Что же это мы всё такие серьёзные, надутые да глубокомысленные? Не воротит? Меня иногда от себя – да! Выходные же. Отмякайте, милые. И всем моё почтение!
Григорий Олегович Внос служил учёным. Где имено – никто в квартире не знал. Таинственность прибавляла Григорию Олеговичу авторитета в глазах не столь отягощённых знаниями соседей. Много времени он проводил дома, но из своей комнаты выходил редко, только чтобы вскипятить чай и попукать на кухне. Поставит на плиту чайник, напукается вволю – и назад. Замечания делать бесполезно. Когда учёный работал, то так увлекался, что ничего не слышал, да и язык у соседей как-то не поворачивался перебивать такого учёного человека.
Хотя был он очень сильно учёный, но характер имел едкий, как скипидар. От этого старались его без крайней нужды не беспокоить. И без того сильно пахло. ...
Знал Григорий Олегович всё и обо всём, а если что и не знал, то виду не показывал. Помнил он разные учёные слова и умел их так расставлять, что они сами по себе силу приобретали, да такую, что непривычного человека сразу оторопь брала. Ну и букв, конечно, знал немало: и русских, и немецких, и английских, и французских и даже, говорят, несколько грецких, но за последнее не ручаюсь, ненадёжный человек говорил, из латинян.
Занимал Григорий Олегович угловую комнату в большой коммунальной квартире в бывшем доме героев Русско – Японской войны, что на Садово – Триумфальной, как раз за магазином «Колбасы». Наверное он когда-то сюда переехал, но казалось, что он жил здесь всегда, как домовой. Моя-то крёстная бабушка в этой квартире с 1924 –го года проживала, а Внос, хотя и годами не так чтобы очень старый был, лет сорока пяти, казалось, что всё время там был. Свойство у его натуры было такое – пространство собой заполнять. Видимо поэтому считал он всю квартиру своей территорией. Так некоторые лесные звери, повинуясь инстинкту, ходят по проложенным предками тропам, не желая замечать, что там давно уже люди живут. Комнату – то он занимал одну, а провонял и унизил всю квартиру. Пукал он и шептунами, исподтишка и вслух, открыто. Старые жильцы ещё как-то стерпелись, а свежему человеку и угореть было недолго. Казалось, что его эти естественные проявления организма совершенно не смущали. Смущали они всех остальных. Внос же сохранял невозмутимое спокойствие.
Холодильник на кухне не держал, ни стола ни полки не имел, всё у себя в комнате хранил. Пил только чай. Пока не вскипит, стоит рядом, попукивает, а потом к себе унесёт. Даже верхнюю одежду и ботинки в комнате держал. Ему и нагадить – то толком для справедливости было нечем: ну там соли с перцем в суп, или в макароны плюнуть, а то в ботинок налить, или в карман какую нибудь гадость подсунуть. Никакой возможности. Вот ведь скотина какая! Не подберёшся! Разьве что ... Стоп! Никакого криминала. Себе дороже.
Народ в квартире подобрался в основном тихий, миролюбивый и понимающий. Говорить об этом безобразии прямо в глаза никто не решался, намёков же он не понимал. Как только разговор принимал нежелательный оборот, он говорил что-то невпопад, или обидное, но не очень, что бы не побили, убегал к себе и запирался изнутри. На уговоры и оскорбления не реагировал. То есть совсем никак, словно не слышал. Не применять же силу, на самом деле. Да и против чего? Несколько раз начинали заявление в милицию писать. А о чём? Как сформулировать? Какой именно закон он нарушает? У соседки любовник – юрист. Так они с ним несколько ночей напролёт искали, так и не нашли.
Тут как раз въехал в комнату у кухни новый сосед, вместо ушедших на повышение с отдельной квартирой Друделевых. Мужчина видный, строгий, одинокий и тоже из себя умственный, хотя и с уважением. День – другой он молчал и вникал, ну а потом, в воскресенье, когда Григорий Олегович за чаем ну и по своей обычной надобности на общественную кухню вышел, а народу там было по случаю выходного – не протолкнёшься, вежливо так к нему подошёл, представился и говорит:
– Вы, уважаемый Григорий Олегович, – большой учёный. Сам я, по недостаточности образования, ещё Ваших трудов не прочитал, но соседи рассказывали.
– Ну раз соседи рассказывали ... – зарделся учёный – да, уж не маленький, скромничать не буду!
– Вы, говорят, и в истории знаток, и в лингвистике, и в психиатрии?
– Вы хорошо осведомлены для непрофессионала. Да, труды имею, статьи, монографии – Г. О. Внос пока никак не мог понять куда клонит новый сосед, но уже распрямился, заметно увеличился в размере и помеднивел – Однако, давайте ближе к делу. Если есть что сказать – говорите! Понимаете, что я занят?
Григорий Олегович начал самораздражаться и от волнения громко, заливисто и с переливом пукнул. Соседка, не выдержав, схватилась за нож. Мужчины потупили глаза. Сосед же как будто был этому рад.
– Конечно, простите, ещё всего одну минуту. Уверен, что Вы сможете мне помочь! У меня есть вопрос, который мучает меня с детства и на который ни один из узких специалистов не смог мне ответить.
– Ну давайте ваш вопрос, только коротко, самую суть.
– Спасибо , конечно, только самую суть. Являются ли особенности речи знаменитого Манты Сувлаки, героя тридцатилетней айрано – кумысской войны, встречающиеся в греческом оригинале одноимённого узбекского эпоса, проявлением устойчивой психической патологии или нормальной редукцией бытового языка в агрессивной вербальной среде под воздействием сильного стресса?
– Хороший вопрос! Эта тема сейчас опять приобретает актуальность. Я уже где-то об этом писал, не помню точно в каком журнале. Это действительно очень интересная междисциплинарная проблема. Коротко могу сказать, что да, являются. Подробнее я смогу ответить вам чуть позднее. Зайдите ко мне где-то через недельку – две. Сейчас я очень занят. Работаю одновременно над монографией по ботанике и учебником по астрономии. Отвечу обязательно. Ждите – и с гордо поднятой головой и победным пуком удалился с чайником восвояси.
С этого дня Григорий Олегович стал заметно реже выходить из своей комнаты. Если случайно сталкивался с соседом, говорил что-то невпопад и скорее исчезал. Сосед великодушно улыбался и многозначительно молчал. Через пару месяцев Григорий Олегович сменял свою хорошую комнату в центре на малогабаритную однушку в очень отдалённом районе. Запах выветрился. Квартира зажила нормально.
Говорят он даже сменил имя, отчество и фамилию. Взял девичью фамилию матери – Дун и стал Борисом Захаровичем Дуном. Но я в это не очень верю, потому что рассказала мне эту историю давным –давно крёстная мать моей матери, то есть моя крёстная бабушка, Царство ей Небесное! Была она женщина добрая, но малообразованная, по професии – жена героя Русско – Японской войны, и могла, конечно, что-то недопонять, забыть или перепутать. Какой смысл хлёсткую фамилию «Внос» менять на какую – то «Дун», да и Григорий Олегович звучит лучше, чем Борис Захарович. Впрочем, для кого как. А может быть его с самого начала звали Борис Захарович Дун, а Григорий Олегович Внос – из какой-то другой истории? Не знаю, ну да и хватит об этом.
Так же на знаю, зачем я всё это написал и зачем вы прочитали – тем более. Вот.
P.S.
Все имена и события вымышленные. Совпадения, если таковые кажутся, случайные.
Моё почтение самое настоящее!