«Когда включают свет, тьма не умирает – прячется», - так думала Тома. Она нажала на включатель, желтоватый свет ламп накаливания, распугал полутьму. В этой аудитории солнце не заглядывало никогда, и даже в ясные солнечные дни было мрачновато, не смотря на то, что стены выкрашены радостный розовый.
Тома невысокая, худенькая девушка с неправильными и некрасивыми чертами лица, бледной-бледной кожей, светлыми волосами, зализанными назад, выставляющими высокий лоб и чуть заостренные ушки, делающие ее похожей то ли на вампира, то ли на толкиеновского эльфа. Тома встала у окна посмотрела в колодец двора – скучно. Отвернулась. Не смотря ни на что Тома любила эту аудиторию, здесь она бывала счастлива, когда видела его, когда он не пытался причинить ей боль. Здесь звучали ее стихи, здесь они становились лучше. Когда она их читала, золотые эльфийские руны проступали, сквозили через краску стен, украшали огненными отблесками потолок. Не чья поэзия не трогала больше, чем своя, ни чья поэзия не будила знаки.
Воинственные,
Печально-радостные знаки те
Таинственные –
Глаза дракона в темноте.
Дверь неприлично чмокнула и впустила Рената Исмаиловича. Этот вздорный старикашка опирался на палочку, седые волосы топорщились, бороденка торчала вперед подобно клинку, было непонятно, как он не спотыкается, потому что при таком положении лица увидеть пол было невозможно. Ренат Исмаилович Нелюбин стихи свои считал совершенными, себя мнил пупом Земли и рожден был тоже, похоже, от пупа, так как родственниками гордился неимоверно, а фамилию выставлял, как нечто очень ценное, руками трогать не позволял. За въедливость, вездесущесть, строптивость поэты между собой звали его Маринадыч.
Ренат Исмаилович важно, но широко улыбаясь прошагал к Тамаре и приобнял ее за талию.
- Здравствуй, Томочка.
- Здравствуйте, Ренат Исмаилович, - обреченно ответила Тома.
- Знаете, я прочитал твое последнее стихотворение. Оно великолепно.
Маринадыч покосился на дверь.
- Прекрасные, прекрасные метафоры, прекрасные, прекрасные сравнения. Они волшебны.
- Кажется, вы говорили по-другому.
- Да, да. Вам молодым необходима плетка. Если вас не пороть, вы не станете лучше.
- А зачем сейчас хвалите? – спросила сбитая с толку Тома.
- Вы правильно заметили. Приятно говорить с достойным собеседником. Хвалю. Хвалю, потому что вам молодым необходим и пряничек.
- Понятно, - Тома попыталась высвободиться, но Ренат прилип репейником.
- Томочка, не обижайся, что я ругаю тебя на занятиях. Это только от уважения. От большой заботы. Мне не безразлична твоя судьба. Ты так молода, так свежа! Да я ругал и буду ругать! Нельзя хвалить при посторонних, ты молодая сразу возгордишься, и стихи будут хужеть. А они прекрасны! Как и ты.
- Извините, Ренат Исмаилович, я пойду.
- Куда? Куда ты собралась, милочка?
- Поссать! – зло бросила Тома. – Можно?
- Ах! Конечно-конечно, - ошалело бормотал Нелюбин. – Я тебя долго не задержу.
Маринадыч не выпуская Тому, стрельнул взглядом в дверь.
- Томочка, выходите за меня замуж.
- Что?! – обалдело воскликнула Тома.
- А что? Я человек состоявшийся, не чета молодежи беспарточной. У меня есть деньги, квартира и я известный поэт, в определенных кругах. Я жизнь свою проработал в приборостроении, так что с прибором у меня все нормально. Я четырежды был женат, я опытен. Я доставлю тебе бездну удовольствия… У тебя же проблемы с этим. Ты же некрасива, а мне это неважно.
Тома наконец вырвалась и убежала, наткнувшись в дверях на Петечку, который изумленно смотрел вслед убегающей.
- А мне важна внутренняя красота…- досказал в потолок почти шепотом Ренат Исмаилович.
