Первая любовь

       
       Греет душу и манит оттуда
       То, чего уж не встречу опять.
       Может, самое главное чудо
       Я тогда не сумел удержать.
                /Галина Ларина/

Талант любить проявляется не в произнесении слов «я люблю тебя», а совсем в другом: в пронзительном чувстве нежности при взгляде на бесконечно дорогое лицо, в восторге, который охватывает тебя всего, когда просто сжимаешь руку любимой, во внезапно влажнеющих глазах при воспоминании о ней…

Я родился в небогатой семье на маленькой станции, ничем не был избалован. Рос тихим, малообщительным мальчиком. 
С седьмого по десятый класс ездил учиться в небольшой районный город, что в десяти минутах езды на «дачнике», то есть пригородном поезде.

Ежедневно поезд приходил в шесть часов с минутами в назначенный пункт, и через полчаса я и ещё два мальчика и девочка, одноклассники с той же станции, добирались до нашей старенькой двухэтажной школы.

После занятий вечером мы уезжали назад домой. Каждый день все эти три года я приходил в наш светлый класс в надежде поскорее увидеть её – самую дорогую для меня девочку. А если она вдруг по какой-либо неизвестной причине пропускала занятия, то у меня пропадал всякий интерес к школе, учителям и знаниям, хотя учился я всегда с желанием, без особых трудностей, любил точные науки: математику, физику, химию.

Лишь изредка не решалась какая-либо задача. Вот тут-то моему удивлению не было предела, когда эта пигалица-девчонка Капа Куравина приходила в класс, и все списывали у неё решённую дома задачку. Я, скромный по натуре, подходил сзади и лишь через чьё-либо плечо интересовался по какой это формуле она начала решать, то есть нашла выход из трудной ситуации. К ней же я боялся обратиться с какой – либо просьбой или вопросом.

Говорят, настоящей любви не свойственно многословие. Какое там многословие? За три года нашей совместной учёбы, если я один раз, может быть, нечаянно и коснулся её руки, то она этого могла не заметить, а я при этом прикосновении лишался дара речи.

Но никакими словами невозможно было выразить, что рождалось в моём сердце в эти мгновения. Оно ныло так сладко и так смешно: рождалось чувство молодой закипающей жизни. В мозгу таилось стыдливое предчувствие чего-то нового, несказанно сладкого.

Это предчувствие и ожидание наполняли меня смыслом жизни. Я любил делать всё со смыслом, обдумав, не зря у меня и фамилия Смыслов. Но влюбился без всякого смысла – нравилась мне эта девочка, и - баста. Это было, как наваждение, дурман, болезнь. В классе мы с ней сидели на разных колонках: я - у окна, она - ближе к двери, и только при ответах у доски или на переменках я прожигал её насквозь cвоим взглядом. Иногда и Лина смотрела загадочно на меня, изучала, но глазки не строила и не задевала, как некоторые девчонки.

На большой перемене Капитолина оживлялась, рассказывала одноклассницам что-то смешное, но, почувствовав на себе в упор мой влюблённый пристальный взгляд быстренько отшучивалась:
- Юрка! Ты что же это так уставился? Я не рубашка - на мне узоров нет, и не клумба – цветочки не растут.

Я тут же отходил в сторону, вспомнив, как в прошлый раз она сказала мне:  «Имя Юрка терпеть не могу».
Мне её имя тоже не шибко нравилось, все называли её Капка, Капа. А я бы стал звать её Линой, второй половиной от имени Капито–лина.

Не имя красит человека, а человек прославляет имя. Называй хоть горшком, только в печку не ставь. И меня в детстве часто звали не Юра, а Гоша, Георгий, а кто и Григорием. Мои отец с матерью очень любили друг друга, и когда я родился, мама назвала меня в честь папы Юрием, но чтобы не путать нас с папой, меня звали Гошей. Хотя имя Гоша мне тоже не нравилось – тут уж ничего не попишешь.

Не в имени дело – в характере, в уступчивости. Я ни разу не слышал, чтобы мои родители ссорились или не разговаривали друг с другом. И нас, двух сыновей, воспитывали в любви. Вот и вырос я такой романтик: уж если влюблюсь, так раз и навсегда, размениваться ни на кого потом не буду.

Но я понимал, что всё это возможно в том случае, если рядом – твоя прекрасная возлюбленная. А если она всё подшучивает, посмеивается? И стоит всегда с подружками или с сёстрами… Наедине я с ней не оставался ни разу, записку написать боялся – засмеют. Правда, я всегда поражался, как «моя Лина» легко сходится со всеми, запросто, не задумываясь, парирует на все вопросы готовый ответ, тогда как я, смущаясь, отошёл бы в сторону.

