Часть 3
Машина вырвалась наконец на твердую землю. Измученные, усталые до отупения раненые вповалку лежали в кузове и, кто мог, судорожно затягивались махорочным дымом. Шофёр вывалился из кабины и подошёл к кузову: " Ну что, все живы?" Лёжа, Митя думал о том, что нет, наверно, ничего страшнее беспомощности. Если бы машина провалилась в полынью или попала под бомбу, шансов выжить не было бы никаких. Но, по счастью, тогда не было времени и сил об этом думать. А сейчас, когда страшное месиво осталось позади, страх с двойной силой охватил Митю. Его затрясло, как в лихорадке, сильнее, чем в бешеной гонке по озеру.
- Да уж, "живы" - всю душу из нас вытряс да вытянул, пока по озеру колупались, - проворчал раненый с забинтованной головой. Одной ноги у него не было.
- Да ладно тебе, - укоризненно покосился на него другой раненый, - главное - живы. Под лёд не ушли и даже не промокли. Он повернулся к шофёру, стянул ушанку, наклонил взмокшую от пота голову в поклоне : "Спасибо тебе." Остальные раненые тоже начали благодарить. Одноногий сперва нахмурился, потом вдруг тоже повернулся к шофёру: "Ладно, не серчай, это я с нервов. Натерпелся страху, пока через воду шли. Вот ведь, как бомбят, сволочи... наших сколько под лёд ушло... На вот, потяни" - Он протянул шофёру дымящуюся самокрутку.
- Замяли, сам, как ребёнок, рад, что выбрались, - сказал шофёр, принимая папиросу и затягиваясь. Курил стоя, сосредоточенно думая о чем-то своём, курил, пока не обжёг подрагивавшие пальцы. Чертыхнувшись, уронил окурок, затоптал и бросил уже на ходу: " Ладно, поехали до станции. Там вас эшелон уже ждет."
Дорога шла через лес и можно было не бояться налётов - ветки деревьев надёжно скрывали грузовики.
Койки плацкартных вагонов были намного удобнее пола грузовика. Ехали долго, с частыми остановками, только через двое суток прибыв в город Котельнич, что в Кировской области.
Огромный госпиталь, в который попал Митя, обрадовал раненых сытой, по сравнению с ленинградской, кухней.
Здесь Митю нашло бабушкино письмо, отправленное еще зимой. Она писала, что в Москве трудно, но все надеются на скорую победу. Передавала привет от родных, беспокоилась о Mитином здоровье. О родителях не было ни слова. Еще учась в десятом классе, Митя узнал, что мать арестовали, и она где-то в Сибири. Про отца не было известно ничего. Ни понять, ни оценить происходящее Митя не мог. И хотя продолжал любить, гордиться родителями и часто думал о них, интуитивно предпочитал по возможности разговоров о них избегать. Но ему становилось теплее на душе, когда он вспоминал мамин рассказ о том, как она познакомилась с отцом. Мама родилась в большом городе у моря. Еще задолго до революции это был значительный культурный центр с великолепной оперой, камерными залами, музеями,... Да и публика здесь жила не простая. Нефть - "черное золото" - текла отсюда вдаль во всех направлениях, возвращаясь бешеными прибылями, рождая миллионеров. Мама происходила из семьи небогатой, но хорошо обеспеченной. Гимназию закончила, потом - консерваторию по классу вокала и с 1916 года пела в городской опере. В 1918 году получила предложение руки и сердца одного миллионера, к тому моменту сворачивавшего свои дела и собиравшегося переезжать в Италию. "Он влюбился в меня без памяти," - чуть театрально произносила мама. Про себя дав согласие, но ничего не ответив и попросив три недели на размышления, мама отправилась на пароходике в Астрахань, повидаться со старшей сестрой и попрощаться перед возможным отъездом заграницу. А на пароходике внимание её привлёк молодой недоучившийся студент - медик, рьяный революционер, сопровождавший перевозимое на этом пароходике не то оружие, не то какое-то оборудование. Студент оказался напористым, ярким, интересным, ("Да и внешностью бог не обидел," - обычно с улыбкой вставлял папа в этом месте маминого рассказа). У девушки закружилась голова, и за три дня путешествия они решили пожениться. Впоследствии студент оставил политику, вернулся в университет и выучился на врача, как говорили - "врача от Бога". Вот такая история...