- Здравствуйте, - говорит Петечка. – Что случилось с Томочкой?
- Это она от счастья. Я только что сделал ей предложение.
- Что вы говорите? И как?
- Она согласна! Она счастлива!
- Честно говоря я не думал, что Тамарочка испытывает к вам чувства, - заметил Петя.
- Что ты понимаешь в чувствах между мужчиной и женщиной?
- Интересный вопрос. Это тема для стихотворения.
- Вот и напиши.
- А как вы думаете, каким это лучше сделать размером?
- Своим, недоумок!
- Но меня одинаково выходят многие размеры…
- И что это выходит в метрическом измерении?
- Ха, у вас прекрасное чувство юмора. Километрическом!
Ренат Исмаилович самодовольно надулся.
- Я владею одинаково хорошо ямбом, хореем, дактилем, амфибрахием, дактилем. Я экспериментирую и с другими размерами.
Нелюбин закашлялся и смущенно произнес:
- Скромненько… Но со вкусом.
- А мой любимый размер, - продолжал Петечка, - хорей.
Слово «хорей» у него получалось с мягким «р» и нежным «е».
- Очень упругие получаются строки. Мне нравится первый твердый слог. Это чудесно.
- Петечка, вот я смотрю на тебя и никак не могу понять – ты пидор?
- Фу, что вы, как можно? И с чего вы взяли?
- У тебя странная манера говорить. Ты очень аккуратно одеваешься.
- Я просто умею ценить прекрасное. А так я обычный человек, умеющий любить… и ненавидеть.
- А ведешь ты себя, как пидор.
- Вы грубый… и через это не обаятельный.
Петечка отодвинулся от Нелюбина, нахохлился и обиженно замолчал. Хотя Нелюбин был прав в описании Петечки. Петя выглядел немужественно очень ухоженно и манера говорить его была своеобразна – женственна.
Тихо появилась Тома. Она прошла ни на кого не глядя и села рядом с Петей, подальше от Нелюбина.
Почти сразу за ней вошел Миша. Он был одет нелепо: потертые джинсы, ярко-красные кроссовки, цветастая рубашка, застегнутая только снизу. Строгий пиджак в петлицу которого воткнут большой желтый цветок. В руках большой полиэтиленовый пакет с голой красоткой. Миша остановился в дверях, он широко улыбнулся.
- Здравствуйте, Ренат Исмаилович.
Ренат, плотоядно поглядывающий на Тому, поздоровался, не отвлекаясь от своего занятия.
- Здравствуйте, Тамара Александровна.
- Здравствуйте, Миша, - грустно откликнулась Тома.
- Здравствуйте, Петр Ильич.
- Здравствуйте, Мишенька, - ответил Петя.
- Здравствуйте все, - с легким поклоном закончил ритуал Миша. Все уже привыкли к долгим приветствиям и не обратили внимания, видимо, это происходило каждый раз. Миша прошел и сел за парту рядом с Томой, поставив пакет перед собой.
- Я тут принес кое-что, - произнес он тихо ни к кому не обращаясь, но Нелюбин сразу потерял интерес к Тамаре, то что приносил Миша, он ценил больше женских прелестей, прелестей женитьбы. Миша достал из пакета, кусок свежего мяса, завернутый в несколько прозрачных целлофановых пакетов, положил перед собой, и легонько подтолкнул к Томе. Ренат Исмаилович потянулся и жадно схватил этот пакет. Миша достал еще один такой же, в точности повторив все движения.
- Спасибо, Миша, - Тамара неловко взяла и убрала подарок в свою сумку.
Миша достал еще один пакет, действия его уже были более уверенные.
Петя тоже взял подарок и спрятал, снабдив комментарием:
- Спасибо, Мишенька. Ты знаешь, я вегетарианец, но мамочка с папочной будут рады.
- На здоровье, Петечка. Я рад помогать хорошим людям… Поэтам. Ренат Исмаилович провожал взглядом каждый спрятанный кусок. Миша достал еще один пакет и положил перед собой.
- Это Осипу Соломоновичу, - сказал Миша с нежностью и переложил мясо на преподавательский стол.
