Этим, и правда жарким летом 1954 года мои родители первый и последний раз в жизни решили снять дачу. Собственно, в данном случае, фраза «снять дачу» – является лишь общепринятым обозначением некоего действа, ибо само название «дача» никак не подходило к тому помещению, которое они сняли. Это была часть комнаты в деревенском доме, временно отгороженная от хозяйской половины фанерной перегородкой, которая даже не доставала до потолка. Правда, эта половина была достаточно просторна – там умещались спальные места для четырёх человек. Папа с мамой на диване, а мы с сестрой на раскладушках. Указанную мебель плюс стол, стулья и папин велосипед мы привезли из Москвы на грузовике, как было принято в те времена, ибо дачники въезжали в практически пустое помещение. В старых наивных фильмах тех лет процесс переезда на дачу изображался довольно часто и очень достоверно…
Обозначу место действия. По павелецкой дороге после Расторгуева (ныне г. Видного) есть станция Калиновская. От неё в пяти км. находилась деревня Потаповка… вот там-то и была наша «дача». Теперь это ближнее Подмосковье, и ту деревню-то, небось, проглотил город… А тогда это действительно была почти девственная среднерусская полоса. Местность – красавица… Холмы, перелески, ручьи чистые… В крошечной речушке, протекающей рядом с деревней, ловилась мелкая рыба – огольцы, ерши, пескари и даже налимчики…
У папы с мамой отпуск быстро кончился, и они уехали в Москву, оставив меня на попечение старшей сестры. Ей шестнадцать лет! Взрослая барышня! Вполне справится с одиннадцатилетним братом! А родители приезжали в субботу вечером, привозили продукты, а в воскресение уезжали.
Итак, обстановка показана… Для чего? А лишь для того, чтобы дать ещё несколько зарисовок с той далёкой, давно ушедшей натуры… А ведь у меня был тогда фотоаппарат "Любитель". Сегодня мало кто помнит этот чёрный ящичек с широкой фотоплёнкой на 12 кадров. Мне этот агрегат подарила сестра матери. С него началось моё увлечение фото-кино... И я бегал с этим аппаратом по деревне, снимал всё подряд...
Увы, все фотоснимки, сделанные мной тем летом 1954 года, пропали... остался только один-единственный снимок* того периода: фото деревенского козлёнка. Этот снимок решил поместить в заставку рассказа, как документальное свидельство того ушедшего времени...
КОЛХОЗНИКИ
Хозяева дома – старик со старухой (им за шестьдесят) – жили за стенкой тихо и мирно. Изредка их навещала дочь – тридцатилетняя статная женщина с красивым надменным лицом. Приезжала она на машине, за рулём которой восседал военный. Позже мы узнали от соседей, что дочь наших хозяев работает поваром на даче маршала Жукова. В периоды этих коротких наездов дом становился шумным, только и слышен был громкий властный голос маршальской поварихи… Она громко кого-то ругала, кому-то грозила, чего-то обещала… Запомнилась фраза из-за перегородки: «Вот скоро Георгий Константинович станет хозяином, тогда я здесь всех в бараний рог сверну!»
Старики в такой период становились ещё ниже, ещё тише. Кстати, кто-то из них был родственником председателя местного колхоза. Когда я первый раз увидел его, то не поверил, что это председатель. В многочисленных кинофильмах (типа «Богатая невеста», «Кубанские казаки» и т.п.) председатели колхозов были дородными, хорошо одетыми оптимистами. Именно тогда я первый раз понял, что кино-колхозники имеют очень мало общего с настоящими.
В этой связи свидетельствую, что лично слышал, как председатель в разговоре с кем-то ругательски ругал Сталина, называл его усатой сволочью, «кровопивцем»! И был поддержан собеседником, который в ещё более категоричной, матерной форме полил вождя народов. А ведь это было лето 1954 года, когда официально Сталин оставался неприкасаемым богом…
Стыдно признаться: тогда я подумал, а не враги ли эти люди? И я даже сказал об этом папе. Он грустно улыбнулся и ответил: «Ага, такие же враги, как моя мать и сестра… И вообще, сколько тебе повторять, чтобы ты не болтал лишнего, не маленький уже!»
СВОБОДА
Что за напасть такая, дизентерия! Она одного за другим свалила тем летом почти всю нашу семью. Всех, кроме меня! Хотя именно мне предрекали эту болезнь, если я не перестану есть дикий щавель и немытые овощи-фрукты…
В результате я остался на даче один на весь срок болезни родителей и сестры (а это дней двадцать). Я до сих пор не знаю и не понимаю, как родители решились на такой шаг? А если бы потом, вслед за ними, я бы тоже заболел? К сожалению никогда их об этом не спрашивал, даже в голову не приходило спросить… (как и о многом другом).
