отвечать в этом случае почему-то можно было только в таком же тоне, никакие «ну что ты», «да с чего ты это взял» или «ну как ты мог такое подумать» здесь не проходили.
- Он хотел заложить Сашку. Из-за меня. Вообразил, что я должна принадлежать ему одному…
- А ты принадлежала им вместе? – Его голос не дрогнул.
Да, сыграть на его прошлом чувстве не получится, нужно придумать что-то другое.
- Допустим. Это не очень важно сейчас, правда? Но он очень много знал, мы же, по дурости, поначалу ничего от него не скрывали. Не отстегивали, конечно, еще чего, но наливали стакан, в кабак водили. А потом он ушел в свою водку, говорил, что с нами очень опасно. Ну, мы себе прекрасно с ним сосуществовали, ходили в гости, пока он вдруг не решил, что уже имеет достаточно и может претендовать на меня. Он хотел сдать Сашку и быть со мной. Ты же знаешь, у него всегда было плохо с головой.
Что ж, голова, действительно, никогда не являлась сильным Борькиным местом, но все-таки это не было поводом для того, чтобы так закончить свои дни.
- Ты колебалась? – усмешка Антона не была злой, скорее, печальной.
Все-таки он ее хорошо понимал.
- Немножко, - она пошевелила ногой, почему-то ей вдруг стало легче, может быть, ей давно надо было поговорить с кем-то на эту тему, пусть даже с Антоном. Это, конечно, тот еще психоаналитик, и все же. Она словно освобождалась от многолетнего груза, которого, как ей казалось, давно уже не замечала. А, оказывается, где-то в ней это сидело: Борькино посиневшее лицо, квартира пропахшая лекарствами, дрожащий Сашкин шепот: «Быстрей, быстрей, быстрей, пока никого…». – Немножко. Сашка больше рисковал, но он и имел куда больше. И потом…- Она улыбнулась почти застенчиво, и Антон посмотрел на нее удивленно. – Он мне больше нравился, Сашка.
Не удивительно, подумал Антон. Саня был красивый, умный, деловой и вообще такой, какие нравятся женщинам. Кто мог предположить, что он кончит на инвалидной коляске. Хотя Ольга все лечит и лечит его. Недавно пыталась рассказать о каком-то невиданном прогрессе в Сашкином бытии. «Нервные окончания сохранили чувствительность, ты понимаешь, что это значит?! У нас огромные возможности для реабилитации!» Она говорила взахлеб, а он, хоть ему и было стыдно, слушал вполуха: ему всегда тяжело было говорить с ней о Сашке, и он делал это только потому, что искренне восхищался ею и хотел хоть немного поддержать.
Тогда, пятнадцать лет назад, почти все их одноклассники бросились зарабатывать, кто как мог. Только они, элитарные дети, вечные ботаны, просто учились в своих институтах – он, Ирка, ее будущий муж Андрей. Учились, жили студенческой жизнью и не помышляли о барышах и бизнесе. Они еще не поняли, что случилось – с наукой и со всем остальным. А другие поняли.
Сашка Винеев слыл химическим гением. Во всяком случае, так думали все, вплоть до тех, кто присуждал награды на городских, российских и даже международных Олимпиадах по химии. И еще он мечтал о больших деньгах. И имел свои, отличные от принятых большинством общества, представления о том, «что такое хорошо и что такое – плохо». Сочетание этих особенностей помогло ему с парой однокурсников наладить весьма прибыльный бизнес - изготовление наркотиков. Оказалось, что вещества, к которым они имели совершенно свободный доступ, как студенты-химики, в определенных пропорциях и сочетаниях представляют собой весьма сильные галлюциногены. Одноклассник Борька Сорокин, простоватый и туповатый, Сашкина вечная тень, был одно время в их команде на подхвате. А потом так случилось, что Борькина еще не старая мать вышла замуж, с головой погрузилась в новую семью, и он остался один в двухкомнатной квартире. Кто-то надоумил его заняться водкой: этот нехитрый бизнес как нельзя лучше сочетался с не самой сложной Борькиной душевной и интеллектуальной организацией. В итоге к нему можно было забежать в любое время дня и, что особенно ценилось, ночи и взять бутылочку – и даже выпить в комфортных условиях, только это стоило дороже, чем навынос. Ночных магазинов ведь было еще немного, идти до них зачастую приходилось далеко, так что навар у Борьки всегда имелся. Его, как это часто случается, сгубила страсть. Он был давно и безнадежно влюблен в Ларису. В их кругу, правда, это было чем-то вроде хорошего тона, и никаких последствий для большинства воздыхателей за собой не влекло: в те поры в лучах ее внимания купался Сашка.
