Глава VIII
- Тебя что-то беспокоит, друг мой? – Участливо поинтересовалась Лариса Константиновна, супруга капитана Карташева, осторожно положив свою руку на руку Марии Дражич.
Женщины были ровесницами, и подружились почти сразу, когда встретились в Одессе, куда были переведены служить их мужья. Дражичи приехали из Петербурга, Карташевы из Свеаборга, крепости под Гельсингфорсом. Именно то обстоятельство, что Лариса Константиновна хорошо знала Гельсингфорс, прожив там несколько лет, сблизило молодых женщин. У них оказались даже общие знакомые, и обе продолжали получать письма из столицы Великого Княжества – Мария от матери и одноклассниц, которые называли ее по-прежнему, Мадлен, Лариса от какой-то подруги.
Сочувствие Ларисы было совершенно искренним, когда она вновь обратилась к Марии с вопросом:
- Тебя мучает что-то особенное, скажи!
Мария потрясла головой.
- Нет, ничего особенного, - ответила она. – Все то же…да ты и сама каждый день боишься и беспокоишься по той же причине, что и я.
- Ну конечно, как же я глупа! Ты, так же как и я, изо дня в день ждешь писем. Напомни мне, мой друг, когда было последнее письмо от Веселина Воиславовича?
- Тому уже месяц. Ведь нам обеим тогда пришла почта…
- Да, да, я так спросила. Конечно, я помню. Письмо от Юрия пришло двадцать семь дней назад, если быть точной. Он как-то коротко написал, да еще на каком-то клочке бумаги. Он писал, что мне не стоит беспокоиться и переживать, даже если писем не будет довольно долго. Из Бухареста почта ходит крайне нерегулярно, особенно по той причине, что в первую очередь обеспечивается движение почты, касающейся государственных вопросов. Что тут поделаешь, письма родным могут и подождать. К тому же, свободного времени у них почти что нет.
Так вполголоса утешала подругу и саму себя Лариса Константиновна. Мария соглашалась с ней:
- Конечно, это все понятно. Только это ожидание такое тоскливое. Меня мучает тревога.
- Отчего же друг мой? Если у тебя неспокойно на душе, то отчего же?
- Видишь ли, Лариса, я думаю, что все немного не так, как мы думаем. Когда Веселина и Юрия отправляли туда, мой муж знал, что он может увидеться с семьей, с родителями. Но ведь их отправили в Бухарест, в штаб румынской армии, так и Юрий тебе говорил. Я очень боюсь, что Веселин и Юрий в Сербии. Там война, там турки.
Лариса взволнованно схватила Марию за руку, охнув и прикрыв рот ладонью другой руки.
- Ты думаешь, они воюют? Но ведь русская армия не воюет против Турции!
- Я ничего не знаю, милая Лариса, кроме того, что сказала. Но у меня очень тяжело на сердце.
Справившись с волнением, подруга попыталась успокоить Марию.
- Ну что же, значит так надо. Они офицеры и выполняют приказ, - голос Ларисы немного подрагивал. - Если им надо быть в Сербии, значит они в Сербии.
- Месяц назад я написала Веселину письмо, в котором сообщала ему о том, что у нас будет ребенок. После этого я написала еще несколько писем, но ответа не получила, и не знаю, дошло ли то мое письмо до него.
- Я думаю, что Веселин Воиславович уже, конечно, получил твое письмо со столь радостным известием. Я думаю, что он очень рад твоему письму. Только, наверное, у него нет сейчас возможности ответить. А может, и ответил, да почта идет ведь через Бухарест, в любом случае. Если дело обстоит так, как ты подразумеваешь.
- Это задание, эта война, она значит для Веселина гораздо больше, чем для других, в том числе и твоего супруга. Юрий просто выполняет воинский долг, приказ, а для Веселина это Родина, это семья, это его душа. Все что у него есть он готов отдать в борьбе с турками. Я боюсь за него, ему может не хватить хладнокровия.
- Думаю, что ты на этот счет переживаешь напрасно. Веселин – хладнокровный и хорошо обученный офицер, знает, что к чему. К тому же он там не один, как я понимаю. С ним Юрий и другие офицеры. Наверное, они помогают сербам. Только, как я понимаю, никто не должен знать, что мы о чем-то догадались. Раз мужья нам ничего не сказали, значит, действительно, никто не должен ничего знать.
