- Ты знаешь, друг мой, искусство ведь почти что вечно.
- Я возжелал недавно словом стать поэта…
Условные очертания у фигуры со скулами на широком недобром лице. Глаз правый - красный, кровь – холодная, сердце как камень, где-то душа… Скоро, нескоро ли, развалится монолит, долго, недолго ли, пожухнет цветок его. Вся эта блестящая глазам позолота станет скомканной серою пылью. И над огромным шаром земным редко проносится слово и точечка, ставшие псевдонимом и гордостью волшебного творчества. Часто, как часто музыка, сгорбившись, палкой из рук у стиха выбивает хлебушек. Молодость, сила та, где же та силушка, что не тревожась, давала по лицам всем? Истинно время точит наш памятник, кто-то забудет глаз свечение. Старый маразматик, без тени разума, руки поднимет ли с целью и пламенно вскрикнет – Доколе мы в рабстве?! Нет, ну к чему в наши годы забавы? Мы потихонечку, мелочью, в ранце всё золотишко стаскаем на кладбище. Это не нравы, это бытуем так, кости степенно в труху превращаются, солнышко греет волос седой, знак беспробудной и страшной старости. Искренне глаз слепой посмотрит в молодого сторону, слезу не пустит, только зажмурится. Как это, как это, как это, братцы?! Или не был я в толпе слов жулик. Буковку там, буковку, хоть удареньице за синяк спокойно возьму. Ну, а если дают предложение… С кровью в углу пухлых высохших губ я принимаюсь за драку, иль я не я. Коптим теперь мы окружные свалки, поэты, писатели, просто зеваки, что в один день взялись за перо и всем сказали – Слабо? Нет, позволь. Эти хитрее, коварнее наших, ведь одновременно с бедной овсяной кашей они умудряются и поужинать, ну, например, тушкой жирафа. Жир с него капает, огонь пятна лижет, а он рубахою машет – стыд же не пригласить всех квазидрузей, когда мясо тушится, и средь них вдруг окажется чистый поэт. Этакий друг без упрёка. Жаль, что такого не поймать в клетку, хоть для смеха, а хочешь – всего-то за гривен-другой развернёт свою душу, часто покрытую мокрыми язвами. Да, давай, сунь туда палец, чуть поскреби ему там ногтями грязными.
Идёшь, с мордой намазанной гримом подсохшим, всюду тебе дадут подзатыльник. Это ж поэт, писателька рваный, его нужно считать под ногами пылью. Слёзы на щёки навечно нарисованы, напрасно их натираешь наждачною. Только будь сильным словом ты, в мире реалий король неудачников. Вот теперь нос разбит, это ль потеря, я тебе так скажу, честно, без лжи – раньше нас на улицах жгли для веселья, книги в пепел превращались, тлея. Скоро, уж скоро настанет час, ты дочитаешь только, а я уже лягу на снежный наст, напрасно льдом всё запивая горькое. Холодно, дует, душа на распашку! Сердцу моему так больно, что я тихо мычу – Ты такая была в моей жизни одна прекрасной…
Кроме переносов и букв заглавных люди в жизни есть, которые пишут. Сказать забавнее – скребутся мышкой в каждого серую коробку сознания. Неблагодарное дело, видишь ль, командовать громадной слов всех армией.