Нелюбин оторвался от созерцания вырезки и посмотрел на часы.
- Что-то Осип наш не торопится.
Миша достал из того же пакета небольшую мятую бумажку, на ней красовалось несколько строк, нервно повертел ее. И ни к кому не обращаясь спросил:
- Никто не хочет выпить?
- У тебя опять твой вонючий самогон?
- Он действительно не очень хорошо пахнет, да… дурнопахнущий, но очень даже ничего.
- И пей его сам, Мишенька. Лучше армянского коньячка нет ничего.
Маринадыч похлопал себя по нагрудному карману.
Петя же возмущенный резкими словами строптивого старика, попросил:
- Мишенька, налейте мне пожалуйста, чуть-чуть.
Миша достал большую бутылку с мутной жидкостью, на горлышко бутылки обхватывало несколько пластмассовых стаканчиков.
Миша достал пакет с бутербродами. Расстелив многострадальную бумажку, извлеченную из пакета ранее, Миша достал бутерброды, белый хлеб с ломтями буженины, и разложил на импровизированной скатерти. Стаканчики снял с бутылочного горлышка и расставил в ряд. Взял бутылку, открутил пробку и застыл. Он все делал медленно, обстоятельно, как будто боясь ошибиться. Миша чуть наклонил бутылку.
- Ренат Исмаилович, вы все еще отказываетесь?
- У меня свое. Под такой закусь грех не выпить, только твоего пойла я не буду. Коньячок, коньячок.
Ренат Исмаилович достал плоскую бутылочку с коньяком.
- Вот.
Миша перенес бутылку, и горлышко зависло над следующим стаканчиком.
- Петя, вы выпьете?
- Чуть-чуть.
Миша наклонил бутылку больше. Петя почти сразу закричал:
- Хватит! Хватит! Хватит!
Миша перенес бутыль, зависнув над третьим стаканом.
- Тамара, вы глотнете?
- Нет, спасибо. Миша перенес бутылку дальше и налил целый стакан. Передвинул бутылку дальше, подержал над пятым стаканчиком, потом передумал и поставил бутылку.
- Угощайтесь.
Ренат Исмаилович схватил бутерброд, поднял свою коньячную фляжку и произнес:
- Ну, будем!
Петечка приложился к стаканчику. Он пил самогон, как нектар, маленькими глоточками. Маринадыч приложился к коньячку и сделал несколько больших глотков. С удовольствием выдохнул и довольный принялся поедать бутерброд. Петечка же отломил кусочек хлеба от бутерброда и по маленькому кусочку отправлял его в рот. Миша задумчиво посидел и залпом выпил свою порцию.
- Давайте сразу по второй.
- Давайте, давайте, - сказал Нелюбин и схватил еще один бутерброд.
- Я буду совсем пьяным, - подал голос Петя.
Миша налил столько же в те же стаканчики. Посмотрел на свой и сказал словно оправдываясь:
- Мне надо. Я что-то волнуюсь.
- Выпей, выпей, Мишенька! – подбодрил старикан, схватив следующий бутерброд, заметив что он погрызен Петечкой, отложил, взял целый.
- Что ты Петечка, весь хлеб покоцали? Неужели нельзя есть, как люди едят, - сказал Нелюбин, напихивая рот едой.
- За поэзию, - твердо произнес Миша.
- Миша, налейте и мне, - попросила Тома.
Миша налил почти полный стаканчик.
- Спасибо, Миша.
- За поэзию, - повторил Миша.
- А я пью за тебя, Мишенька, - сказал уже изрядно захмелевший Ренат Исмаилович. – Нам просто повезло с таким членом клуба. Нашего поэтического клуба. Ты хороший человек, Мишенька. Лучший из всего этого сброда. Нам несказанно повезло, что ты работаешь мясником. Очень вкусное мясо. Спасибо.
Старик приложился к горлышку и смачно булькнул коньячком.
- За поэзию, - упрямо повторил Миша.
- За поэзию, - поддержала Томара.
- Да, - подтвердил Петечка и высочил самогон.
