Когда думаешь о хорошем, очень хочется, чтобы оно принадлежало только тебе. Человек не жаден, но обладание даже сущим пустяком даёт ему ощущение богатства, которое может и не стоить ни одной монеты...Разве богатство для кого-то другого твои деревья, облака, синева весеннего неба? Ведь только ты один знаешь,что с именно этого дерева упал последний лист. Только ты один знаешь, таинственно улыбаясь, что рыхлый снег, проваливаясь и чернея, освобождает раньше всего ту проталинку и чёрная земля, разогретая и дышащая паром. выпускает наверх жизненные силы.
Я никому не хочу отдавать ставшее дорогим до той степени, что становится больно даже при упоминании о нём. Я знаю, этот город многим дал жизнь и у многих отнял. Он вошёл в них серыми и густыми, непроницаемыми, как пепел, зданиями, тусклым и бледным свечением белых ночей. Я обращаюсь к тебе, город, с этими словами и верь, они самые честные, чтобы ты принял всё невысказанное мое немое восхищение тобой, невозможность тобой овладеть и в этой невозможности, как в невозможности вернуть миг счастья, быть болезненно счастливой.
Ты подарил мне тот дух, который дарил Пушкину, Блоку и Достоевскому. Я знаю, человек создает те образы, которые он знает или представляет хотя бы раз. Понять - значит заглянуть внутрь и как со дна колодца зачерпнуть святой воды. И если можно приблизиться в понимании души скорбящего и сгорающего в страданиях Достоевского, а на бессонном лице Блока увидеть следы ночного озарения - это значит понять тебя - Петербург!
Мглистый, сырой, маняще-ослепительный Петербург!
Почему мне так хочется освободить тебя от людей, сбросить эти цепи и в тишине, строгости, суровости твоих ночных улиц, в покачивании мостов, во всём этом глухом молчании то ли сна, то ли бессонницы прикоснуться к каждому дому.
Так же как ощущение времени различно(всё зависит от того, что испытываешь в данный момент), так по-разному воспринимаешь один и тот же дом, мост. Почему у меня создалось впечатление мрачности города и своего одиночества в первую свою встречу и почему он остался в памяти ослепительно белым с золотом куполов?
Пусть говорят, что самый лучший фотоаппарат - наша память, нет, она может вобрать всё то, что ты испытал, уже пережитое, перечувствованное - твоё, но не общее. И это единичное "твоё" ты никогда не сможешь отдать, потому, что "твоё" оно стало только тогда, когда в вошло в тебя, растворилось и стало частичкой тебя.
Ведь если я обращаюсь к своей памяти, я вызываю не копию. а ощущение(как если бы хотелось вспомнить дорогое лицо, воссоздать которое невозможно) есть лишь уверенность в том, что можно представить как будет произнесено какое-то слово, можно, наконец, вспомнить ощущение улыбки. И теперь мне трудно говорить точно о первом впечатлении:в нём соединилось то, что хотелось представить(а значит какое-то мнение и то, чем я жила те минуты.) Всё это накапливаемое и долго не разрешающееся и оттого похожее на болезнь, в одну минуту, как ярким лучом разорвало густую пелену тумана.
Конечно, я представляла его загадочным. Поэтому разве хотела я с ним встречи днём? Может быть, желание увидеть его таким заключалось в желании как можно дольше познавать его, а познавая, оставлять самое главное"как бы на потом". Это чувство очень сравнимо с постижением любимой книги: зная, что она прекрасна, не прикасаешься к ней, боясь растерять тот накопленный дух, что живёт в тебе.
Первое впечатление. Пустота. Чернота Обводного канала. Молчание домов. Сопричастности никакой. Только тайна. Очень большая. Ощущение вечности, неподвластности Времени. Страх. Да, мой собственный, мелкий, противный страх. Страх, что не примет, что не мой(это город-то, желаннее которого, казалось, не было)Ведь смотрим мы в глаза Спаса Нерукотворного. Только то, что видим - не то, что понимаем.
Понять его лик - значит приблизиться к нему по времени, значит познать эпоху, до жестокости суровую и оттого, наверное, больше чем когда-либо стремяшуюся к добру. Значит ли это, что под добром видим зло, а под тьмой - свет? Да, потому что Добро порождает зло и добро есть Идеал( как Крест перед нечистой силой). И чем горше, сильнее страдание, тем очистительней Воскрешение.
Значит всё, что было накоплено другими, во мне пробудило только стремление к нему, но еще не понимание. Вот почему он был чужим, холодным и очень великим. Что я пред ним, пред всей его историей? Только отголосок прожитого, тень в пустом переулке. Главное - то, что он для меня.