- Я переживаю несколько об ином. Я была в Сербии, я знаю, как там относятся к туркам. И я знаю, что отец Веселина был сердит на то, что, научившись военному делу, его младший сын не вернулся в Сербию, чтобы быть рядом, когда придет беда. Вот сейчас беда пришла, и если Веселин в Сербии, то он может натворить глупостей из-за семьи. Он может сделать что-нибудь такое, чего ему нельзя делать, как офицеру русской армии, как человеку, давшему присягу.
- О чем ты говоришь, Машенька, я тебя не понимаю?! Что такого может сделать Веселин Воиславович? Я думаю, что они помогают сербским военным воевать против турок, что же, это то, чего он хотел, по твоим словам. Что же может случиться, кроме самого, конечно, ужасного….
- Не знаю, Лариса, не знаю. Но из-за семьи он может сделать что угодно. Он чувствует какие-то угрызения совести из-за слов и мыслей отца, и если что, то бросит все, не подчинится ничему и никому, чтобы защитить семью.
- Это тяжелые мысли, мой друг, гони их от себя…. Все будет хорошо. Тебе нельзя сейчас волноваться. Уверяю тебя, все будет хорошо. К тому же, вряд ли русские офицеры участвуют в боях. Скорее всего, они или при штабе, или обучают сербов.
- Этого то я и боюсь! Веселину нужен бой, нужно воевать, он не может сидеть где-то в штабе, когда на его Родине война.
- И все-таки, тебе нельзя расстраиваться, да еще заранее, ничего не зная, а только растравливая себя разными мыслями. Это повредит твоему будущему ребенку, а этого бы твой супруг никак не одобрил бы.
- Конечно, я все понимаю. Но это все так тяжело. Иногда просыпаюсь ночью, поворачиваюсь в постели, а его нет рядом. Хочется прижаться к нему, почувствовать его тепло. Без него мне одиноко и страшно.
Мария не смогла сдержать слез.
- Ну, вот это уже никуда не годится! – Воскликнула Лариса Константиновна. – Давай-ка переменим тему. Ты получила письма из дома, из Гельсингфорса?
Мария улыбнулась сквозь слезы.
- Да, получила. Я просто запамятовала об этом. Мама пишет, что младшая сестра Сесилия родила девочку и спрашивает, можем ли мы приехать на крестины. Шурин выслал уже свое праздничное приглашение.
- Вот это радостное известие. И что ты думаешь, поедешь, или нет?
- Я уже, в любом случае, опоздала. Письмо пришло слишком поздно, наверное, долго искало наш военный городок. Даже если я поеду сегодня, то приеду, когда про крестины все уже забудут. – Мария иронично улыбнулась. – Надо было бы съездить, в любом случае, повидать сестру и малютку, но… куда я теперь, когда сама в таком положении. И к тому же, письма от Веселина придут сюда, и никуда больше. То есть, я уеду, письма придут, а меня не будет. Нет, нет, это невозможно!
Лариса Константиновна закивала головой, соглашаясь с подругой. Она сама, на месте Марии, поступила бы точно так же.
Отряд сербских разведчиков под руководством Веселина Дражича и Юрия Карташева пробирался к Бялой Луке, в которой стояло несколько конных турецких эскадронов, объединенных под командованием полковника Асафа Мехти-Оглу.
Это был примечательный командир. В не очень дисциплинированной турецкой армии очень многое решала личность человека, на которого было возложено командование, от взвода и до армии. В данном случае было известно, что вся эта бригада – это организм управляемый только Асафом Мехти – Оглу, и если бы он, по какой либо причине исчез, то продвижение эскадронов вперед серьезно бы замедлилось. На помощь к полку Радковича, от которого не так уж много и осталось, успели бы подойти силы из-под Белграда. На это и был расчет у полковника, который послал группу разведчиков прямо в логово неприятеля. Задача была захватить Мехти-Оглу любой ценой, в крайнем случае - убить.
В качестве цены за выполнение задания предполагалась и гибель самой группы. Понимая это, Радкович отобрал только добровольцев, которые знали, на что они идут. Дражич и Карташев, будучи военными советниками, практически на нелегальном положении, не имели даже права участвовать в подобной авантюре, но перед Веселином этот вопрос даже не вставал. Он безапелляционно заявил полковнику, что он серб, и пойдет в этот рейд, имея на то разрешение или не имея такового. Радковичу ничего не оставалось делать, как развести беспомощно руками, и, уж коли руки все равно были разведены, обнять русского офицера, и своего соотечественника. Карташев, сдружившийся с Дражичем за время их недолгой, но такой бурной совместной службы, не счел себя вправе отпускать Веселина без себя.