Тома выпила, как воду. Не поморщилась, не передернулась, но щеки сразу раскраснелись. Выглядело это несколько необычно: на белом-белом полотне лица три красных пятна – щеки и рот. Они напоминали кровь артерий.
Миша посидел истуканом, быстро заглотил содержимое стаканчика, крякнул, сказал «хорошо» и снова застыл.
- Ну, что ж. Давайте начнем. Осип, наверное, сегодня и не придет. Но не пропадать же занятию, - сказал Ренат Исмаилович, переместившись за преподавательский стол. Ловко скинув предназначавшийся для руководителя кусок мяса в свою сумку.
- Что бы я хотел сказать, - завел он. – Я борец за чистоту русского языка…
- Предлагаю после слов «русский язык» восклицать «великий и могучий» и кричать «ура!», - вставила Тома.
- Хорошая мысль. Так что я говорил? А, я так сказать воин нашего русского языка…
- Великого и могучего, - выкрикнула Тома.
А «ура» уже закричали втроем, тома, Петя и Миша широко улыбающийся, ему понравилась новая игра.
- Русский язык…
- Великий и могучий! Ура! – это прозвучало более слажено, последнее «ура» поддержал даже сам Нелюбин.
- Э-э-э. Значит, то самое. Наш великий и могучий знал, - продолжил Ренат Исмаилович. – Знал таких поэтов, как Александр Сергеевич Пушкин.
- Предлагаю, после имени Пушкина, - снова встряла Тома, - восклицать «это наше всё» и кричать троекратное ура!
- Великолепно, я вообще считаю, что Пушкина…
- Это наше всё! Ура-ура-ура!..
- Нужно причислить к рангу святых. Он божество нашей поэзии.
- Сначала присвоить генералиссимуса, сместить действующего Бога и заменить его Пушкиным! Этим нашим всем! Ура-ура-ура! – выпалила Тамара.
- Гениально!
Тихо входит молодой человек небольшого роста. Он в свитере грубой вязки, шарфе, и нелепой шапочке, на носу старомодные толстостекольные очки.
- Я что-то упустил? – тихо произнес он. – Здравствуйте.
- Мы изменяем русский литературный мир, - доложила Тома.
- Выпьете, Осип Соломонович? – спросил Миша.
- Нет, попозже. Сначала дело.
Ренат Исмаилович нехотя уступил преподавательское место и переместился на свое, а Осип Соломонович сел, достал из дырчатой авоськи бумаги в папочке и начал их перебирать, затем поднял голову, все внимательно смотрели на руководителя.
- Извините за опоздание. Непредвиденное обстоятельство к поэзии не имеющее никакого отношения в виде поломки дверного замка.
- Что не выйти было, - тоном знатока поинтересовался Маринадыч.
- Дело малое – все обошлось. Давайте начнем.
- Я новенькое принес, - сообщил Петечка.
- Ну, читайте, прошу вас.
Петечка встал, он волновался.
- Стихотворение написано моим любимым четырехстопным ямбом.
- Ты же сказал, что амфибрамхий освоил, - возразил Ренат Исмаилович.
- Можно я прочитаю?
- Да, пожалуйста, - разрешил Нелюбин.
- Итак…
Петечка наклонил голову, выдержал паузу сосредоточенности, словно входя в роль, прочитал:
День подступил, но ночь не уходила…
И тела крест душа тащила…
Лежал, бессонницей томим…
Один. Несчастлив. Нелюбим.
Светлело небо над Европой
Огромной впуклогнутой жопой,
И солнце ленно поднималось,
Как огненный гигантский фаллос.
После короткой паузы размышления разошелся Ренат Исмаилович:
- Первая строка нормальная, а все остальное никуда не годиться. Молодой человек, ну откуда у тебя эта нелюбовь, несчастье, одиночество. В твои-то годы.
- Это его чувствование, - возразила Тома.
- А бессонница! Какая у младенцев бессонница?
- Вы говорите не о форме, а о мысли!
- Да, и что?
- Да то, что каждый человек индивидуален, и не трогайте его!
- Человек будет писать чушь, и не надо его трогать?
- Мы живем в демократическом обществе, любой имеет право на чушь!