Церковь Николы святого угодника. Торопливость, суета и величие храма. Сонный Крюков канал не пробуждается даже от звона колоколов. Лодки, вытащенные на берег, прикрыты влажноватым снегом, стук палок по мостику. Идут в церковь. К Николе Чудотворцу. Останавливает убогое скрюченное существо."Подай, Христа ради!" Смотрю в глаза, их нет. Становится страшно.От мрачности одеяния(тот же цвет там в городе не пугал, от пустоты и безразличия в голосе, от какой-то дикой реальности происходящего)...Народ все стекается. Осторожно протискиваюсь в дверь. Она почему-то широко открыта и это вороватое "беганье" выдаёт меня. Впереди несли гроб, и я оказалась в числе хоронящих...Как темно! Горят свечи, пробегают какие-то чёрные тени(это в черных халатах богомолки), а рядом на скамеечках чинно сидят. Гроб открыт. Там существо отстрадавшее, отдавшее Господу душу, но оставшееся здесь в этом душном воздухе в чаду ладана, в бесконечной отходной священника. Зачем, отчего у нее на лбу"Упокой её душу, Господи!"Как ужасно ощущать страдание родных и равнодущие чужих! Этот сырой пол, эта духота, это нищенское одиночество. Ведь они считают, что Господь с ними. Но в смерти Его нет, хотя им кажется, они верят, что есть. А двери всё раскрываются, гробы всё вносят. Мне страшно. Кажется, что произошло убийство. Ощущая чей-то взгляд, оборачиваюсь. На меня смотрят глаза страдальца. Знаешь, что это за старухи? Это я убил. Зачем?...Бьют колокола. Я измучалась. Но уйти не могу. Какая-то сила в его словах. И вот я уже начинаю понимать, что передо мной стоит великий страдалец Раскольников. Здесь в этой церкви, молясь после страшной правды, когда с такой решимостью поведал он свою исповедь Сонечке, пришли сюда две души одинокие, беззащитные. Что привело их, какие еще страдания пошлёт им судьба? Сейчас Соня повернёт залитое слезами личико, поднесёт к горящему лбу руки и осенит себя. Раскольников ждёт. Он особенно молчалив. Сейчас он забыл про все свои страхи, он видит только этого несчастного в гробу, около которого бьется мать Сонечки. Почему мать бьётся и рыдает, почему Родион(она не может произнести "убийца" сделал это?)
Стремится ли он к ней, пытаясь найти понимание, оправдание? И не есть ли Соня тот идеал, то божественное начало, то, что должно спасти его?! Раскольников в страданиях своих признается ей. Что сближает их? Страдание ли делает его таким сильным(он уже ничего не боится), что рассказа своего он ждёт не как необходимости от тяжести и раскаяния, а как возможность пожалеть свою душу, раскрыть все страшные мысли. Есть в этом что-то от наготы Юродивого, от какого-то полубезумного шутовства. Но в мерцающей и сухой тишине комнаты между ними наступает такой момент, когда его душа, сострадающая и и в силу этого почти провидческая проникает в другую, тоже прекрасную человеческую душу. Женское начало. готовое к искуплению греховного, очищению. Поэтому образ Сонечки близок образу Марии Магдалены. Она не может оттолнуть его, как не может и любить. Она прощает, надевая крест. И одна несчастная, нищая, бесприютная душа, находит в себе силы согреть другую.
В квартире Достоевского, недалеко от Владимирской церкви, узенькой и красноватой, меня поразила картина, висящая над кроватью писателя "Сикстинская Мадонна" Рафаэля, специально переснятая с оригинала в Дрездене. В тот момент, в тишине кабинета, среди книг и иконы, висящей в углу, эта картина удивила меня. Познавший душу человека, как никто другой, Достоевский с особенной силой раскрыл душу женщины. Во всех женских образах, созданных им, чувствуется преклонение перед загадочной женской натурой. Даже в неистовой Настасье Филипповне есть то-то таинственное, как в самой природе. И это таинство - святость. Мадонна,которая спасёт, которая даст силы. Удивительно, что просто благодеяния вызывали у Раскольникова боль, мучение. Открыться он может только такому существу, как Соня с её ангельской духовной чистотой.
Не тишина города с его сонными каналами сделала преступлением жизнь Раскольникова. Все эти тени, бредущие по жизни, уже давно стали преступниками. Они преступили. Преступили свое состояние униженности, потому что другие преступили через уважение и ненасилие над ними. Одно влечёт за собой другое. Гнев ведёт к протесту, протест к взрыву. А город, закутываясь в туман, в своей ледяной купели, не даёт очнуться больному воображению. Холодом сжимает виски, поёт свирепым голосом вьюги, проливая смертельный свет фонарей на и без того желтые лица. Он уничтожает душу кошмарными видениями, заставляя дрожать на мосту при виде утопленников, оставаясь таким же великим и всемогущим...