Насчёт красоты я ничего не могу сказать: просто она была стройная, юная, необыкновенно свежая и обаятельная, а мне казалось, что лучше её нет никого на свете. Если бы было можно, я бы просто украл её и силой привёз к нам, к моим маме с папой – так меня тянуло к ней, так она очаровывала меня, что я был на грани сумасшествия.

А в красоте я ничего не понимал, но в ней всё было прекрасно!!! Как у Чехова написано: и лицо, и одежда, и душа, и мысли. Во всех ты, душенька, нарядах хороша! Уж за три года я понаблюдал за её поведением со стороны, как она была обаятельно наивна, рассудительна,  умна, справедлива и в горе, и в радости.

Искренна! Но только не со мной… Лина была красива какой-то внутренней красотой и вся преображалась, загоралась и светилась особым светом, идущим из души, когда отвечала домашнее задание у доски. Я не переставал думать о ней всё время, особенно по вечерам, представлял, как мы с ней поженимся, и у нас будут дети, похожие только на неё, такие же умные и красивые. Мечты, мечты, где ваша сладость?

После выпускного вечера все ребята договорились пойти на танцы в городской сад. Вот тут–то я впервые и станцевал со своей девочкой, «своей», так думал я, но не она…

Лина на выпускном вечере всё время танцевала. Весёлая, неунывающая оптимистка, она могла всё время кружиться с подругами, да и бойкие ребята тоже часто приглашали её, так что до меня очередь вообще не дошла.

А вот в летнем саду на танцплощадке  мне удалось несколько раз пригласить Лину, и первое что я услышал из её уст:
-   Ой, да ты меня чуть-чуть меньше ростом, придётся в спортивных тапочках ходить на танцы.
Я робел и сильно горбился, но позже в военном училище у меня появилась военная выправка, и я подрос.

Танцевать я совсем не умел, ходил туда-сюда, наступал Лине на ноги, переживал за себя и за неё. Лина часто меняла место на танцплощадке: то с сестрой Зиной постоит, то среди одноклассниц. Стоять со мной – она бы ни за что не осталась, стеснялась, наверно. После окончания фильма в кинотеатре народу на танцплощадке прибавилось – толкотня, и я совсем потерял Лину из виду.

Я знал, где находился её дом, так как в девятом классе мы, все одноклассники, были у Капы на дне рождения. Но тогда в классе никаких пар даже и не намечалось, а я сидел и ремонтировал старое настенное радио. Её мама Валентина Николаевна тогда дала мне аванс: «Вот за какого парня надо выходить замуж – всё умеет».

Потом ещё раза два мы с ребятами проходили мимо её дома, но её не видели. Звать кого-либо из дома не стали – не было на то причины. Да, я бы и не заикнулся о чём-либо: ребят постеснялся. Никому не давал повода посплетничать о моей симпатии.

… На сей раз мне удалось быстро найти Линин дом, подошёл к воротам – никого. Вдруг из подворотни вылезла серая пушистая кошка и стала тереться возле моих ног. Я быстренько взял её на руки, гладил по шёрстке, а она мурлыкала… Я стоял и думал, что сейчас всё скажу о своих чувствах Капитолине, решусь раз и навсегда. Пусть она посмеётся, но узнает всю правду, а вдруг всё же ответит взаимностью …  или хотя бы промолчит. 

Через пять минут появилась Лина с сестрёнкой. Они засмеялись надо мной и хором:
-   Вы к кому? У нас все дома.
А я всегда отмалчивался. Сестрёнка Капы, многозначительно взглянув на нас, ушла домой. Кошка пошла вслед за ней в раскрытую дверь, правда, через некоторое время снова пришла к нам через подвал.

Как ни странно, а говорить нам с «моей» Линой было не о чём. Бойкая и весёлая на людях в школе Капка надолго замолчала, а я и всегда молчал. Я знал, что она собирается поступать в институт, я – тоже, а говорить нам не о чём. Друг друга мы боялись и стояли на комсомольском расстоянии. Было очень светло – белые ночи на севере.

В тот момент мне хотелось: лучше бы была тёмная–претёмная ночь, и дул холодный пронизывающий ветер, так чтобы мы были вынуждены прижаться друг к другу, и я бы согрел её своим теплом.
-  Мой последний поезд уже ушёл полчаса назад, ну да ничего, на вокзале до утра перекантуюсь, - выдохнул я наконец.
-   Ну и мне пора домой, - радуясь поводу уйти, промолвила Лина и уже открывала двери ворот, - до встречи, пока.
Я медленно поплёлся на вокзал всю ночь ждать первого утреннего поезда.