- Я думаю, что Тома здесь права, - мягко подвел итог Осип Соломонович, - нельзя запрещать автору самовыражаться.
- Да что он может знать о крестах? Здесь жизненный опыт нужен?
- Петр ненамного моложе Христа, когда его распяли. Их жизненные опыты сравнимы.
- А я бы все равно сделал по-другому, ну скажем так:
День подступил, но ночь не уходила
По горизонту легкой поступью бродила,
А я лежал, судьбою ласковой храним,
Один, но счастлив и любим.
Второй куплет можно заменить вообще двумя строками.
Светлело небо, голубело,
И солнце разгораясь тлело.
- Но это получилось другое стихотворение, - спокойно возразил автор.
- Зато без жопы и бодрое, - самодовольно ответил Ренат Исмаилович.
- Может, кто-нибудь еще скажет? Тамара? – спросил преподаватель.
- Мне стихотворение не понравилось, - Тамара говорила не поднимая головы сверяясь с записями сделанными во время прочтения, говорила внятно, но монотонно. – Первая строка выбивается из ритма, во всем стихотворении пять стоп, а в первой – шесть.
- Да? Я и не заметил!
- Первые две строки глагольные рифмы и причем плохие.
- И правда, - разочарованно подтвердил Петя.
- Во второй строке инверсия, правильнее было бы сказать «душа тащила тела крест».
- Мне нравятся инверсии.
- Некоторые слова все-таки не стоит употреблять…
- Ага. А еще неплохо бы ввести героем эльфа!
Все захихикали, остался серьезным только Осип Соломонович.
- Вы все сказали? - обратился он к Тамаре. Тома кивнула.
– Спасибо, - продолжил он. – Вы что-нибудь скажете, Миша? Пожалуйста.
Миша изобразил сосредоточенность, несколько раз мыкнул, на лице выступил пот.
- Мне кое-что непонятно, - наконец выдавил он.
- Не надо говорить, что забыл, что такое фаллос, - захихикал старик. У него фаллосы в каждом стихотворении.
- Это я помню, - сказал Миша и густо покраснел. – Я забыл, что такое инверсия.
- Вы же записывали, Миша, - вспомнила Тома.
- Я забыл тетрадку дома.
Миша покраснел еще больше.
- И еще, как это ленно? Это от слово медленно?
- Это от слова лень, - ответил преподаватель. – Ленно – значит ленясь. Вам понятно?
- Вроде, - сказал Михаил и с тоской посмотрел на бутылку.
- Насчет медленно – очень хорошая мысль, может это родственные слова. Я попытаюсь узнать. Наверное.
Миша посидел, подумал и добавил:
- Давайте выпьем.
- Чуть-чуть попозже, Миша. Сначала я хотел бы подвести итог, под разбором, высказать свое мнение о стихотворении. Я хочу сказать – мне понравилось.
- А вот так было бы лучше! – встрял Ренат Исмаилович.
Уж небо снова розовело,
Морфей не посетил то тело,
И солнце все же поднималось…
Но ночь в душе обосновалось.
Вот где-то так. И настроение сохранилось.
- Мне кажется, Ренат Исмаилович, что вы слишком все хотите переделать.
- Нет это вы все слишком хотите переделать, раньше фаллосы в небо не тыкали. Где вы найдете такое у Пушкина?!
- Это наше все! Ура! Ура! Ура!
Осип недоуменно обвел взглядом кричащих.
- Не стоит утяжелять ругательствами и пошлостями русский язык
- Великий и могучий! Ура!
- Это что за нововведение? – спросил удивленный преподаватель.
Нелюбин охотно пояснил:
- Эти патриотические кличи приняты общим голосованием сегодняшнего заседания. Скоро они будут греметь повсеместно, а может и повсемирно!
- Крики мне кажутся идиотическими…
- Так оно и есть, - тихо произнесла Тома.