Однако Борька вдруг почувствовал себя вполне состоятельным мужчиной, и в его простой голове созрел весьма нехитрый план, – он сдаст Сашку, того посадят, а он женится на безутешной девушке. Досталась бы ему Лариса, если б он сделал, как задумал – конечно, вопрос, но бывшего друга он погубил бы точно. Но Борька сглупил. Слишком долго, наверное, был он почти в рабской зависимости от Винеева, слишком часто и походя тот его обижал, указывал место, унижал. Сашка мог безо всякой злобы сказать: «Вес, шестерки отправляются по домам. Остаются мужики». И даже не заметить, как вытягивалось от обиды лицо приятеля, как дрожали спрятанные в карманы руки: Борька просто поворачивался, и, понурив голову, шел домой. А Саня забывал о нем, едва только тот скрывался из виду. Борька был слаб, и именно поэтому тайно, постоянно, с каким-то даже сладострастием мечтал о реванше, подобно многим несильным духом людям. Он копил обиды и воображал тот невиданно-прекрасный день, когда он совершит нечто необычное, одержит большую победу, найдет то, не знаю что. И вот сейчас ему показалось, что этот миг настал, Иван-царевич целиком в его власти, и жар-птица почти поймана. Скоро ее прежний обладатель сможет только утирать горькие слезы. Ах, как ему желалось увидеть эти слезы, поглядеть, как пьет чашу унижения и страха его теперь уже бывший друг. Тот друг, который держал его, Борю, в роли лакея с самого детства. И он, злорадно и с удовольствием изложил, Сашке свой план. «Вот скоро и пойду», - заявил он. – «Может, завтра даже». Борьке и в голову не могло прийти, на что способен Саня Винеев, когда столько поставлено на карту. Чаши весов уж слишком неравновесны: его деньги, Лариса и какой-то Борька. Решать надо было радикально.
Да, он изобразил жуткий страх, испуг, даже что-то просил у Борьки вполне униженно, чуть ли не слезу пустил. А тот придурок наслаждался, даже не зная, что судьба его уже решена. Лариса пошла за Сашкой почти без колебаний: конечно, убийство – это как-то уж слишком, но, если без этого никак…Тогда она ставила на Сашку.
План придумала Лара. У Борьки была астма, и он постоянно пил какие-то сильные препараты. Астма обострялась, стоило парню понервничать, кроме того, он жутко реагировал на кошачью шерсть. Тем же вечером Лариса и Сашка пришли в гости якобы с мировой, обсудить возникшие проблемы, принесли бутылочку. Лариса держала на поводке очаровательного сибирского котенка. «Это теперь мой котик, можно он побудет немножко?», - спросила она очаровательно улыбаясь. Ей Борька отказать не мог. Он тяжело вздохнул и пошел к шкафчику за лекарством. «Сиди-сиди», - еще милее улыбнулась Лариса, вскакивая и поправляя символической длины платье. «Я сама, скажи, куда и сколько налить». Она налила в два раза больше, чем требовалось, а пузырек тихонько зажала в руке. В Борькину рюмку лекарства тоже попало достаточно. За бутылкой ребята, конечно, поссорились, потом помирились, а потом Борьку стало медленно клонить в сон. Они положили его на кровать и вышли из квартиры.
Теперь вступал в игру Антон – козел отпущения, выбранный Ларисой. Еще накануне она попросила его зайти к Борьке и забрать книгу, которую он ей якобы был должен. «Я сама не могу зайти, - сказала она, накручивая на пальчик белокурую прядку, - он ко мне пристает, понимаешь?» Антон понимал. И никак не мог допустить, чтобы к его любимой грязно приставал какой-то мелкий торговец водкой. «Конечно, пойду». «Так я договорюсь с ним, часов в девять, раньше его не бывает». Антон пришел в положенное время (точность – вежливость королей, учил папа), дверь никто ему не открыл. Он подергал ручку, она подалась и он осторожно вошел внутрь. Борька лежал на кровати и спал. Антон даже подходить к нему не стал. В комнате пахло перегаром, на столе стояли бутылки и стаканы. Сын академика, всегда мывший руки перед едой и после прихода с улицы, брезгливо поморщился и вышел из квартиры. «Завтра зайду, - подумал. Кабы знать, что будет завтра.