Переодетый в турецкую военную форму, отряд продвигался споро. Только один раз им встретился взвод турецких фуражиров, который подпустил их слишком близко к себе. Среди разведчиков было два албанца, свободно говоривших по-турецки. Они разговорились с турками, те немного расслабились, глядя к тому же на синие мундиры разведчиков. Без единого выстрела все фуражиры были заколоты и зарублены, и отряд продолжил путь к Бялой Луке. Под Бялой Лукой была Драговица, имение Дражичей. Что там, как там, успели ли уйти родные, эти мысли не покидали Веселина. Он не мог в последние дни ниоткуда получить этих сведений, и, наверное, в том числе и поэтому, настоял на своем участии в этой экспедиции.
К селу подошли под самый вечер, распределились по заранее оговоренным позициям, и затихли. Албанцы пошли в село, чтобы как можно больше узнать что там и как, и где сам Асаф Мехти-Оглу. Вернулись они через несколько часов, с подробным рассказом о том, что видели и что слышали. Веселин и Юрий отдали последние распоряжения. С этой минуты каждый знал, что только от него конкретно зависит то, что ему поручено, что надеяться не на кого. Этот каждый понимал, что если он, этот каждый сплохует, то поставит под угрозу гибели всех остальных товарищей.
Отряд вошел в село под покровом ночи. С караульной службой в турецкой армии и так дела обстояли не ахти, но и те, кто решил пободрствовать, потом об этом пожалели. Кто успел. Отблески ножей в лунном свете, небольшая возня, и несколькими аскерами у султана стало меньше. Группа захвата ждала особого сигнала, вповалку притаившись под окнами и у крыльца дома Асафа Мехти-Оглу. Наконец, дождались. На краю села громыхнули бомбы, которые были привезены с собой и брошены в дома с отдыхающими турецкими конниками.
В доме полковника раздались шумы и голоса, и вскоре сам Мехти-Оглу выскочил на крыльцо в сопровождении двух офицеров. Шелест летящих ножей пропал в общей шумихе, и оба офицера хрипя и держась за горло, упали с крыльца на землю. Фески откатились в стороны, под луной засверкали чисто выбритые макушки новоубиенных. Перед самим полковником Асафом выросла черная тень, полковник почувствовал страшный удар в солнечное сплетение, скрючился, судорожно открывая и закрывая рот, как рыба на песке, глотая воздух. У него на голове оказался черный мешок, во рту кляп, его тело было переброшено через коня, рванувшего с места от удара нагайкой. Со всех сторон раздавались выстрелы, мелкие группки сербов отвлекали внимание турок от группы захвата, которая уже добралась до лошадей и вырвалась из села.
Утром в условленном месте встречи подсчитали живых. Слез не было, только зубы скрипнули, желваки заиграли и глаза сузились, когда поняли, что половина отряда заплатила оговоренную цену. Полковнику Мехти-Оглу дали воды, теперь уже усадили на коня, и отряд тронулся в обратный путь. Веселин и Юрий остались целы и невредимы в этом ночном приключении, это радовало, они ехали быстрым шагом, смотрели то вдаль, то на небо, то переглядывались. Обратная дорога до расположения их полка показалась им короче, как минимум по времени. Сдав полковника Асафа полковнику Радковичу, оба офицера отправились в свою палатку и как подкошенные рухнули на раскладные кровати. Двое суток без сна дали о себе знать, и буквально через несколько мгновений оба героя спали.
Проспав несколько часов, Веселин проснулся первым. Первой его мыслью, как обычно в последние недели, была мысль о том, как там отец и брат с сестрой. Он корил себя за то, что был так рядом и не заскочил в родное имение, хотя прекрасно понимал, что взяв Мехти-Оглу, дорога была только в свою часть, не задерживаясь ни на минуту нигде. Понимая, что от него ничего не зависело, Веселин, тем не менее, чувствовал угрызения совести, как будто он мог посетить Драговицу и повидаться с родными.
Проснувшийся вскоре Юрий Карташев некоторое время смотрел на сидящего с понурой головой Веселина, затем сказал:
- Мне тоже жаль ребят. Особенно, почему-то, албанцев. Может оттого, что они вольнонаемные, их никто не призывал в сербскую армию. Не знаю. Ты спрашивал почту? Нет ли писем из Одессы?
