Ещё раз убедившись в том, что у этого правела нет исключений, даже подтверждающих само правело, Чарли грустно улыбнулась.
Не смотря ни на что, она решила для себя, что как бы не было трудно, не станет меняться, становясь подобной им – жалким, эгоистичным, трясущимся тварям. Да, как бы не было трудно и…. наверное, обидно. То, что Чарли делала, было естественным ей, а ломать своё естество глупо, тем более ради того, чтобы отклонить его в худшую сторону.
Немного поразмыслив, она насторожилась недовольная тем, что выявил анализ её чувств. Ей показалось, что она упивается собственным трагизмом, ловя при этом вялое ощущение геройства. Такого допускать было нельзя - Чарли не потерпит уродства пошлости и жалости, она не допустит эти вещи, даже если они только отражение на поверхности зеркала её духа. Ей сподручнее разбить всё в дребезги, чем изменить не под свою стать.
Приняв чёткое решение, Чарли уничтожила проблему, теперь точно зная чего с ней произойти не может. В очередной раз поблагодарив очередного человека за малодушие и эгоизм, она улыбнулась одному из своих «я», отвечающему за науку «никогда ни кому не доверять и ни к кому не привязываться».
Спустя пару часов, сидя за столом в своей комнате, и мучая какую-то умную книгу, она поймала себя на том, что не вдумывается в смысл, вытекающий из предложений текста. Мысли Чарли снова отправились в даль, в иные пространство и время, где состоялся ещё один этап самопознания – в её напрасное, ошибочное путешествие.
Однако теперь, она наконец поняла его смысл, поняла то, что пыталась сказать ей собственная душа там, где было невыносимо настолько, что даже слова «пустота» и «неприкаянность», казалось, источают больше уюта и понимания, чем окружающие природные ландшафты. Всё существо Чарли просто кричало о непереносимости окружения: чужими там были горы, леса, мелькающие вдоль дорог дома, небо с извечной и кривой линией горизонта и даже море, её любимое всепонимающее море. Одного взгляда хватало ей, чтобы новый пейзаж надоел и начинал вызывать отчаянные приступы зевоты. Природа больше не поражала и не вдохновляла её своей непосредственность – разум Чарли требовал осмысленного и соразмерного пространственного окружения.
Она хотела назад, в свой город, который уже так давно привыкла ненавидеть, где были отпечатаны её следы в дорожной пыли, а на старых кирпичных стенах замерли кляксами тысячи её взглядов. Этот город был необходим Чарли хотя бы потому, что там она научилась любить одиночество, любить настолько, что перестала его замечать. Словно опытный старый охотник, она расставляла капканы и ловушки на улицах и тропах, по которым бродила, петляла следы в ситуациях и в разговорах, чтобы никто никогда не смог подобраться к вотчине её жизни и разглядеть логово её духа.
Нет, Чарли совсем себя не стеснялась, и уж тем более не стыдилась, напротив. Первое, что мотивировало её политику отчуждённости, это нежелание, чтобы кто-нибудь ей помешал, отвлекая своей персоной от сосредоточенности на её занятиях. Вторым было то, что Чарли не переносила прилипал, какие временами попадались на её жизненной дороге. Эти прилипалы вызывали у неё чувство, будто жизнь вдруг наполнилась хламом и суетой, и это, в свою очередь, порождало сильное отвращение к тем, кто настолько ничтожен, что даже неинтересен себе самому. Она, вообще, не понимала, как можно цепляться к кому-то и тратить в пустую время, которое можно было бы использовать на изучение себя в соотнесённости с миром.
Чарли любила одиночество, и ту свободу, которую оно в себе несло, она парила в нем, наедине со своими конструкциями смыслов и комбинаторикой грёз. Только там она была счастлива, максимально приближаясь к себе идеальной.