Таня поет Лулу. Мы с Аллочкой приглашены. Таня (они с Сашей сейчас живут на даче, рядом со мной) захватит и меня, так что нет нужды запрягать второй экипаж.
Накануне сговариваемся с Аллочкой по телефону, как нам встретиться и куда сходить перед началом, ведь Тане надо быть в театре загодя, значит, и я приеду рано. Наш разговор походит на рутинное занудство жены, не «удостаивающей» (это, конечно, я), и делового мужа, уставшего от ее глупостей.
– Давай встретимся у кафе, которое недалеко от Геликона.
– Как называется кафе? – голос Аллочки очень строг.
- Я не знаю названия, – теряюсь я, – кафе напротив церковки.
- Напротив той, где венчался Пушкин?
- А разве Пушкин венчался на Большой Никитской?
- Нет, на площади у Никитских ворот.
- Тогда это другая церковь, она недалеко от консерватории.
- Ближе к ней или дальше?
– Это, смотря, откуда идти.
- Что значит, откуда идти?
- Ну, от центра или к центру, ты откуда пойдешь?
- Я пойду от центра.
- Тогда дальше от консерватории, но на другой стороне от нее.
- Мы о чем говорим – о церкви или кафе?
– Мы говорим о церкви.
- А ты где будешь стоять, возле церкви или кафе?
- Я буду стоять возле кафе.
- Хорошо, первое кафе после Геликона против церкви.
- Но Таня мне сказала, что возле него только что открыли новое кафе «Хауз», может оказаться, что оно уже не первое, – это я.
- Что, так и называется "Хауз"? Встретимся возле него?
- Нет, перед хауз есть еще одно слово, но я забыла, какое. Вдруг мы его не узнаем.
- Тогда давай возле Геликона. Правда, я боюсь, что замерзну, если будет ветер.
– А ты подожди меня на вахте, там тепло.
- А где у них вахта? – в голосе нескрываемое раздражение.
- Да я и сама не знаю, что такое вахта, но так Таня говорила.
– Пишешь книги, а не знаешь слово вахта, – Аллочка уже просто готова меня запрезирать.
– Нет, я знаю, что значит вахта, но где она у них, я не знаю, – терпеливо, как обычно с мужем, оправдываюсь я. Может быть, я вообще приеду раньше тебя, тогда и ждать не придется…
- А, ладно, встретимся где-нибудь, ведь у нас телефоны, будем по дороге созваниваться.
Мы едем с Таней загодя, опасаясь пробок. Проскакиваем удачно и приезжаем минут на пятьдесят раньше. Таня исчезает в театре, а я звоню Аллочке и сообщаю, что уже на месте.
«Выезжаю», – кратко говорит она.
У меня куча времени, по крайней мере, минут тридцать. Иду по Никитской, сворачиваю наугад в переулок и вижу антикварную лавочку в полуподвале. Захожу. Вдоль лестницы – картины. На стене – иконы. По углам причудливые резные деревянные изделия, чугунного литья статуэтки: ни дать, ни взять – лавка древностей. За прилавком старый еврей, на прилавке - кошка, – покой, словно я попала в диккенсовскую Англию позапрошлого века. Я погладила кошку за ухом. Сказала, что зашла случайно. Чтобы как-то продолжить общение, спросила, нет ли гарднеровской чашки. Чашки нет, есть сахарница. Сахарница не нужна. Опять погладила кошку. И вдруг сквозь стекло витрины, как раз под кошкой, которая слегка развернулась от моей ласки, увидала бирюзовые сережки – от них так и веет прошлым, о таких мечтала с юности. Цена приемлемая. На всякий случай спросила, уместен ли торг. Да, конечно, сбавил одну шестую. Оставшееся время до встречи с подругой я провела под мурлыканье кошки в приятной беседе – антиквар показывал мне украшения и рассказывал об их достоинствах, даже примерил на меня жука, сочиненного из драгоценных камней разного цвета. На душе, когда потратишься, так, словно дело сделала. А вообще-то так оно и есть, хотя едва ли я буду надевать эти сережки – они для юной особы. Но ведь будут у моих внуков жены…
В фойе театра я сразу «запала» на мальчишку – напомаженного, в смокинге, – торгующего дисками. Там у них все мальчики, помогающие в театре, так выглядят. «Вероятно, студент консерватории подрабатывает. Надо поощрить», – подумала я, купив у него Вагнера. Таня потом сказала, что они почти все голубые. «А на вид такие славненькие». «Вот-вот, они и есть самые хорошие ребята, воспитанные, с девушками и женщинами почтительны, не позволяют пошлости. Выбирают знакомства с умными, а не с теми, кого можно лапать». Очередной мальчик в смокинге усадил нас в тесном зале на наши места. Не сказать, что набито под завязку, хотя и открытие сезона. Снобы насытились первыми представлениями этой необычной, додекафонической оперы Берга, представителя новой венской школы экспрессионизма.
После первого действия мы решили, что звуки настраиваемых инструментов перед началом, пожалуй, благозвучнее оперы. Правда, в следующем действии, попривыкнув, мы одобрили оперу, так и не поняв сути, хотя бегущая строка добросовестно сообщала перевод. Я даже придумала теорию, что и не надо понимать действие, это вполне могла быть и не Лулу, а, например, Мальвина, главное – музыка. Но наша Татьяна – бесподобна. Она, по сути, одна поет всю оперу. Поет стоя, поет сидя на мужских руках, поет – даже лежа! Обворожительна, женственна, соблазнительна, вся цвета персика, в чем-то прозрачном, тоже персиковом. Да еще на высоких каблуках. Она призналась, что очень боится, увлеченная пением задеть каблуком обнаженного партнера, когда он таскает ее на руках. (Но тому-то как раз петь не приходится, он бессловесный и может следить сам.) У поющих мужчин тоже проблемы: мало того, что арии трудные, так они еще глазеют на Лулу и сбиваются.
Когда затихли последние аплодисменты, мне показалось, что опера была прекрасна! Но еще раз – ни за какие коврижки!
На обратном пути я спросила Таню (теперь уже в роли шофера):
– Откуда ты знаешь такие приемы обольщения? Ведь дома ты всегда такая скромная и сдержанная.
Рассмеялась.