Веселин быстро посмотрел на Карташева, и поднялся с койки.
- А ведь и в самом деле, почты не было уже неделю. Надо спросить в штабе, может, к ним прибыл армейский почтовый груз. Господи, всего три месяца не видел Мадлен, а уже как будто три года.
- Понимаю. Я женился на соседской девушке десять лет назад, еще корнетом уланского полка. Меня сразу послали в Польшу, против бунтовщиков, под Лодзь. Там всякое бывало, хотя на душе у меня было тяжело.
- А что было тяжело, отчего? – Спросил Веселин.
- Как тебе сказать… Я как-то все время думал, еще в училище, что мы в России все одинаковые, для нас одно главное на свете – Бог, Россия, государь. А там я столкнулся с тем, что и Бога мы по разному понимаем, и Россия не всем мать, кому-то она мачеха, и государь наш не всем государь.
- Ну и что ты с Ларисой?
- Что с Ларисой…? Пострелял я в Польше, до сих пор тошно. Здесь то хоть война нормальная, враг, вот он, басурман и губитель христианских душ, а там…. Вернулся к Ларисе, смотрю на нее и думаю, я вот через такое вот прошел, а ты тут в кружевах и вареньях…
Глупость, в общем…. Но подуспокоился насчет семейных переживаний надежно. Нет, ты не подумай, Веселин, что я Ларису не люблю, да я в ней души не чаю, только вот так как тебя, меня уже не трясет.
- Да тут, понимаешь, не столько Мадлен, сколько другое…
- Ну, а что такого еще? Ну-ка мил друг, давай выкладывай. – Встревожился Карташев.
- За Бялой Лукой имение наше родовое, Драговица. Там турки. А что с моими родными, я не знаю. Успели ли уйти, или нет? Хуже всего, когда не знаешь. Я думал, что мы в Бялу Луку через Драговицу пойдем, так хоть что-то узнаю. А мы из-за фуражиров не стали обходить, прямо пошли, и не судьба мне была узнать.
Веселин замолчал. Карташев не стал ничего говорить, сел рядом, положил руку на плечо товарища. Веселин, не глядя в лицо Юрию, продолжал:
- Я должен узнать, живы ли мои родители, брат с женой и сестра. Понимаешь, должен.
- Кажется, начинаю понимать. Ты решил, вернее, начинаешь решать отправиться в Драговицу. И, как я понимаю, полковника Радковича ты не намерен ставить в известность. Когда ты погибнешь, а погибнешь ты наверняка, у полковника будут большие неприятности.
- Пойми, Юрий, если бы я был в Сербии, когда началась война, то я смог бы спасти своих родных, увезти их в Белград, да что угодно сделать. Но меня здесь не было. Именно об этом в свое время говорил мой отец, а я пытался спорить с ним.
- Я тебя понимаю, но что толку в моем понимании. Я также понимаю, что ты – офицер русской армии, и должен выполнять приказ, а не раздумывать о том, как бы этот приказ нарушить. К тому же, если ты пойдешь, то ты пойдешь один, и я не смогу простить этого себе. Но и пойти с тобой я не могу, так как нас здесь двое и мы не можем исчезнуть оба. Я не знаю, что думать и что делать с тобой.
- Мне кажется, есть выход. Я отпрошусь у полковника в Белград на три дня, день туда, мол, день там и день обратно. С собой возьму болгарина из волонтеров. Объясню, что к чему и денег дам. Так что, если и погибну, то полковнику все-таки легче будет оправдаться в моей смерти.
- Ну что ж, это, пожалуй, выход. Для полковника. А для меня?
- А ты просто не бойся. Я возьму Бориса Крайнева. Он говорит по-турецки с детства, не хуже тех ребят албанцев. Я вернусь.
Письмо! Наконец-то письмо! Господи, сколько же пришлось его ждать. Мария дрожащими пальцами развернула испещренный печатями и пометками, мятый перемятый, замызганный грязными пятнами конверт. Будет ли объяснение столь долгому молчанию Веселина? Взгляд побежал по строчкам.
