* * *
Однажды зимой собрались три товариша на охоту. Добрались до сторожки, да тут такой снег повалил, что об охоте и думать забыли. Ну, как водится , разожгли они очаг, достали съестное и выпивку, разложились за столом. Погода все свирепела, да только друзей этим не испугаешь. Водочкой и колбаской они запаслись аж на три дня…
На третий день небо прояснилось, засверкали сугробы неземным блеском. Но только Иван взял ружье и пошел в лес. Друзья не отозвались, не до охоты им было уже. К вечеру продрали они глаза, обматерили создавшего водку и засобирались домой. А Ивана-то нет! Всполошились, выбежали за порог, звать стали охрипшими от возлияний голосами. Не дай Бог, набрел Иван на берлогу косолапого! Или провалился сквозь заваленный выпавшим снегом лед, к болотному лешему!
Но вот из-за деревьев показалась сутулая фигура Ивана. Брел он с опущенной головой, ружье вниз смотрит, в руке мешок. Набросились на него, журить стали, мол, а вдруг чего случилось бы, с каким лицом они в деревне показались.…Да не слушает их Иван…Лицо смурное, обошел их и зашел в сторожку. Положил мешок на стол и стоит, не двигается. А в мешке что-то шевелится, нехотя так, иногда. Обступили товарищи Ивана, никак, добыча какая? Кивает Иван. Птица, говорит. Что за птица? Да так, курица какая-то.… Только чудная, по лесу бродила, чуть ли не сама в руки пошла.… Не кудахчет, и глаза грустные-грустные.… И цвета невиданного… ярко-синего!.. Ну, полезли они в мешок, вытащили птицу. Действительно, на курицу смахивает, но только отличается чем-то… не поймешь—чем.… И не синяя вовсе, так, несколько перьев.… Тут один из друзей и говорит.… Давайте, мол, супчик приготовим, водочка есть еще, поедим, а завтра с утречка и на охоту можно. Взвился тут Иван, схватил в охапку птицу, отошел к стене, набычился, смотрит волком. Не дам, говорит, только через меня! Смотрят друзья на него, в затылке чешут. Никак, тронулся, бедолага. Успокаивать начали, объяснять, что птица—она на то и птица, чтобы ее есть. Но Ивана ничем не пронять. Заладил, что домой ее заберет, детишкам показать, жене… С курами познакомить своими… А под конец ляпнул еще, что говорить она человеческим голосом умеет…Переглянулись друзья Ивановы, нахмурились… Домой надо двигать, говорят, стемнело уже совсем, не сбиться бы с пути. А сами глаза прячут… Написано же в них, что друга теряют закадычного через умопомрачение. Довести бы домой, авось, предстанет перед женой и детьми, и прояснится в голове его…
* * *
С тех самых пор стал Иван нелюдим и мрачен. Выходил из избы лишь по делам безотлагательным, не выпивал по морозным темным вечерам у друзей, да и к себе не приглашал, чего раньше за ним не водилось. По деревне начали ползти слухи, что забирает Иван по ночам из курятника синеватую курицу в дом и сидит с ней до утра. Пацанята в окно подглядели однажды, как бедолага ходит вокруг стола, руками размахивает, словно мельница какая, рожи корчит. А на столе сидит курица и глядит на него. Мирно сидит, не кудахчет, не силится со стола спрыгнуть да и обратно в курятник убежать.
Бабка Ефросинья, деревенская ведунья, собрала мужиков и велела выкрасть ту курицу тайком, зарезать в полнолуние, а кровь, еще горячую, разбрызгать по погосту. Нечистый дух во птице той, молвила она, и погубит он сначала Ивана, а потом и за вас возьмется. Вызвался тогда пастушок Ефим, залез под утро в курятник… А там куры такой тарарам устроили, как будто и не спали вовсе, а знали обо всем и поджидали вора. Влетел в курятник Иван, сгреб не успевшего увернуться пастушка в охапку да так впечатал в стену, что тот еле ноги уволок, четыре дня отлеживался, кровью плевал…
Наступила весна. У людей появились заботы, и об Иване постепенно забыли. Да и не то, что забыли, а перестали лезть к нему, оставили в плену злого духа. Жена Ивана с детьми переехала со своим скарбом в соседнюю деревню, к тетке. Боязно стало ей жить под одной крышей с мужем, который ночи напролет нес ахинею, болтал сам с собой, да еще при этом глядел на водруженную на стол лесную курицу, как на икону. Уходя, сказала, всплакнув, что вернется тогда только, когда Иван решит угостить ее супом из этой самой птицы. А бедолага кивнул только, помахал рукой на прощанье и—в курятник.
