(депрессивная сказка уходящей осени)
С гнусавым воем прошелестела электричка, увозя счастливых трудоголичных старушек на их любимые дачи. Перрон опустел, лишь какая-то неугомонная парочка весело щебетала на скамейке, да двое меланхоличных стражей порядка за неимением лучшего занятия лениво плевали в жука, ползущего по асфальту.
Воровато оглянувшись, Гена подобрал окурок и с наслаждением закурил. « А он все катится и катится, этот гребаный голубой вагон» - грустно подумал он, глядя на уходящий состав. Так вот и жизнь, стоило покатиться, глядь, и уже машешь руками в двух шагах от пропасти. А она, паскуда, и не думает тормозить. А как хорошо все начиналось. Как мы с Чебурашкой мечтали сесть в этот чудный поезд и уехать. Безвизово, беспаспортно, куда – неважно. Лишь бы подальше. В страну вечнозеленых крокодилов и глупых ушастых зверушек.
Вспомнив о Чебурашке, Гена невольно смахнул скупую крокодилью слезу. Хороший он все-таки был. Хоть и заносить его стало, все равно хороший. Друг одним словом. Да по идее тут кого угодно занесет. Шутка ли, продать свое изображение для логотипа олимпийской сборной. Такие бешеные деньги хоть кого испортят. Зато как побухали. Эх, побухали. Полгода просохнуть не могли. Ладно, я крокодил, мне вредно просыхать, так и мохнатый нипочем не хотел отставать. А тут еще трава эта. Надо ж было такому случиться, что после нее так сильно на хавчик потянет. Я ж его по-братски просил: Чебурашка, будь другом, сбегай, купи че-нибудь пожрать. Так нет ведь, уперся, не захотел обламываться. Тебе, кричит, скотина болотная, лишь бы нажраться, а там хоть трава не вставляй.
Гена еще раз вздохнул и скорбно поскреб недельную щетину.
- Эк-хмм, сержант Иванов – раздался за спиной зычный голос – предъявите, значит , документы, гражданин… Так-так… Значит, Геннадий Крокодилович – сержант тщательно сличил фотографию с оригиналом. – Пройдемте, гражданин. Здесь недалеко.
Обреченно сложив руки за спину, Гена двинулся к отделению.
- Значитца не желаем правду говорить – произнес пухлый краснощекий майор, потерев с каким-то непонятным удовлетворением руки
- Я его, тащ майор, еще с утра приметил – зашептал ему на ухо сержант. – все крутится и крутится по вокзалу. Что-то высматривает, кого-то поджидает. Сразу видно – наш человек. Не иначе, по сумочкам работает.
- Молодец, Иванов, проявил бдительность. Свободен. – бросил майор, разглядывая задержанного. – Ну, что, гражданин хороший, будем колоться или как? Ты имей в виду, я ведь все знаю, и про сумки и про кошельки. Ты скажи лучше по-хорошему, где и когда. А я тебе лучшую камеру выделю. Чистую. Без бомжей и насекомых.
« Какие к черту сумки» - с тоской подумал Гена, мимолетом вспомнив Шапокляк. Шапочка то умела одеваться. Молодец, держала фасон. Сколько шкур с меня посдирала. То на зонтик, то на кошелек, то на сумочку. Крокодилья то кожа, она всегда в моде, в ней и в свет не стыдно выйти. Вот и отдавал ей все лучшее, от себя отрывал. А уж любил ее безумно. Все ей прощал. Бывало, выйдем на прогулку – я тогда ободранную спину дерматином закрывал – так вся улица нами любуется. Эх, Шапа, Шапа, где ты теперь…
- Послушай, начальник, - горестно произнес он – ну что вы меня мытарите! В чем я провинился? Сидел себе на станции, никого не трогал. Поезда своего ждал. А что одет не по фирме, так не обессудь – порастратился. Уехать я хочу, начальник. Уехать подальше, хоть к черту на кулички. Забыть все, начать как есть с чистого листа свою биографию.
- Ты сирота что ли? Детдомовский?
- Да, как сказать. Мать не помню. А отца вон в мавзолей положили. Лежит себе под стеклянным колпаком, да крокодилом на всех смотрит. Да ты сам видел, наверное. В музее природы. Все ж не по человечески это. Вот я давеча зашел родителя проведать. По традиции поллитру взял, дай, думаю, батю помяну. Так не дали же, изуверы. Только я, значит, стакан набулькал, так набежали какие-то бабищи. Вандал, кричат, хулиган, куда милиция смотрит. И так горько мне стало, так тяжко. Я ведь, начальник, может с отцом прощался, может нам и не суждено уже свидеться. В общем, хлопнул я тот стакан и не закусывая вышел.
- Да, досталось тебе – сочувственно сказал майор – ну, а друзья то у тебя остались? Ну, там, куда едешь?
- Был у меня друг, начальник. Верный, преданный. Да только я ж, сволота такая, съел его.
-М-мда, бывает – майор поморщился, затем достал из сейфа бутылку водки и налив полстакана залпом выпил. – Я, брат Гена, тоже друга съел. Съел, падла, и не поморщился. Меня кстати Толик зовут – и он протянул Гене руку. – Так вот, Ген, какой это был друг! А я, гнида, на его должность целился… - он обхватил руками голову и сухо по-милицейски зарыдал.
Успокоившись, он разлил по стаканам остатки водки.
- А бабы то у тебя остались? Ну,… ты понимаешь, для души, которые?
- Была одна, Толик. Да вот терпела она меня, терпела, а потом собрала вещи и сгинула. Ребята говорят, потом на панели ее видели.
« У Шапы еще крыса была» - вспоминал он – Лариска. Уж до того ласковое животное. А какая озорная. Все сахар у соседей таскала, рафинад. И угораздило же ее попасться. Эти жлобы сразу заяву написали, и поехала Лариска зону топтать. А на зоне, сами знаете, не сладко.Вот и порешили ее там вскорости. За крысятничество, естественно.
- Вот и от меня ушла – тяжело вздохнул майор Толик – Бабы, они, брат, везде одинаковые. А знаешь что, ну их к чертовой матери. Поехали лучше в сауну. Я угощаю. Я тебя с такими девчонками познакомлю…
Выйдя из отделения, Гена оглянулся. На пути неспешно наползал туман и в нем безвозвратно таял, теряя очертания, уходящий со станции поезд с голубым вагоном позади.