Чем ближе конец грядущего, тем тоньше становится привычная нам реальность. Истончается она не равномерно, потому что устройство этой Вселенной воздвигнуто на принципе равновесия – если где-то прибыло, то где-то убыло. Посему, есть места на нашей планете, где ткань реальности почти прозрачна, и с той стороны на нас изумленно взирают существа потусторонние, вот такой вот каламбур. А есть места, где она, напротив, до того толста, что даже излишня, и собирается в уродливые складки. Там у всех все хорошо, и в такой сытой всем довольной стране люди сходят с ума по-своему, вдруг возомнив себя и.о. Господа Бога на Земле, и пытаясь нести благую весть огнем и мечом в менее цивилизованные, сытые и довольные страны. Но это все из области научно-политической и социально-фантастической демагогии.
А из области реального, вполне конкретной Орловской области, истекает вот что. Истекает река Орловка, через которую в стародавние времена был перекинут шаткий и ненадежный для боязливого глаза деревянный мост. Орловка на то и река, что быть своенравной и вздорной, поэтому каждую весну и осень превращалась из вполне прирученного широкого потока во вздыбленную неуправляемую стихию, крушащую все на своем пути. Единственный её достойным противником долгие годы оставался мост, за все свои подвиги, суровую дубовую внешность и солидный возраст, прозванный в народе «Горбатым». И когда в половодье снова сходились на поле битвы стародавние противники – ревущая черная вода и упорно вцепившийся лапами-опорами в стонущую землю серый мост – в этом месте наш мир вдруг открывался в какой-то другой, неведомый и страшный, словно беснующаяся река несла свои клокочущие воды прямо в ад. И вот этого-то чуда, или проклятия, называйте, как хотите, ждали сотни самоубийц, съезжавшихся дважды в год на свой последний поклон Орловке. Жители окрестных селений боролись с напастью как могли, но два века спустя махнули руками – нехай себе топятся. Даже революция не остановила этого шального паломничества, даже Великая война не прекратила съезд со всей России желающих отправиться на тот свет верхом на грозной темной волне. Среди местных и мост и река пользовались заслуженной популярностью и летом и зимой, но как только вода начинала прибывать, все от мала до велика прекращали ходить к «проклятому» месту и, затаив дыхание, ждали первую ласточку смерти.
Обычно это был молодой человек. Юноша, девушка – все одно, молодые, красивые, здоровые, именно они обновляли тропинку к Горбатому. Приезжал такой «мученик» с махоньким чемоданчиком, с бледным лицом и тихим голосом, кто с насморком, а кто и с ребенком в животе. Отговаривали всей деревней, в которой смертник останавливался на ночлег. Все как один кивали головой, мало разговаривали, надирались с горя местного забористого самогона, рассказывали такие истории, от которых волосы на затылке шевелились, и под вечер второго дня отправлялись после баньки к мосту. И ни один назад не повернул.
А когда вода спадала, солнце золотило исстрадавшуюся спину Горбатого, местные с баграми и на лодках по привычке шерстили дно Орловки, доставая рубашки, камни, сапоги, доски – все что угодно, кроме тел. Воцерковленные старушки крестились, вздыхали, что еще одного даже похоронить по-человечески нельзя, и спорили, куда отправится душа утопленника – сразу в ад, или сначала на суд Всевышнего.
Цивилизация пришла в эти места сначала иномарками, на которых в последний путь приезжали новые партии смертников, а затем областным СтройМостОтрядом. С великим удивлением местные узнали, что Горбатый дышит на ладан и властями было решено стоить новый мост, километрах в двух от этого. Свежий повод для пересуд не давал спать всем окрестным деревням. Гадали, перейдет ли проклятие к новому мосту, или рухнет в спокойную воду щепками древнего дуба. С течением времени летняя страда заняла умы работоспособного населения, однако разговоры вернулись одновременно с возвращением сезона дождей и рабочих для разборки моста.
Рабочие изумленно выслушивали одну и ту же историю в каждом населенном пункте на пути к мосту, чем ближе, тем яснее убеждаясь в странной аномалии этих мест – с психическим здоровьем у здешнего населения явно были нелады. Здоровые городские парни, проведшие детство в боях во дворах и на улицах, юность в училищах и армии, и ввалившиеся в зрелость с вполне сформировавшимся трезвым и слегка примитивным, но вполне реалистичным взглядом на жизнь, просто не могли вписать в свою систему жизненных координат существование такого мистического места, как Горбатый на Орловке. Для них этот мост был просто очередным старым деревянным мостом, с подгнившими опорами и расщепившимся покрытием, который грозил со дня на день завалиться в реку, которая в свою очередь тоже была малопримечательной средней ширины и глубины речонкой в захолустье. Даже обилие дорогих и не очень иностранных машин, щедро подаренных самоубийцами местным жителям, не насторожило работяг. Сплюнув на землю, бригадир сказал: «Ну, наше вам с кепочкой», и загрузился в автобус. Остальные последовали его примеру, и, весело пофыркивая, грязный ПАЗик скрылся в направлении реки, возмущенный грохот которой слышен был даже в отдалении. Местные вздохнули и занялись своими делами.
К вечеру появился самоубийца. На удивление всем, он оказался весьма почтенного возраста и благостного вида старцем, прикатившим в поселок на Жигулях, лишь немного уступающих ему возрастом. И удивленные вопросы: «А ты то зачем грех на душу берешь, отец?», старец поведал всем страждущим, что по его теории, люди отсюда отправляются прямехонько в параллельный мир, с каковой целью он и вознамерился сигануть с моста. Такого местные не слышали за всю историю существования Горбатого, поэтому даже не стали уговаривать старика остаться на ночь – так он рвался поскорее переправиться в иную реальность. Жигули скрылись вслед за ПАЗиком, и сезон самоубийц был торжественно открыт вновь.