Он позвонил Ларисе, она трубку не взяла. Почитал книжку, совсем было собрался ложиться спать, как вдруг услышал на улице знакомый лай. Несколько лет назад один из аспирантов от чистого сердца подарил любимому преподавателю щенка гончей. Аспирант был заядлым охотником, но не учел того, что Аркадий Андреевич к охоте никакого отношения не имел. Посему в семье Кудринских милый, забавный, вислоухий пес рос просто, как комнатная собачка. До года все шло хорошо, а потом он стал бегать: его звала кровь. Убегал Патрик иногда на два, на три, порой даже на четыре дня, но всегда возвращался. Поначалу они жутко дергались, бродили по всему району, истерически крича: «Патрик! Патрик! Домой!» А потом поняли, что это бесполезно – собака приходила сама. Пес лаял снизу, приходилось за ним спускаться и приводить домой. Вот и в этот раз лай явно принадлежал Патрику. Обязанность ходить за собакой принадлежала Антону. Отец, по обыкновению, работал в кабинете, мама читала в спальне, никто не слышал, как он вышел из дома.
Патрик лаял где-то близко, но не в их дворе. Антон прошел несколько метров, свернул в арку соседнего дома и вдруг, в нескольких шагах от себя увидел знакомые фигуры. Он даже подойти хотел, но удержала природная деликатность. Сашка обнимал Ларису за плечи, она дрожала, это было видно, а он успокаивал ее: «Все, все, нас никто не видел, пойдем, пойдем». Лара, буквально повиснув на нем, едва переставляя ноги, пошла за ним. «Странно, - подумал Антон, - откуда это они?» И вдруг сообразил, что перед ним - Борькин подъезд, и они, наверное, зашли к нему, разбудили и просто выпили лишнего. Поэтому Лариса и волнуется, что их кто-то увидит, стесняется. Не по-джентльменски накачивать девушку спиртным, но с Сашки какой спрос – такой уж он, пират. Антон мысленно позавидовал Сашке, но ненадолго: ревновать к Винееву – то же самое, что завидовать солнцу, потому что оно светит. Саня – победитель, Искандер Великий, как говаривал их учитель истории. Антон вздохнул и тут с облегчением увидел, как, сминая под собой молодую траву и вновь посаженные кустики, тряся ушами, к нему несся Патрик.
А на следующий день завертелась карусель, напрочь перевернувшая его прежнюю жизнь. Борьку нашли утром, мертвого, со странным колотым ранением прямо в сонную артерию. Предположили, что удар нанесен скальпелем, который так и не нашли. На самом деле, дело должно было стать типичным висяком: к Борьке кто только не шлялся и каких только разборок не бывало у него с дружками-приятелями. Мать, не особенно убивавшаяся по сыну, тоже ничего определенного сказать не могла: «кто его знает, кто к нему шастал-то. Мы виделись-то раз в год». И для порядка промокала глаза платочком. – «Совсем мать забыл – вот и результат». Кто кого забыл – на это у следственной группы имелись свои взгляды, но они прямого отношения к делу не имели. Однако следователь был молод, честолюбив, и в его должностные обязанности входил опрос всего ближайшего окружения потерпевшего. И тут выяснилась интересная деталь: свидетели Воскобойникова и Винеев видели свидетеля Кудринского, выходящим из квартиры Бориса. Время смерти и то время, которое показывали свидетели, примерно совпадали. Еще интересная деталь: свидетель Кудринский никогда с потерпевшим не дружил и у него, в отличие от других одноклассников, не бывал. Почему же пошел именно в день убийства? Потом выяснилось также, что оба они были влюблены в свидетельницу Воскобойникову, и от этого между ними часто возникали конфликты. Некоторые свидетели, например, Ирина Соколова, Андрей Первушин этого не подтверждали, но они были очень далеки от потерпевшего, зато дружили с Кудринским, и могли быть пристрастны, а вот Воскобойникова и Винеев в один голос говорили – да, ругались и даже дрались. Сам Кудринский поначалу молчал, словно в оцепенении. И тем не менее, всего этого было бы мало, если бы следователю не позвонили из высокого кабинета и вполне определенно не пояснили бы, что сын академика Кудринского – лучший кандидат на роль подозреваемого. Таковы сегодняшние расклады приватизации: на кону стоял институт. Это и решило судьбу Антона.