В жизни случается крайне редко, если случается вообще, чтобы люди так сразу находили общий язык. Я вдруг почувствовал, что в моей душе стало пусто. И долго ещё я буду вспоминать свою первую любовь с чувством тоски и горечи – сам виноват, сам виноват …

Кому нужна моя скромность? Я ни разу не взял её за руку, тем более не поцеловал хотя бы дежурным поцелуем в её нежно-розовую щёчку. Нет, слишком рано пришла ко мне первая любовь…

В задумчивости я долго не слышал крик Валентины Николаевны, матери Капы:
-    Юра, Юрик, вернись назад, сынок!

Я подошёл назад к их дому в недоумении.
- Куда же ты в ночь–заполночь, сынок? Провести всю ночь на вокзале …  Что мы нелюди какие? Дом большой – места всем хватит.
- Да ведь светло, нисколько не страшно, - нехотя возразил я.
- Ну уж нет. Вон Сашу Легчанова из вашего класса ножом пырнули ни за что, ни про что. Шёл в 12 часов по городскому парку с девочкой... Мало ли дураков на свете…

Мы прошли на кухню, и Валентина Николаевна добродушно накормила меня «чем Бог послал». Сама она не ела, а всё время успокаивала меня:
-    Ты на девчонок не обижайся, Юра. Ты, может, и серьёзно, а у них ещё ветер в голове. Насмешницы: у них всё хихоньки, да хахоньки. Раньше годов ума не бывает. Семнадцать лет ещё. Придёт время – час ударит.

Влюбятся – сами забегают, да поздно …
Уж я им дала взбучку – разве можно ребят обижать …
Когда жареный петух в одно место клюнет, тогда и будут кусать локти … - почему-то тётя Валя рассуждала не об одной Лине, а о всех неопытных девочках, напоминая мне мою маму.

Потом, проводив меня спать в тёмный чулан, она шёпотом спросила:
- На сколько поставить будильник? На шесть? Уж не к первому же поезду? Я тебя, сынок, разбужу, ты спи, не беспокойся!
- На шесть часов лучше – мама переживает, наверно. Хотя я ей говорил о Лине …
 
В тёмном чулане вкусно пахло свежеизмолоченной мукой и хлебом. У самого изголовья стоял высокий деревянный ларь, в котором, по всей вероятности, издавна хранили крупы и муку. Он насквозь пропах мукой и пирогами.
         
В темноте я разделся, повесил брюки на спинку стула.
Мелочь на обратную дорогу выпала из кармана, и я на ощупь впотьмах собирал её на прохладном полу. Засыпая под тёплым одеялом, я ещё долго слышал сквозь дрёму шушуканье и смешки сестёр за стенкой в горнице.

Будь Лина такой же, как её мама, тетя Валя, как было бы легко и просто жить на свете. «Раньше годов – ума не бывает» - звучал в ушах голос Валентины Николаевны. «Ведь Лине только семнадцать стукнуло… стук…стук…»

  Пока я ждал Лину возле её дома, я запомнил её адрес и по приезде домой послал ей длинное сбивчивое письмо-объяснение в любви. Ответа же, как и следовало ожидать, я не получил. По всей вероятности, она посмеялась надо мной.

И только в училище я получил пересланное мамой, нераспечатанное письмо от Лины. Не выбрасывая ни одного слова, привожу полностью строчки долгожданного письма:
 
«Хороший ты парень, Юрка! Спасибо за ничем не заслуженную любовь ко мне! Но я поступила на такой факультет, где нет заочного отделения. Мне учиться пять лет, а за пять лет много воды утечёт… Бросать учёбу я не собираюсь. Да и тебе не советую. А живём мы теперь очень далеко друг от друга… Салют и поздравления тебе от всех наших одноклассников. Молодец, умница, что поступил в училище!               
                С дружеским приветом,  Капитолина.»         
               
Интересно то, что я женился только через пять лет, взяв в жёны девочку с того же факультета и института, где училась моя Лина. Только звали её Леной, и была она на втором курсе. Её родители жили на одной улице с моими родителями в нашем посёлке Бакланка. Она ходила под стол пешком, когда я переживал первую влюблённость.
 
Капитолина, как я слышал от ребят, вышла замуж два года назад и жила где-то далеко. Мы с ней больше ни разу не увиделись после того первого и последнего свидания. А во мне всю оставшуюся жизнь существует и нет-нет да и всплывает образ той далёкой и такой близкой девочки с её чистыми выразительными глазами.

Глаза любимой, как звёзды, мерцающие в маленьком окошечке чулана, где я почувствовал всю отрешённость от всего земного, часто ничего не стоящего, не значащего для человека.

В ту июньскую тёплую ночь я был так близок с ней и в то же время так далёк. Ещё не скоро наступит рассвет, но я уже знал, что грядущий день будет полон воспоминаний об этой ночи.
                «Но и в любви неразделённой
                Есть возвышающий мотив…»
                /В. Фёдоров/