К семи часам вечера по вторникам и субботам весь наш дом собирается на пятачке у четвёртого подъезда. В эти дни и часы совершает свой чартерный рейс мусоровоз коммунальной службы, не явиться на свидание с ним – значит обречь себя на бытовые невзгоды, поэтому посещаемость здесь почти стопроцентная, кворум – дай бог любому съезду.
У мусоровоза очень жёсткий регламент – пять минут и будь здоров, добавить минутку к стоянке не сможет даже спикер Государственной Думы. Все это знают и на сборный пункт являются загодя. Самые беспокойные приходят за час-полтора, забивают хорошие стартовые места и ждут начала прений.
Прения начинаются после шести. Преют практически все.
- Судя по содержанию вашего ведра, - открывает дебаты левый радикал Заводилов, - самораспустившиеся коммунисты продолжают пользоваться льготами и привилегиями.
- Откуда у вас эти сведения? – расправляет плечи бывший активист ОСОВИАХИМА Ковальчук.
- Я же сказал: из вашего мусорного ведра. Вон шкурки от салями, вон кожура от апельсинов из Марокко.
- Ха-ха-ха, - отражает натиск отставной ум, честь и совесть нашей эпохи. – Значит, свою информацию вы черпаете из мусорных вёдер. В этом все вы – экстремисты, демократы и народные депутаты.
- Какой я вам инородный депутат, - возмущается Заводилов. – У меня на лбу написано, что я русский.
- Ага, вот он, ваш уровень аргументации, - торжествует Ковальчук. – Я мог бы до него и не опускаться. Но я отвечу. Конкретно. Обстоятельно. Честно. Как это присуще большевикам. Шкурки от салями, - вы вглядитесь, вглядитесь, - колбаса не привилегированная, деликатесная, а варёная, общедоступная, для широких слоёв населения, кожура от апельсин – гостинец внучки ко дню рождения. Что ещё вас волнует в моём ведре?
- Ну чего пристал к человеку,-вступается за ветерана Людмила Петровна - женщина
неопределённого возраста, неопределённой профессии и несформировавшихся политических взглядов. – Лучше бы в своё ведро смотрел. Там сплошной дефицит. Пузырёк от тройного одеколона – сейчас такой днём с огнём не сыщешь, консервная банка из-под копчёных устриц,
аристократ-демократ, мать твою, Ален Делон российского разлива, глушит, понимаешь, одеколон и устрицами заедает.
- Неправда! Ложь! Гнусная провокация! – как ужаленный, взвивается Заводилов. – Ален Делон не пьёт одеколон, я специально запрашивал. А устрицы мне подарили на юбилей ещё до перестройки, в достопамятные застойные времена.
- Сдались вам эти усрицы, - вступает в разговор Ломакин, квартира шестьдесят три. – Лучше вспомните, как в те годы рот нам всем затыкали. Гласности не было. Плюрализму. Слова лишнего нельзя было сказать.
- А у вас было что сказать?
- У меня – да. Представьте себе – было.
- И кто же не давал?
- Как кто? КГБ. НКВД. ОГПУ. ЦК КПСС, ВЛКСМ и ДОСААФ. Всех на мушке держали. Давили свободу мысли.
- Ну, сейчас-то не давят. Скажите наконец, что там у вас.
- Сейчас не могу. Перебродило. Перекипело. Выскочило из головы.
На горизонте появляется самая респектабельная женщина жилмассива, звезда седьмого подъезда Виолетта Гордеева. Каждый свой выход на люди Виолетта обставляет с королевской помпезностью, превращает его в демонстрацию мод, конкурс неувядаемой красоты.
-Здравствуйте, моя нежная дене'жная, - встречает её полупоклоном адвокат Гоношидзе. – Заждались мы вас, забуровились.
- Разве я опоздала? – взметает чёрную бровь Виолетта и элегантно ставит на землю ведро.
- Ну да, опоздали. Пропустили самое интересное. Кстати, что у вас вчера было на ужин. Приготовьте своё ведро к таможенному досмотру.
- На ужин были пельмени безотходные, супчик из овощей.
- Что ж, ничего запрещённого к вывозу в вашем ведре нет. Простите, а кость. Откуда эта могучая мозговая кость?
- Я думаю от быка. В крайнем случае от коровы.
- Ай-ай-ай, Виолетта Аполлоновна, а говорили пельмени, субчик. Пытались провести общественность.
- А что – кости тоже внесены в декларацию?
