ЛЯ-ДИЕЗ ВТОРОЙ ОКТАВЫ
Последний пароход ушел из Севастополя неделю назад. И он мог на нем уплыть. В числе ста сорока тысяч, убедивших себя в том, что покидают Россию в лучшем случае на год или два. Ему же убедить себя в этом не удалось. Почему, после того как громыхнула на прощанье медь «Егерским маршем» отшвартовавшемуся от Графской пристани катеру главнокомандующего, им был зачитан приказ о роспуске оркестра. Чтобы те из музыкантов, кто сделал свой выбор в пользу Истамбула и Констанции успели покинуть город до вступления в него первых частей красных. Сам же он, споров черные «марковские» погоны, вернулся в пригородное село, где до форсирования противником Сиваша дислоцировался их полк. И хозяева покосившейся мазанки, у которых ныне бывшему полковому капельмейстеру случилось квартироваться последние три месяца, не выдали его представителям новой власти. Правда, разместив их благородие уже не в хате, а в пустом овинчике. Продолжая однако кормить. До того самого дня, пока вернувшийся из города хозяйский сын не принес для него листовку, подписанную лично красным командармом Фрунзе. Гарантировавшего всем бывшим офицерам оставшимся в Крыму жизнь и работу при условии их добровольной регистрации в особых отделах сорок шестой и пятьдесят первой дивизий рабоче-крестьянской армии.
И капельмейстер поверил командарму. После регистрации попав в партию, отконвоированную в городской цирк на Новосильцевской площади. И сидя на арене усыпанной опилками полтысячи бывших «марковцев», «дроздовцев», «корниловцев» и других офицеров, воевавших в менее звучных подразделениях бывшей армии, скоро как пять часов ожидали представителей красного командования. Чтобы те объявили им о дальнейшей участи. По слухам вполне пристойной – от приписки в регулярные части победителей на соответствующие должности до откомандирования под начало комиссара спецбригады военной дружины для поддержания порядка в ошалевшем от мародерства городе…
- Ну что, господа офицера, послужим трудовому народу?!
Бритый усач в кожаной куртке, неожиданно появившийся в проеме одного из верхних проходов для зрителей, энергично спускался к арене. В это же время оркестровый балкон под самым куполом заполнили около десятка человек в шинелях перепоясанными портупеями. Между тем как только усач, спустившись к арене, легко запрыгнул на круговой бархатный бордюр, глаза их мгновенно встретились. И усач узнал его. А узнав широко улыбнулся. Сразу позабыв о том, что должен был сказать сидящим в опилках.
- Не признаешь, ваше благородие?!
- Никак нет... - ответил он, поняв, что усач обращается именно к нему, и приподнялся с опилок.
- «Никак нет»! – усач провел ладонью по бритой голове – А ну-ка двигай ко мне!
Он перешагнул через сидящего перед ним молоденького юнкера и подошел к бордюру.
- Ну, ваше благородие?!
- Извините… Не припоминаю…
- «Не припоминаю»! А я припоминаю! - усач, коротко хохотнув, спрыгнул с бордюра - За мной двигай, ваше благородие! «Не припоминаю»!
Они вместе поднялись вдоль рядов и остановились под оркестровым балконом.
- Вот, товарищ Макеев! – все так же весело обратился усач к одному из стоящих на балконе, судя по всему старшему из всех - Капельмейстер! Я него в пятнадцатом году вторым тромбоном подъедался!
Усач обернулся и подмигнул ему.
- Только поперли вы меня из оркестра, ваше благородие! Все говорили, что ля-диез во второй октаве нечисто брал! А я и не спорил! – усач вновь развернулся к оркестровому балкону - Образования-то у меня по музыкальной части никакого! Слухачом был! Тягнули в оркестр из окопов прямо! Когда, значится, ихний второй тромбон, консерваторский, от газов приставился! А потом поперли! Когда нового консерваторского прислали!
- Я одного не понимаю, Лузгин… - бесцветно выдавил товарищ Макеев почти сквозь зубы - Зачем ты все это нам докладываешь?
- Так я про то, что подфартило! Нашего-то капа под Юшунью! Осколочком! А товарищ комдив Федько на завтра парад объявил!
- Ты, Лузгин, видно приказ не очень внимательно прочитал…
- Да как же не прочитал, товарищ Макеев?! Только говорю же - музыкант он! Нету крови на нем!
- Не было, Лузгин. Не бы-ло! По состоянию на тысяча девятьсот пятнадцатый год! – лоб товарища Макеева покрылся испариной и говорил он уже в полный голос - А по состоянию на тысяча девятьсот двадцатый никто за этот факт поручится не может! Так что командуй!
- Слушаюсь…
Усач повернулся к нему уже без улыбки.
- Извиняй, ваше благородие. Не вышло. Так что ты, это… Давай в манеж что-ли обратно…
Он медленно спустился вниз и, перешагнув через бордюр, сел в опилки между юнкером и пожилым ротмистром. Почти сразу из под балкона усач прокричал кому-то «товьс»! И спустя пару секунд после этого крика в проемы всех выходов для зрителей одновременно вкатились восемь пулеметных стволов…
Последнее что ему услышалось был звук тромбона, фальшиво выдувавшего ля-диез второй октавы…
А, может быть, это был звук парохода. Того самого. Что ушел неделю назад. На трап которого, даже зная все наперед, капельмейстер Четвертого полка Пехотной дивизии его высокопревосходительства генерала Маркова, все-равно бы никогда не поднялся…