…Они сидели, молчали, Лора ждала в каком-то оцепенении. Она никогда не понимала людей до конца, но острым природным самочьим чутьем ощущала, на что способен тот, кто рядом. С этим мужиком она ничего не сможет сделать: всю свою громадную власть над ним она утратила, теперь остается сидеть, отвечать на вопросы и ждать, что он решит.
- Я только не понял, - заговорил Антон опять, - откуда взялся скальпель? Мне потом говорил адвокат, что доказано: Борьку ткнули уже мертвого.
Ларису передернуло от этих подробностей, столько лет прошло, неужели она вновь должна вспоминать весь этот кошмар.
- Это Сашка…подстраховался. В лекарствах от астмы, знаешь, есть снотворно-наркотический компонент. Он ведь химик и рассчитал дозу. Но потом вдруг занервничал, Борька ведь был здоровый. Почему-то Саня Распутина вспомнил, которого даже цианистый калий не брал, он ведь был образованный, не то, что я, историю знал. А него у хранился скальпель, он когда-то в больнице лежал, в южном лагере ногу сломал.
Она вспоминала, сначала нехотя, а потом со все большим оживлением, глядя куда-то мимо Антона, вдаль, где было все по-другому, и Антона поразило грустное, почти нежное, выражение ее в общем-то совершенно чужого теперь лица. Неужели она способна была испытывать какие-то чувства? Неужели она и правда любила когда-то Сашку Винеева? Он заглянул в себя: неужто это его до сих пор волнует? Он еще раз посмотрел на ее розовощекое, полное лицо, на глаза, которые помнил васильковыми, а теперь затруднился бы определить их цвет, на обнаженные рыхлые руки, и подумал – нет, это уже совсем другая женщина, и она больше не может волновать его.
- Они маялись от безделья, ну, ты ж его знаешь, и он пари придумал – кто из хирургической скальпель украдет. Ну, они там как-то сумели, целый детектив устроили. Потом жребий бросили, кому достанется трофей. Счастливые жребии всегда выпадали Саше. Он его берег на всякий случай. Вот случай и подвернулся. И мы вернулись после тебя, и Сашка…Ну, в общем, ты понял.
- Понял. То есть, на всякий случай, он нанес удар.
Они опять помолчали. Каждый думал о своем.
- А вот скажи, как ты жила все эти годы? Тебя хоть совесть мучила? И не искала ли ты несчастного, влюбленного в тебя мальчика, по зонам и тюрягам, чтобы попросить у него прощения?
- Но я…я же не знала, что ты видел нас. И что ты прикрывал меня. И что ты меня так…любил.
- А это ничего бы не изменило. И ты это знаешь. Ты только порадовалась бы, что все удается.
С каждым его словом то тяжелое, отвратительное и липкое, что как будто притихло у нее внутри разрасталось и заполняло собой все ее существо. Что это такое? Что с ней? Это страх, поняла она внезапно, такой звериный, неконтролируемый ужас, безумие, когда хочется убежать хоть куда-нибудь, потому что движение – любое - представляется спасением.
Мужчина, сидящий напротив, почувствовал ее настроение.
- Посмотри мне в глаза, - приказал он.
Она, как загипнотизированная, уставилась в его почти немигающие, карие глаза. «Надо же, он всегда, кажется, был голубоглазым», - мелькнула дурацкая мысль. Или он казался голубоглазым оттого, что был чист, счастлив и весел тогда?
Нынешний Антон Кудринский удовлетворенно кивнул.
- Стоило прожить все эти годы, чтобы увидеть вот такой твой взгляд. Проверь, у тебя под платьем сухо?
Она хотела ответить, но язык не слушался, он словно перестал помещаться во рту и запутался в зубах.
- Надеюсь, сухо. Ты все-таки стреляная пташка.
Он встал.