- Конечно. Разве вы не читали последний дэзовский рэфэрэндум, то есть, мэморандум. Номер шесть семнадцать дробь двадцать девять.
- Пропустила, - бледнеет Виолетта.
- Ну вот. А там очень чёрным по очень белому написано, что кости от рыбы, говядины, свинины и прочих скелетов следует собирать в отдельный пищевой бак, откуда они будут транспортироваться на переработку в костную муку, так необходимую сейчас нашей обескровленной экономике. Своим необдуманным поступком вы, Виолетта Аполлоновна, обостряете продовольственную проблему района, региона, и, не побоюсь этого слова, всей страны.
- А я ещё больше не побоюсь, - поднял вверх палец стоматолог Корнеев. – И всего мирового сообщества. Мусорщик кость не пропустит. Замаскируйте её.
- Ничего я не буду маскировать. Вы же не прячете свои полиэтиленовые мешочки, выброс которых в окружающую среду нарушает экологический баланс природы, приоритет которой вы с пеной у рта отстаивали на прошлой неделе.
- Да, я за целомудренность природы. А также за чистоту человеческих отношений.
- Аркадий, не говори красиво, - взяла слово мастер художественного и нехудожественного слова Каролина Изумрудова. – Эта ваша юношеская порывистость никак не вяжется с горой яичной скорлупы. Куда вам столько яиц? Вам они достаются бесплатно? У вас блат на куриной базе?
- Мой блат – это моя личная жизнь, в которую я не позволю вторгаться даже эстрадной знаменитости, избалованной вниманием поклонников и меценатов. Тем более, что я не спрашиваю откуда в вашем ведре эти подозрительные арбузные корки, хотя сезон бахчевых культур уже давно прошёл.
- А вы спросите, спросите. И я отвечу. Этот арбуз вырастил на подоконнике мой дедушка, любитель-селекционер.
- Что вы говорите, - всплескивает руками коренастый мужчина в потёртом габардиновом плаще. – Фамилия вашего дедушки не Лысенко случайно? Звать не Трофим Денисович? Как генетик вавиловской школы, ответственно заявляю: вырастить арбуз на подоконнике рядом с печкой нельзя. Этого не может быть.
- Ну почему же не может быть. Вон Аглая Степановна в квартире козу выращивает.
- Я не выращиваю, а воспитываю. Она сирота, я взяла её из приюта.
- Хорошо, хорошо, Аглая Степановна, ваша доброта и отзывчивость широко известны всему кварталу. Только пусть ваша сирота не блеет в пять утра. Она же будит весь дом.
- Неправда, это не она будит. Это её будят. Арутюнян из пятьдесят пятой квартиры. Уже в полпятого он начинает цокать на машинке. Интересно, что он там клацает каждый день?
- Стихи, - отвечает молодожён Горбушин, эрудит и телеболельщик. – Он пишет сонеты, рубаи, танки.
- И что – его рабочий день начинается до первых петухов?
- А как же. Именно в эти часы его посещает муза.
- Кто, кто? – переспрашивает туговатая на ухо старушка Кузьминична.
-Муза, - повторяет Горбушин, - покровительница мечтателей и вдохновительница поэтов.
- То-то же, - восклицает Кузьминична, - когда я за молоком спозаранку бегу, из пятьдесят пятой квартиры разные девицы выпархивают. Это музы, оказывается.
- Какие там к чёрту музы, - звучит простуженный бас жильца из двадцать девятой. По специальности он бурильщик, работает вахтовым методом где-то за Нарьян-Маром. Раз в месяц приезжает домой, отогревается, выносит мусорное ведро и возвращается на свою скважину. Человек он прямой, резкий, обветренный. – Будем называть вещи своими именами. Профуры они, а не музы. И никакой он к едрене-фене не поэт. Я страну вдоль и поперёк исколесил – такого поэта никто не знает.
- Допустим. Но что же тогда он по-вашему печатает в четыре тридцать утра?
- Что? Я скажу вам что. Деньги. Сторублёвки.
- Ну, это уж слишком. В нашем доме фальшивомонетчик!
- А что тут такого. В нашем доме всё есть. От козы до академика Лысенко. Народ представлен в полном социальном разрезе. Всё есть, только мусоровоза нет. Что-то задерживается он сегодня.
- Нет, не задерживается. Едет. Вон он, долгожданный.
Все умолкают, хватаются за вёдра и мелкой рысцой трусят навстречу мусоровозу.