Рабочие тем временем основательно потрудились. Дабы не запруживать реку, решено было мост тихонько разобрать да и оставить догнивать на берегу. Так что к появлению на берегу старых Жигулей, Горбатый напоминал собой более скелет динозавра, чем мост. Бригадир с ребятами отлично ужинали под рев реки, высматривая, что тащит вода мимо них на своей шкуре – деревья, лодки, бревна и визжащих кошек с собаками. Прибытие истерично вопящего старика не входило в планы рабочих, так что он имел удовольствие минут семь вещать про «варварские деяния малолетних вандалов», пока двухметровый сорокадвухлетний бригадир не поднялся с земли, отряхивая ладошки, и не приподнял гражданина за воротник пальто. Тогда внятным человеческим голосом гражданин выдал им научно-популярную версию байки, утром уже слышанной рабочими раз …цать. Покрутив пальцем у виска, бригадир запретил деду уходить куда-либо дальше, чем на два метра от автобуса СтройМостОтряда, для верности сняв с него ботинки и пальто, после чего вернулся к трапезе. Среди рабочих, однако, уже разгорелся нездоровый интерес к такой нелепице, как легенда о мосте самоубийц. Кто-то тихим могильным шепотом рассказывал, что в реве реки явственно слышал крики о помощи, кто-то намекнул, что в волнах видел якобы тело утопленника, несущееся куда-то прочь. Бригадир рявкнул на не в меру разошедшихся бойцов трехэтажным исконно русским и велел собираться на отбывку. Тут вдруг обнаружилась пропажа деда. Зорким глазом бригадир углядел его белую рубашку, хлопающую на свирепом ветре с реки, и её обладателя, резво взбирающегося босиком по остову моста.
Подбадриваемый все тем же исконно русским трехэтажным, бригадир припустил за дедом, намереваясь стащить паршивца с моста и устроить взбучку, несмотря на преклонный возраст. «Только трупов мне на разборе и не хватало» - мрачно думал бригадир, продираясь сквозь кусты, чтобы срезать путь. Наконец достигнув моста, он остановился передохнуть и впервые почувствовал неладное. Река бесновалась так, словно была морем, и шел шторм. Ветер рвал одежду и заставлял слезиться глаза. Меж обнаженных ребер моста чернота воды была непроглядной, а сам мост угрожающе качался и скрипел, словно жалуясь, что на этот раз битву с рекой он проиграет из-за людей. Дед уже почти достиг середины моста, самой высокой его точки, где еще остались ветхие доски настила. Собравшись с духом, бригадир двинулся следом, попутно вспоминая слова молитвы, которой учила его мать в крошечном возрасте. Старик уже перекинул ноги за перила моста, но еще не решался спрыгнуть, ища в себе силы для отчаянного шага. Бригадир, едва передвигая ноги, отчаявшись вспомнить молитву и просто во все луженое горло вопя «Господи, помилуй», медленно приближался к деду, и не сходил с ума только потому, что несильно отдалившийся от природных корней мозг его инстинктивно внушал себе и каждой клетке тела: «Это сон, это сон, этого ничего нет». Наконец бригадир ухватился могучей пятерней за шиворот деда и рявкнул: «Куда собрался, шельма!»
Дед вздрогнул, взвизгнул, дернулся, тонкая ткань треснула под сильными пальцами, босые ноги соскользнули с бревенчатой опоры, и, размахивая руками, словно мельница крыльями, дед полетел вниз, в бурлящую воду.
Бригадир сполз с моста на карачках и упал, рискуя умереть так от переохлаждения, но верные бойцы подхватили командира и потащили его в автобус. Кто-то посообразительнее вливал в разжатые отверткой челюсти чистый медицинский спирт, а перепуганный насмерть водитель дал по газам, верно рассудив, что в почти наступившей ночи им здесь делать нечего. Бойцы столпились испуганной кучей вокруг бригадира, со священным ужасом рассматривая его совершенно седые виски, каких-то полчаса назад своей чернотой выдававшие в их командире примесь цыганских кровей. Бригадир вздрогнул, вдохнул широкой грудью, закашлялся и прохрипел:
- Драпаем?
Бойцы дружно закивали, с приоткрытыми ртами ожидая продолжения:
Бригадир открыл глаза и сказал:
- Хрена я туда вернусь.
Кто-то из смельчаков тихо пробасил:
- Чего было то, а?
Бригадир снова вздрогнул, прикрыл глаза, потом открыл их, и уставился смельчаку в глаза:
- А то, что он кричал. Так кричал, как даже Ванька не кричал, с крана сорвавшись. И всплеска не было, ребята. Вообще не было. Бревно за ним улетело – был всплеск, даже в таком реве я услышал. А этот – как пропал. Или провалился куда. Но кричал…
Больше бригадир об этом никогда и никому ничего не говорил. Горбатого этой же зимой, как только встал лед, обложили шашками и просто взорвали к чертям. За зиму на удивление споро поставили новый мост, а на Орловке выше по течению соорудили дамбу, так что следующей весной и в половодье она была тихой спокойной ленивой рекой.
Новый мост сделали автомобильным, шумным стальным монстром, на перилах которого счастливые молодожены вешали замки, по традиции доверяя ключи от семейного счастья вальяжной воде. Однако среди местных этот мост до сих пор зовут мостом самоубийц, хотя с него еще ни один не прыгнул – моя милиция меня бережет.