- Я ухожу. Живи. Увидев тебя, я все-таки решил послушаться Чезаре, пусть с тобой разбирается Провидение. Мне достаточно того, что я понял. Я, может быть, убил бы ту Лариску – красивую, бедовую, единственную на свете. Знаешь, из серии «так не доставайся же ты никому». Но я даже представить себе не могу, как подниму руку на толстую респектабельную американскую даму. И вообще, если ты проделала все, что проделала с нами, только для того, чтобы оказаться здесь, в таком вот виде, вот в этом доме…Извини, я тебе не завидую. Какой-то уж очень мелкий итог.
Он повернулся и пошел по дорожке к выходу.
А вдруг он врет? Она даже не успела обидеться на «толстую американку» и «мелочный итог». Надо срочно, срочно убедиться в собственной безопасности, как-то застраховаться, что ли.
- Антон! – Она первый раз за много лет произнесла это имя. Дар речи вернулся к ней. – Антон, может быть, тебе нужны деньги? Я могла бы…
Он расхохотался, обернувшись.
- Знаешь, есть такие специальные люди - «новые русские»? Некоторые из них, между прочим, могут купить все, чем владеет твой муженек, и не поперхнуться. Я имею счастье – или несчастье - к ним принадлежать. Деньги я и сам тебе могу предложить. Не бойся, я же сказал - ухожу. Я сделал, что хотел – посмотрел тебе в глаза. А если хочешь с пользой потратить деньги мужа – помоги Сашке. Он ведь не просто выпал с третьего этажа вашего дома. Он выпал вдребезги пьяный, через месяц после того, как из этого дома навсегда исчезла ты. Если будут вопросы – до встречи на сайте.
- Он не хотел уезжать, - она вдруг почувствовала слезы на щеках, - он не хотел уезжать, а я боялась остаться. Мне было неуютно в той стране. Он не отпустил бы меня, он всегда решал все сам. – Она помолчала. – Тогда я просто сбежала. Не с нынешним мужем. С другим.
- Я в курсе. Только теперь это уже не имеет значения.
- Но я долго тосковала…И даже сейчас иногда…
- Значит, ты лучше, чем я думал. Но и это, увы, тоже не имеет значения. Наша общая жизненная полоса закончена. Для меня, по крайней мере. Представляешь, вот только сегодня я почувствовал, что свободен от тебя. Для этого стоило переплыть океан.
И он ушел, унося ее уверенность в правильно прожитой успешной жизни, воспоминания о многих людях и образ мужчины, сидящего на каталке, с сиделкой за спиной и тихоней Ольгой, поджидающей своего часа.
…Когда Доминик, довольный и счастливый, потому что городская команда все-таки вытянула матч на ничью, выключил телевизор, он услышал со стороны бассейна какие-то странные звуки. Он забеспокоился и выбежал из дома. Слава Богу, вовремя! Жену он застал в какой-то странной полусогнутой позе. Она рыдала, страшно сказать, почти билась в конвульсиях, на любые, вполне разумные его вопросы, отвечала только по-русски, и ему даже показалось, что некоторые слова, как ни трудно было в это поверить, относились к категории бранных. Доминик не без труда перенес Лору в дом и вызвал семейного врача. Тот сделал успокоительный укол, жена вскоре заснула, а старый док посоветовал следить за питанием, меньше находиться на солнце и ограничить спиртное. Доминик проводил доктора, плеснул себе виски и подумал, что надо бы свозить Лору куда-нибудь отдохнуть, что-нибудь экзотическое или, наоборот, на Север. Может, она скучает по Родине? Завтра он позвонит в туристическую фирму. А пока можно пойти в гостиную и тихо включить телевизор – начиналось его любимое комедийное шоу.
…Антон выжимал из взятого напрокат «форда» все, что тот мог ему дать: наматывал «мили на кардан», не обращая внимания на то, что он - в Америке, и никаких сговорчивых гаишников здесь нет. Скорость всегда успокаивала его, машина исправно поставляла тот самый адреналиновый выброс, о котором теперь все твердят, и без которого, оказывается, и жизнь не в жизнь. Но сейчас не срабатывало. Противное ощущение не хотело отступать. Он и сам не мог бы сказать, отчего оно возникло. Антон мечтал о том, как Лариса будет корчиться в страхе и просить пощады, как он увидит ее унижение, слезы, у него иногда и воображения не хватало, чтобы представить, как это случится, но всегда был уверен – то будут лучшие минуты его жизни. И что? Он сделал все, как мечталось годами, он проделал такой путь, он видел кореживший ее страх, он мог сделать с ней, что угодно! Ну и? Вместо упоения мстителя, радости победы, напряжения чувств – какое-то мерзкое ощущение, словно схватил в объятия медузу или наелся чего-то несвежего. Зазвонил телефон.