Наступило лето 1942 года. Ноги заживали медленно, но - заживали. Прошло еще около двух месяцев, прежде чем Митя смог самостоятельно ходить. Ни рояля, ни пианино в госпитале не было, и Митя заскучал. Положение спас случай. Одним из Mитиных соседей по палате оказался Сергей, с довольно смешной фамилией Кривой. Он был ранен в лицо, и, после всех усилий хирургов вернуть ему приличный вид, всё же, кожа у левого глаза свежим шрамом оттягивалась немного назад, что вызывало впечатление косоглазия.
- Мне, братцы, теперь никак нельзя фамилию менять, - посмеивался над своим кривым глазом Сергей, - это же теперь не фамилия, а факт, куда от него денешься.
Развлечений было немного. Одним из них для ходячих больных были самовольные походы на городской рынок (или, как говорили раненые - на барахолку), откуда они приносили семечки и запрещённую самогонку.
Однажды, возвратившись с барахолки, Сергей принёс бережно завёрнутую в какую-то тряпку гитару.
- Ну как, музыкант, - весело обратился он к Мите, распелёнывая покупку, - а на таком инструменте сыграть могёшь?
- Никогда не пробовал - отозвался Митя, осторожно вертя инструмент в руках и рассматривая. Гитара была семиструнная. "Цыганская, или еще её русской называют," - пояснил Сергей. Он забрал её у Мити и долго настраивал. Наконец Сергей взял несколько аккордов, удовлетворённо цокнул языком и спросил: "Что будем петь?" К удивлению обоих, из названных Митей песен Сергей знал всего одну-две, а романсов не слыхал совсем. Зато он знал другие песни, и скоро уже палата наполнилась слушателями. Гитарой Сергей владел мастерски. Жизнь наполнилась новым смыслом, у Мити появилась цель - освоить гитару, и он попросил показать ему принцип игры и несколько аккордов. Песен Митя знал много, а его музыкальный слух и школа фортепиано сделали доброе дело, позволив Мите уже через пару недель очень прилично подбирать и аккомпанировать при пении как себе, так и другим. Петь ему нравилось, хотя особого голоса не наблюдалось. Спасала чистота исполнения и душевность.
Ценились не только военные песни. Не раз и не два просили Митю повторить знаменитую "Маму". Он очень любил эту песню:
„Мама, кто на свете тебя родней!
Мама, что теплее любви твоей!“...
Гитара сблизила молодых людей. Да и кроме этого у них оказалось много общего. Их обоих навестил лейтенант из особого отдела, и по этому посещению оба поняли, что их постигла одна и та же беда. Ночью, выходя покурить и оставшись вдвоём, шёпотом рассказывали друг другу о своих семьях.
- Мои на Колыме - рассказывал Сергей. - Понимаешь, зам у него оказался редкой гадиной - у отца - объяснял он, - написал донос. А там особо разбираться не стали, впаяли "десятку". А потом и маму забрали. Уж её за что - и не знаю. А меня война спасла, я сразу на фронт ушёл. Не знаю, как и пропустили, видно, не доглядел кто-то, сам знаешь, как с нашим братом...
- И моих взяли, только я совсем не представляю, за что... Мамa, я знаю, где-то в Сибири была. А про отца - совсем ничего... Ты знаешь, Серый, я иногда вспоминаю мамин рассказ, как они с отцом познакомились. Та еще история...
- Расскажи - попросил Сергей.
- ...Мама пела в опере. У неё, знаешь, какое чудное сопрано! Дома стояло пианино и у нас часто собирались гости. Так ты знаешь, когда мама пела романсы, аккомпанируя себе, под окнами на улице народ собирался и потом долго аплодировали... А отец работал врачом... Не понимаю, не могу понять, почему...
- А у меня мама работала в школе, учительницей химии. А отец был директором химкомбината. Они в институте вместе учились, там и познакомились. А на последнем курсе поженились... Ладно, хватит душу травить, пошли спать.
Сергей затушил окурок и пошёл в палату. Митя тоже вернулся на свою кровать. Но еще долго они лежали без сна.
Продолжение найдете по ссылке:
http://proza.ru/2009/11/28/554