В пятом классе в школе объявили о краевом конкурсе рассказов.
Тема была: "Космос и мы" - в честь двадцатилетия полёта Гагарина.
Рекомендовалось писать что-то фантастическое, где бы участвовали дети.
Для "усиления" творческих коллективов создавались "тройки" тех, у кого за сочинения были положительные оценки. "Тройки" возглавлялись двумя "русачками", акоголиком-химиком, который считался хорошим выдумщиком, завучем "Конь-головой", прозванной так за горделивую осанку и задорный смех, а так же лично директором школы.
Я, из-за собственной скромности, не попал ни в одну "тройку", хоть и писал сочинения исключительно на "пятаки".
А дня за два до контрольного срока отсылки рассказов, вдруг, решился - и написал, как мог, один.
Никто из "троек" не показывал друг другу своих работ, состязание было честным и ожесточённым. Выпытывали друг у друга все, но "триадам" удалось отстоять тайны творчества и отослать, в итоге пять работ. Моя была шестой - её я втихушку выслал от себя лично на известный мне адрес.
Оценивать работы должно было краевое жюри во главе с местным поэтом-песенником.
Результаты ждали полтора месяца.
Кто-то не выдержав, первым рассказал идею своего творения. К вечеру выяснилось, что у всех идея была одна: двое или трое мальчишек пробираются на космодром, долетают до другой планеты, по пути уничтожая пиратов, - а дальше катаются на двухголовых коровах и открывают новый металл, который оказывается очень нужным Земле.
Не остался в стороне от сюжета и я. Правда, у меня в героях были мальчик с девочкой и они, наоборот, прилетали откуда-то на Землю, - я не уточнял, откуда именно.
Тут они ходили, невидимые для взрослых, общаясь только с детьми, да и-то не со всеми. Оказывается, их не видели те, кто матерится - каким-то образом ругательства отражались в окружающем нас незримом эфире и делали ругателей слепыми к иным формам жизни.
На этом приключения не заканчивались - эта парочка перелетала на следующую планету, где уже обнаруживала разговорчивые цветы, которых много лет не слышали хозяева этой планеты, потому что... Да уже и не помню - почему именно.
В общем, получалась некая эпопея, где прилёт на Землю был лишь одним из эпизодов, а откуда главные герои и почему оказываются в таких местах предполагалось открывать скупо, кусочками в каждом рассказе.
Но всего этого я не стал ракрывать своим одноклассникам, даже сам факт моего монописания решив сохранить в тайне. Ну а через полтора месяца почти одновременно в школу и мне домой пришли конверты с теми же текстами.
На рассказах "троек" были выведены баллы - от "девяти с минусом" у тройки директора, до девяти с тремя восклицательными знаками у тройки уволенного, к тому времени, химика.
У меня внизу, под текстом, была только надпись:
"А дальше?" - и никаких баллов.
Я уже позже сообразил, что "девятки" ставились, чтобы не обидеть, а тем, кто на самом деле создал что-то значительное - им поставили "десятки".
Но в тот день, получив это жалкое "А дальше?", я посчитал вопрос издёвкой и навсегда зарёкся лезть в литературу. В тот же день, расстроенным, я проходил мимо старшеклассников и услышал, как они совершенно безобразно и неумело матерятся - и тогда же решил, что, когда вырасту, не буду материться.
Так за один день у меня вышло целых два зарока.
А следующим летом я отдыхал в лагере-санатории.
Был юбилей краевого центра и к нам должен был приехать важный гость, создатель гимна города. В честь этого пришлось выучить унылую песню про "город сказочный, город-умница", под басоватый баян местного массовика-затейника.
Фамилию важного гостя я узнал сразу - это был тот самый глава жюри, с конкурса. Потому, что греха таить, песню я вызубрил лучше всех, орал её громче всех и тайно надеялся, что он спросит, - как, мол, фамилия этого старательного мальчика, а ему скажут, и он сразу вспомнит, потерев лоб, улыбнётся и расскажет мне про мои вирши что-то такое, от чего я запунцовею и буду тайно гордиться...
Но песенник, высокий худощавый растрепанный мужчина в "бабском" свитере, на меня не обратил ни малейшего внимания, всё время пил холодный компот из столовой, сплёвывая косточки и даже не расписался на знамени отряда, о чём его просили горнист с барабанщиком. Не дождавшись обеда, он уехал и к концу смены я про него уже забыл.
И, всё же, через два десятка лет я его узнал в, почему-то, маленьком, одутловатом, таком же растрёпанном, шаркающем ногами старике. Дело было в краевой урологии, я случайно услышал его редкую фамилию, вспомнил, стал расспрашивать и поделился с ним своими детскими воспоминаниями.
Меня он, конечно, не помнил, как и моего рассказа. Даже честно признался, - не факт, что вообще читал все эти мальчишеские бредни, это была обычная общественная нагрузка-обязаловка к очередной дате.
Мне ещё очень хотелось услышать что-нибудь завершающее, вроде:
- Ну, если я не поставил оценку, а задал вопрос о продолжении - значит, меня заинтересовало и ты был оригинальнее остальных...
Но этих слов не было. Он и разговаривать-то мог недолго - больной, уставший от себя, старый человек, с пластиковой бутылочкой для катетера на боку, привязанной грязным бинтом, клетчатая казённая пижама, седая щетина. Ему нельзя было долго сидеть или лежать - и он ходил туда-сюда по коридору, здороваясь со всеми и горделиво сравнивая с остальными страдальцами уровень жидкости в бутылке.
Когда меня выписывали, я сбегал за территорию больницы и принёс каждому по паре бутылок пива. Больше было нельзя - большинству и этого было многовато.
Мы сидели, вспоминали смешные случаи, которых полно в любой больнице, повздыхали о тех, кого перевели в реанимацию, подивились столь малому количеству живых почек на душу населения этой палаты. Кажется, наш поэт что-то хотел мне сказать один на один и мне даже на секунду показалось, что это он про тот мой старый текст...
Но, увы - он всего лишь хотел поделиться свежесочинённым стихом. Там, кажется, рифмовались "катетер" и "револьвер" и была какая-то "Она" - с большой буквы.
Тут меня позвали оформить последние бумаги на выписку, я ушел в главный корпус и в больницу больше не возвращался.
Один зарок я, всё же, исполнил.
Хотя, иногда, уж-ж-жасно матерюсь!