- Мне это напоминает сумасшедший дом. Я хотел бы… - Осип замолчал и передумав продолжать, махнул рукой, словно говоря: «Делайте, что хотите». И рассеянно продолжил так:
- Я о стихотворении. Я не считаю поправки Рената Исмаиловича правильными. Хотя стихотворение явно нужно доработать. Я согласен с Томой о форме. Рифмы должны быть четкими. Ритм нужно подправить. Инверсия мне не мешает, здесь она достаточно естественна. Ругательное слово нужно все-таки заменить. Вы, Петечка, и без слов умеете эпатировать. Без таких слов, я имею ввиду. Не нужно такого. Вынужден признать, что сравнение солнца здесь играет. Мы уже привыкли к вашим стихотворным концовкам. Знаем, что у каждого есть под кроватью труп, а в шкафу скелет, а у вас и там и там фаллосы. В данном стихотворении фаллос у вас поднялся на новую высоту. Единственное, что стихотворение все-таки нужно доделать. Давайте подумаем, что там можно с рифмой сделать. Как там звучит первая строка?
- День подступил, но ночь не уходила.
- Мне нравится. Хорошая упругая строка, ее и надо оставить. А рифму нужно хорошую. Не уходила… - повторил он задумчиво.
- Кадило! – воскликнул Ренат Исмаилович.
- Приходила, - вставил Миша.
- Однокоренные рифмы – это не то, что нам нужно, - сказал Мише Осип.
Тома полузакрыв глаза перечислила:
- Блудила, крокодила, удила…
- Мудила, - выкрикнул Миша.
Все в недоумении затихли.
- Это же не однокоренная рифма? – поинтересовался он.
- Это бранное слово, оно тоже не подходит для литературных произведений, - терпеливо объяснил Осип. - Хотя рифма на удивление точная…
- Я кажется нашел, что мне нужно, - произнес задумчиво Петечка. – Я еще поработаю над ним. Принесу в следующий раз.
- Давайте продолжим. Ренат Исмаилович?
- Да-да. У меня есть новенькое! Только я его не дописал, но я все равно прочитаю.
Если б не наполнил я листочков клетки,
То вполне возможно мог бы заболеть,
И глотал безбожно рюмочек таблетки,
Но нашел и нАлил символьную сеть.
Дальше я не придумал, а окончание будет таким:
А узор морозный прячет минарет
И рисует вдохновенно Пушкина портерет.
- Это наше все! Ура! Ура! Ура! – завопили все.
- Обсуждать я это не хочу. Я допишу, потом принесу.
- Ну, вы вполне зрелый поэт, работайте.
- Еще кто-нибудь?
Миша очень просительно сказал:
- Давайте выпьем.
- Уговорили, - сдался Осип.
Выпили, зажевали. Еще выпили.
- Ну, что я хотел сказать!.. – сказал, повеселев, Осип.
- А можно я прочитаю, - выпалил изрядно захмелевший Миша.
- Читай, - разрешил Осип, такой отмашкой как будто командовал расстрельной командой.
Миша встал, прокашлялся и прочитал с листочка, немного отодвинув бутерброды:
Не приучен точить лясы,
Не болтун я, - рубщик мяса!
Миша сел и потупился. После паузы все встали и захлопали в ладоши. Овации были долгими. Отхлопав, Осип сказал:
- Это гениально! Я думаю, что выскажу общее мнение… Вам скоро можно вступать в Союз писателей. Во-первых, вы ушли от однострочных стихотворений, Во-вторых, у вас появилась полноценная рифма. Не глагольная, не ботинок-полботинок, а нормальная! В-третьих, у вас расширяется словарный запас. Лясы… Это прекрасно! В следующий раз… - и тут он запнулся и закончил коротким «Да».
- Давайте выпьем.
Предчувствуя важность сообщения выпили молча, только Маринадыч заметил, что классическая Мишина фраза – это первая строка стихотворения, а преподаватель тяжело продолжил:
- Так, что я хотел сказать… Я ухожу.
- До свидания, Осип Соломонович, дружно воскликнули все.
- Вы не поняли… Я совсем ухожу.
- Как? – воскликнула Тома в панике, Петечка с Мишей подавленно молчали, только Ренат Соломонович ехидно улыбался, словно сбылась его давняя мечта. На Петечку было жалко смотреть, он был похож на общипанного попугая.