* * *
Дни сменялись ночами, по утрам петухи, продрав спросонья глаза, во все горло возвещали о рождении нового утра. Наступило лето. Иван перестал выходить из дома еще в мае. Раза два наведывалась к нему из соседней деревни дочка, взрослая уже, на выданье. Заходила в избу на несколько минут, да и выбегала с ревом, закрыв лицо ладошками. На расспросы бездельничающих на лавочках бабок только головой мотала и плакала в голос.
Наконец, решили Ивановы друзья поговорить с ним по-мужски: не пропадать же человеку ни за что… Собрались, захватили с собой бутылку беленькой и ввалились к нему в избу. А Иван стоит на коленях перед столом, лицо в слезах, волосы взъерошены, не мыт с месяц, поди, держит бережно так голову курицы окаянной в огромных ладонях… И шепчет ей что-то, приговаривает. Как увидел мужиков, вскочил на ноги, огляделся загнанным зверем, насупился. Птица же та спрыгнула со стола, встала около хозяина и смотрит на вошедших… внимательно, чуть ли не с прищуром . Ну, поставили бутыль, расселись кто где. А сказать ничего не могут. Иван достал стаканы, разлил по полной, молча выдул водку, глазом не моргнув. Остальные тоже выпили, занюхали рукавом. Встали и вышли темной гурьбой на чистый воздух, под светлое солнце… Долго потом разбирались мужики между собой, почему никто слова не вымолвил. Ведь шли к Ивану, строго договорившись выбить из него дурь хворую, а как зашли, так и воды в рот набрали, словно лещи. Никак, причина в птице той, порешили они. И у каждого в голове мысль пронеслась: хорошо, что вовремя ноги унесли из треклятого дома!
* * *
Все кончилось где-то в июле. Стояла невыносимая жара. Травы жухли под палящим солнцем, которое пекло чуть ли не до позднего вечера, не спеша перекинуться за горизонт. Дождей не было третью неделю. Ведунья Ефросинья нагадала, что проклятье висит над деревней, и покуда не изведут они птицу Иванову, не видать им ни дождя, ни урожаев богатых… И вот однажды душным вечером пятеро смельчаков выпили для храбрости и двинулись к дому Ивана, твердо порешив довести дело до конца. Захватили с собой палки на случай, если придется самого Ивана к ответу призвать. Дошли до избы и ахнули. Через открытое окно, заслышав топот человечьих ног, вылетела с надрывным граем стая ворон. Но не улетели птицы черные далеко, а расселись недалеко на заборе и на ветвях деревьев близь дома, перекаркиваясь о своем. Потоптались мужики у порога, боязно стало у них на сердце, да делать нечего, надо кончать… Распахнули они незапертую дверь, чуть ли не вбежали в маленькую комнатушку с палками наперевес и обмерли. Иван висел на кожаном ремне, перекинутом через ржавый крюк, торчащий из потолка, и глядел на товарищей выклеванными вороньем глазами. На полу, аккурат под мерно раскачивающимися ногами бедняги, нахохлившись и прикрыв веки, сидела чертова курица. Ефим первый вышел из оцепенения и с диким ревом обрушился на птицу. Остальные тоже замахали палками, впечатывая хрупкие кости курицы в глиняный пол. Очнулись, когда заметили, что гоняются уже за перьями, разлетевшимися по всей комнате. И перья те на глазах становились ярко-синими, и шел из них свет.