Утро, когда призраки покидают тебя, чтобы придти вечером или ночью. Так что же тогда настоящий город? Тот, что просыпается с рассветом или тот, что погружается в сумрак? И то и другое. Потому на таких огромных полюсах стоят разные писатели Достоевский и Блок. День и ночь. Для одного хаос, разрушение, тоску, изменчивость, страдание приносит Петербург, покрытый ночным мраком. Этот мрак для него олицетворялся с мраком души, человеческим самообманом, чёрствостью людей и окаменелостью города. Вот почему ледяным дыханием веет от пейзажей города. Вот почему его герои живут в комнатах с маленькими оконцами. Нет, они запираются не для поисков истины. Истина рождается в преступлении и в очищении от него. Чистота мучительней страдания, но она и прекрасней...
Теперь Блок. Блуждая по городу, я смотрела на него и глазами Блока. И солнце уже вставало по-другому. Оно не предвещало страдания и дарило надежды на будущее. Блок смотрел вдаль. Я почти уверена в том, что на окраине города когда-то упала звезда, превратившаяся в незнакомку. Это было весной, ясной весенней ночью, когда кто-то бродит по городу и кто-то, как Звездочёт, считает звёзды. Кончилась ночь и кончилось молчание. Это "Движение " в ночь представляется, как падение в бездну, из которой возвращаешься, как из чистого сна, принесшего незамутнённость чувств. И еще полный неясных ощущений, спрашиваешь у рассвета о парящей в высоте Душе, о стремлении к Душе и сон благословенен.
Пускай душа неисцелима!-
Благословен прошедший сон.
Утро, как истина.
Звезда-условный знак в пути,
но смутно теплятся огни,
А за чертой - иные дни,
И к утру, к утру всё найти.
Всё свершается ночью.Это - таинство. Можно сойти с ума от счастья. Какие-то щорохи, отблески лунного света. Мерцание звезды. Призрачные лица незнакомцев.
В ночи, когда уснёт тревога,
И город скроется во мгле,
О, сколько музыки у Бога,
Какие звуки на земле!
Какая из Петербургских речек более всего его манила? Может та, около которой он жил, а может та, к которой необъяснимо влекла его душа. Мне кажется, это была Фонтанка. В сказочно-прозрачную белую ночь она на своих висячих мостах покачивала остановившихся в своем движении огромных львов. Позванивала висячими цепями, на которых держался мост.
Она несла свои воды туда, где встречаются канал Грибоедова и Крюков канал. Значит, опять к Достоевскому. Как реки, так встречаются и люди. Возможно, Достоевский и Блок встретились у колокольни Никольской церкви. Но ведь Достоевский тянулся к ночи, а Блок жаждал утра, утренней звезды. Блок взывал к будущему. он был Глашатай Весны.
О, весна без конца и без края,
Без конца и без края мечта,
Узнаю тебя. жизнь, принимаю,
И приветствую звоном щита.
* * *
Значит, чем город жил без меня, что он накопил в своей памяти, пробудило во мне, еще не знающей его, огромное стремлене к его тайнам. Тайна души, над которой я слегка приподняла завесу, лишь приоткрылась мне. И, сравнивая его, с которым я столкнулась впервые, и теперь, когда я уже кое-что поняла в нём, я оставляю его в своей памяти, как что-то яркое и прекрасное. Теперь мне понятно, почему город был чужим, холодным и великим. Что я пред ним, пред его историей? Только отголосок прожитого, тень в пустом переулке. Значит, главное в том, каким я оставила его в своей памяти...
И как после каждой ночи - утро. Когда облик становится неузнаваемым, когда свет протягивает невидимые нити между тобой и паутиной деревьев, когда ты рассматриваешь в дымке седого воздуха занесённые снегом каналы, отыскивая продолжения и слияния их с небом. Когда дома не выставляют свои громады. Когда мосты и решетки в своём чёрном оперении строги и удивительно спокойны. Когда сумрачное небо прикасается хлопьями тающих снежинок к домам, мостам, оградам и ты бредёшь в этом снежном великолепии, погружаешься и в себя, и в город одновременно и город, как твой брат, он не торопит, он просит сберечь эту длительность, оставить этот ритм. Я не прошу его.
ПУСТЬ БУДЕТ ТАК!
Иллюстрация - картина петербургского художника Константина Куземы