- Вы не можете так поступить, - добавила она уже тихо.
- Давайте, обсудим это позже, а сейчас продолжим занятие.
- Я… Я прочитаю, - со слезами сказала Тома.
Настроение сразу изменилось, скрытая агрессия появилась во всех. Они были похожи на атакующих акул. Тома встала и наизусть, интонировано, подчеркивая фигуры стиха покачиванием тела и движениями рук прочитала:
Если б я замечал красоту
На ладонях печальных лет,
Если б я заменил слепоту
На безумно-цветной рассвет.
Я б эльфийский лучил огонь
Через поры окон-зрачков,
Я звучал бы струной чуть тронь,
Я бы вечно был юн и нов.
Я бы чаек с небес собирал
Рыбьей стаей их крик ловил
Снежных крыльев лихой карнавал
Пеной млечной в волну завил.
Челноком на часы навил
Счастья яркого легкий след,
Я бы радость земле лучил,
Я бы жил не полсотни лет!
Открыв рты, народ слушал. Но только Тома закончила акулы обнажили зубы и ринулись в атаку. Первый кусил Маринадыч:
- Опять эльфийские песни! Сказочки! Зачем? Зачем писать о такой туфте? Кто видел эльфов? Что за эльфийский огонь, где его можно потрогать? Это полный отстой! – кипятился он. – Опять сложность, вычурность! Опять от мужского имени. Что нет простых бабских тем? Любовь-морковь, цветочки-ягодки, пейзажи. Где женственность? Когда сдохла женская лирика? Ты ее убила! Ты убийца.
Все ткнули указательные пальцы в Тому и засмеялись, причем злобы в этом смехе было больше, чем смеха, только преподаватель сидел недвижно и не отрываясь смотрел на Тому. Этот ритуал похоже был отработан до мелочей повторялся не раз.
- Томочка, а вы мальчик? – спросил Петя и змолчал. Тома не ответила зато Миша выдал:
- Зрачков-нов – это плохая рифма.
Это был шок! Даже Мринадыч, который порывался что-то добавить, затих.
- Ценное замечание, резюмировал Осип.
- Мишенька! - с обожанием начал Петечка, - вы растете на глазах.
Миша испуганно оглянулся и посмотрел под ноги, будто там были глаза, на которых он растет. Потом внимание переключилось на Тому и все повторили ритуал с тыканьем пальцами и со «смехом». Для краткости изложения, далее я буду просто вставлять слово «ритуал» и вы уже будете понимать, о чем идет речь.
- Я присоединяюсь ко всему сказанному и добавлю: это не поэзия. Поэтом Томочка нужно родиться. Ваша бредятина про эльфов, коней, и драконов от мужского имени завораживает, но не более того. Поверьте мне.
Ритуал повторился.
Тома прокричала, обращаясь только к Осипу:
- За что, за что в меня ненавидите? За то что я талантливее вас?
- Томочка, мы желаем тебе добра.
Ритуал.
Вы меня любите, - продолжала орать Тома. – Да. Любите. Мальчики, которые любят, всегда стараются причинить боль! Дергают за косы и все такое! Вы думаете рожать – это не больно? Больно мне! Больно!
Тома успокоилась села и добавила совсем тихо и спокойно:
- Любите.
- Вот это лирика. Вот так Тома и нужно писать… - резюмировал руководитель и продолжил, - Я, Осип Соломонович Мандельштам заявляю, что все вы не Мандельштамы. Я создавал это объединение, чтобы оно было литературным…
Ритуал повторился снова, все подумали, что слова обращены к Томе.
- Я ошибся, - Осип Соломонович говорил с яростью, - я хотел найти талантливых людей, чтобы вырастить знаменитые имена, чтобы иногда рождались СТИХИ, настоящие стихи, а не эта шваль.
Ритуал.
Я говорю о всех вас, вы все бездари, - сорвался на крик Осип.
Маринадыч вскипел быстро и сварливо забулькал:
- Попрошу! Я настоящий поэт с опытом. Не чета многим. Сам-то ты ни строчки не написал.