«Дорогая, любимая моя Мадлен! Ты, наверное, уже успела прийти в отчаяние от того, что не получаешь от меня никаких известий. Прошу прощения, мой милый друг, но всему виной обстоятельства, которые препятствовали отправке почты, и о которых в настоящее время я не могу тебе рассказать. Служба наша протекает спокойно, разве что много разъездов. Единственным волнением и заботой для меня является то, как ты себя чувствуешь в своем новом, столь радостном для меня положении. Я думаю, милый друг, что тебе стоит во многом слушаться Ларисы Константиновны, твоей подруги, которая, будучи матерью двух очаровательных малышей, много в этом разбирается.
Мы с Юрием часто разговариваем о вас с Ларисой, мечтаем, как мы вернемся и все вместе, если только тебе позволит самочувствие, поедем в Одессу, в театр, гулять, веселиться. Ты знаешь, я хотел бы обсудить с тобой то, чтобы Юрий и Лариса были крестными родителями нашего ребенка. Юрий согласен, со стороны Ларисы Константиновны я тоже не предвижу никаких возражений.
Милая моя, любимая Мадлен! В целом свете не было бы счастливее человека, чем я, если бы не терзала мне душу мысль о родных, оставшихся в Драговице. Там турки, и у меня совсем нет известий о родителях, Владко, Милице и Мирославе. Что с ними, где они?Мне не следовало бы ронять грусть в твою душу, но я думаю, что эти люди не безразличны и тебе, так же как и ты им. Это самые родные люди мне вместе с тобой и моя душа, как говорят по-русски не на месте. Прости меня, Мадлен, за этот душевный трепет.
Люблю тебя, скучаю по тебе, жду встречи с тобой.
Твой муж Веселин.»
Пробежав письмо наскоро в первый раз глазами, Мария вернулась к началу и прочитала текст еще раз, уже более внимательно и вдумчиво. Все вроде бы ничего, но что-то встревожило молодую женщину, какая-то неосознанная тревога, нехорошее предчувствие возникло где-то глубоко внутри нее, заставляя раз за разом перечитывать это послание. Отведя взгляд от строчек, Мария сосредоточилась на конверте. Такой мятый, грязный. Печати румынские, но письмо не похоже на письмо из штаба, присланное почтой. До того, как это письмо попало на почту, оно повидало всякое. Но с этим, особенно после разговора с Ларисой, все было более менее ясно. Мария, обрадованная нежными тональностями мужа в начале и середине письма, была очень обеспокоена тревогой и тоской, сквозившими из последних строчек. Зная о немногословности мужа, она понимала, что очень многое осталось невысказанным. Она также знала как Веселин привязан к своей семье, и то, что он ни перед чем не остановится, если решит, что должен что-то сделать. Только бы он, Веселин, не наделал никаких глупостей, подумалось Марии. Она задумалась о судьбе свекра и его семьи, тревога, передавшаяся ей из письма, сменилась благоразумной мыслью о том, что если что-то произошло, то это уже произошло, и что уже ничего не поделаешь. Хотя в душе она горячо надеялась на то, что Дражичам удалось покинуть поместье до прихода турок. За этими мыслями ее и застала Лариса Карташева. Глаза Ларисы светились счастьем. Мария посмотрела на подругу и догадалась, что причиной счастливого вида последней была почта, полученная из Бухареста.
- Что Юрий Михайлович? – Спросила Мария.
- Ах, Машенька! Слава Богу, жив, здоров! Это самое главное. Юрий рассчитывает на относительно скорую встречу, но я не верю. Все складывается так, что война с Турцией практически неизбежна. Тогда мы можем долго не увидеться. Разве что какой-нибудь отпуск.
Лариса закрыла лицо ладонями. Мадлен поднялась с лавочки и обняла подругу за плечи.
- Ну вот, теперь моя очередь утешать. Все хорошо, все живы и здоровы. Вот и Веселин пишет, что у них все хорошо, что приедут, самое позднее, на крестины. Ведь Юрий, наверняка, сообщил тебе, что мы с тобой скоро станем, считай что родственницами.
Улыбка вернулась на лицо Ларисы.
- Конечно, голубушка, это так мило и приятно. Я уже люблю своих крестников. Ведь на одном вы не остановитесь, уверяю тебя.
Мадлен смущенно улыбнулась и, отведя глаза в сторону, произнесла:
- Предлагаю устроить праздник по случаю почты. Приглашаю на пирог с абрикосами.
Пирог был по финляндской привычке с кофе и сливками. Говорили обо всем на свете, о Петербурге, о Гельсингфорсе, о детях.