Конечно, был уговор с хозяевами, что они будут за мной приглядывать, а соседи-дачники обещали кормить вместе со своими детьми. (Деньги им папа оставил)
Итак, я на даче один… Это было время восхитительной свободы! Уходи и приходи домой когда хочешь, купайся сколько хочешь, делай что хочешь! Почти каждый вечер я с деревенскими мальчишками до поздней ночи сидел у костра, пёк и ел картошку, а потом частенько ночевал на колхозном сеновале… А рано утром вместе с ними удил ершей и пескарей, которых тут же на костре мы варили в старом солдатском котелке…
Но самый интересный момент наступал днём, когда объявлялся традиционный велосипедный кросс! Трасса шла по сильно пересечённой местности, даже брод надо было преодолевать… Сколько страстей!!!
В кроссе участвовали все желающие, имеющие велосипеды. В основном это были несколько мальчиков-дачников и поменьше деревенских. (Вот ещё загадка: велосипеды тогда были редкостью, и всё-таки у некоторых в деревне они были!)
Мой папа очень любил велоспорт (ещё студентом участвовал в велопробеге Москва-Новгород-Ленинград и обратно). И он привёз из Москвы велосипед вместе с диваном. Велосипед этот нынче должен был бы храниться в музее, но, увы, утрачен для истории навсегда. Это тяжеленный, солдатский австрийский велосипед времён первой мировой войны. Фирма «Три ружья». Я, по малости роста, мог ездить на этом «лисапеде» только сняв седло и прикрутив вместо него подушку. Это ужасно уязвляло моё самолюбие, но другого выхода не было… Только так я мог участвовать в соревнованиях. Надо ли говорить, что я был аутсайдером соревнований?!
Организовывал эти велосипедные кроссы Саня Емельянов. (Верьте - не верьте, но я запомнил его имя и фамилию. И вообще, у меня на имена отличная память). Расскажу о Сане чуть подробней, чуть ниже.
Саня Емельянов
Саня – очень толковый четырнадцатилетний деревенский подросток. Он единственный в деревне окончил семилетку и очень этим гордился. Выдумщик, изобретатель игр, лидер. Его лидерству среди деревенских мальчишек, наверное, способствовало ещё и то, что он был сыном погибшего Героя Советского Союза. Саня этим не хвастал, он был скромным парнем. Будучи старшим среди нас по возрасту он вёл себя с нами – пацанами – как с равными. А о том, что он сын Героя, я узнал только в конце нашего знакомства… Узнал случайно, когда зашёл к нему в дом и увидел в чёрной рамке фото его отца, а рядом Грамоту Героя (посмертно…) Я был шокирован! И не тем, что Саня сын Героя, а тем, как бедно, почти нищенски живёт семья Героя. Мать Сани выглядела старухой, не разгибаясь пахала на колхоз, трудодней больше всех, а при очередной раздаче продуктов получила тощие мешочки… Собственно я и в дом к Сане попал, когда помог ему притащить домой сумку с огурцами, выданными на материнские трудодни.
Мечтой и целью Сани было поступление в ремесленное училище. «Ремеслуха» – так его тогда называли. Для нас – москвичей – это слово было синонимом крайней неудачи. В нашем понимании только неучи и неудачники шли в ремесленное училище.
А для детей колхозников, мечтавших вырваться из нищей деревни, «ремеслуха» была пределом мечтаний.
И вот Саня уехал поступать в «ремеслуху», уверенный в успехе. Но через несколько дней вернулся… «Не взяли! Не взяли», - твердил он мне со слезами на глазах…
У Сани на животе страшный шрам, происхождение которого мне неизвестно. Вот из-за этого шрама медкомиссия и не пропустила Саню, лишила его мечты…
«Как мешки с картошкой таскать – так годен, пупок не развяжется! А как в училище на токаря учиться – так не годен!....» , сквозь слёзы твердил Саня. (Эти его слова слышу, как сейчас!)
Всего лишь через четырнадцать лет медкомиссия не пропустит меня в школу лётчиков-испытателей, которая была так близко… и я вспомню Саню Емельянова…
Селявуха
Лето 1954 года промчалось так же быстро, как любое лето. И уже зимой мы уехали в Инту, и я надолго забыл и дачу в Потаповке, и повариху маршала Жукова, и председателя колхоза, и Саню Емельянова…
Такова жизнь (по-ихнему: селявуха)
* На снимке - козлёнок, лето 1954 года.