- Если б я написал, все поэты сдохли бы от зависти!
- А чего же не написал?
- Я вас дураков учу!
- Нас не надо учить, пошел ты вон, импотент несчасный!
- Что вы такое говорите Маринат Соломонович, - воскликнул Петечка, в его голосе читалось некоторое удивление.
- Не сметь! – заорала Тома, вместе с Петчкой, - обзываться на Осипа Соломоныча, хам неинтеллигентный.
- Я не виноват, что у него приборчик не работает! Ни строчки не написал! - завершил Нелюбин.
- Я ухожу, - сказал жестко Осип и вышел.
- Нет, - простонал Тома.
- Давай, давай, - пробурчал Маринадыч.
- Ах! – огорченно выдохнул Петечка.
И только Миша молчал.
- Почему, - сказала Тома. - Почему, Миша, вы не говорите «Давайте выпьем»?
- Он вернется, - сказал Миша и налил по стаканчикам самогон.
- Откуда вы знаете? – заинтересовался Петечка.
- Да пускай катится! Я! Я буду руководителем.
- Не сметь! – взвизгнула Тома.
- Он не сможет без ЛИТО. Это такая зараза, прицепится – не отстанет, - пояснил Миша.
- Ценное замечание, вы, Миша, удивительный человек, - сказала задумчиво Тома. – Устами ребенка глаголет истина.
- А что я порулю! – заговорил Ренат Исмаилович. – Я буду руководителем.
- А почему вы? – спросил Петечка.
- В этом деле молодой человек, талант в мозгу нужен. У меня все будут писать нормальные стихи. Без жоп, фаллосов и эльфов.
- Спасибо! Но вы нам не подходите, - прервала Нелюбина Тома.
- А кто будет? Кто? Я опытный. Может есть сомнение, что ЛИТО должен руководить многоопытный человек, и что мальчишка у руля – это не дело!
- Он хороший, мы его любим! – воскликнул Петечка и тут же поник.
- Понятно, - хихикнул Маринадыч. – Нет! Нет больше кандидатур. Разве что Миша.
- Он вернется, - сказал Миша и начислил всем еще по стаканчику.
– Последнее, - добавил он.
- Ну, вот и славненько, давайте разбредаться. Хорошо сегодня поработали. Плодотворно. Хочу пожелать всем нам пушкинских стихов, - Ренат Исмаилович остановился на этих словах, он видимо ожидал другой реакции.
- Легкого русского зыка! – пожелал он, но никто не откликнулся, все были подавлены.
- До свидания, - сказал Миша, легко поклонился и неторопливо вышел.
- В следующий вторник, Мишенька!
А Миша сосредоточенно думал: «Он вернется».
Петечка собрался и уже в дверях обернулся:
- Да он вернется, пускай он не написал ни одного стихотворения. Разве это важно? Он хороший. Он великий гуру. И даже если не вернется, то… Мы же не можем без ЛИТО, без этих встреч.
- Да, Петечка, - подтвердила Тома.
- Наш союз прекрасен, - неожиданно нежно произнес Ренат Исмаилович. Он смотрел на Томины коленки.
- Мы будем встречаться… Но он вернется! Я ему позвоню! – Петя решительно вышел.
Собрался и Нелюбин, только Тома сидела.
- Не переживай, Томочка, - сказал Нелюбин. – Все будет хорошо. Мы скоро поженимся. И все-все будет хорошо.
Тома хотела возразить, но Нелюбин выскочил. Тома медленно встала, собралась, прошла по кабинету, подошла к окну, постояла и медленно направилась к выходу.
- Он вернется, обязательно вернется. И мы вернемся с новыми, волшебными стихами.
Тома пошла увереннее. Щелкнул выключатель.
«Когда свет выключают, - подумала Тома, - он не прячется, он умирает. Приходит тьма. А за этой тьмой уже слышны голоса эльфов и рисуются силуэты величественных деревьев. Этот древний народ появится, вспыхнут костры, зазвучат их дивные голоса, песня наполнит мир, руны будут виться, словно дым костра рядом с моей душой… Все будет хорошо!..»