- Да, - ответил резко, - да, Кудринский слушает.
И тут же его голос изменился, госпожа Лора Верлен, наверное, удивилась бы, что он может так говорить.
- Здравствуй, мамочка. Ну, конечно, все хорошо. У меня всегда все хорошо, ты же знаешь. Отдыхаю на полную катушку. Отлично. Теперь везде хорошо кормят, во всяком случае, в тех местах, где бываю я.
Мама быстро, возбужденно и радостно рассказывала ему о своей жизни на том конце земли.
- Ты уверена? Уверена, что справишься сама? Да, у нас очень хороший препарат, но, может, не стоило отпускать Люду?
Так, главное – не пережать в своем беспокойстве, а то мама утратит уверенность, а это, как объяснило крупнейшее светило неврологии, которое нынче пользовало Анну Петровну, для нее сейчас главное. «Уверенность в успехе – вот одна из гарантий долгой ремиссии». Дай Бог…
- Ну хорошо, раз ты такая бодрячка – быть посему. Я тоже очень соскучился. Но я уже завтра буду. Целую, будь молодцом.
Он нажал кнопочку отбоя и набрал другой номер. Говорят, кстати, у них в этой Америке, в некоторых штатах не разрешают даже «эсэмэску» послать, только приспособление «хэндс фри». А в каком он сейчас штате? Ладно, он постарается по-быстрому.
- Люда? Мама, что, отпустила тебя? Это нормально, по-твоему? Я не упрекаю, просто я тебе полностью доверяю, поэтому спрашиваю.
Он говорил, и многолетние морщины на его лбу словно бы разглаживались. И Люда на том конце провода удивилась, откуда это у всегда сурового Антона Аркадьевича такой веселый новый тон.
А он болтал с Людой и думал, как же им с ней повезло! Ведь она врач, хороший, говорят, а согласилась фактически на роль сиделки. Может, ее, конечно, интересует нетипичный мамин случай? Хотя мама считает, что ее волнует совсем другое. Глупости…Быть того не может, такая интересная, молодая женщина, а он замшелый пень. Маме просто хочется его пристроить.
- Как ты сказала? Видео-няня? А, я что-то слышал, такие делают для младенцев. Ай да Людочка! – Он шутил и веселился и чувствовал, как ей, далеко за океаном, приятен такой его тон. - То есть ты из своей квартиры можешь наблюдать мамочку?
Людина квартира находилась прямо над маминой, он снял ее сразу, как только выбрал молодого ординатора в сиделки.
- Спасибо, умница ты наша! До завтра!
Конечно, есть что-то шпионское в таком приспособлении, но маму нельзя оставлять без наблюдения, хотя ей намного лучше, с тех пор, как к ним пришла Люда. Намного, намного лучше…
Разговор взбодрил Антона. Как это говорится, пусть мертвые хоронят своих мертвецов. То страшное, давящее, неразрешенное, что не давало нормально существовать последние годы отпускало его.
В городе, откуда через несколько часов должен был вылететь его самолет, он бесцельно послонялся, потом зашел в ресторан, что-то съел, абсолютно не заметив вкуса, (впрочем, он давно считал, что в американской еде вкуса просто нет), зато выпил двойной виски, и ему совсем полегчало. Он вышел из ресторана, прошел несколько шагов и вдруг увидел маленькую церковь с православным крестом. Калитка была открыта, и он вошел. Церковный двор утопал в цветах, Антон присел на скамеечку. На душе становилось все тише. В конце концов, Чезаре оказался прав, месть отравляет душу. И мешает дышать. И жить. Ему надо было еще что-то вспомнить, оно никак не давало Антону покоя. «Мне отмщение, и Аз воздам», - словно произнес кто-то невидимый рядом с Антоном. Тот обернулся, вздрогнув, но никого, конечно, не увидел. Вот оно как! Богу – Богово! Через несколько минут Антон уже ехал в аэропорт. Скоро самолет унесет его с чужой земли. Он вернется домой и начнет жизнь заново. Ведь не замшелый же он пень, в самом деле?