Ночь - подходящее время для света,
Что где-то в душе обитает.
А. Годовальников
Наступила ночь, которую Он так ждал. Темнота утопила границы пространства, растворила в себе окружавшие Его вещи, высветила одинокие звезды, разбудила дремавший вокруг Ветер и, тот зашевелился, приподымаясь, расправляя застывшие плечи, приглаживая своим влажным дыханием траву.
Его не видел никто и, потому Он не боялся стать самим собой, не боялся выразить своих чувств, просвещенных темнотой, приведенных в движение Ветром, и показаться при этом смешным.
Ветер бросился к нему, зацеловал брызгами дождя. И тогда он вспомнил о Ней. Ее глаза, волосы, руки. Он не видел Ее, но ощущал, что Она здесь. Она была совсем рядом и, казалось, готова была выслушать то, что давно Он носил в себе, носил для Нее одной; то, что переполняло Его, что рвалось наружу и что стоило Ему больших усилий скрывать. Он был уверен, что Она Его поймет. Сейчас. Только сейчас. Пока кругом ночь. Пока звезды молчат. Пока Она рядом.
Мелкие буквы смятенно ложились на лист бумаги, выстраиваясь в слова. Он видел эти слова, перечитывал их, и Ему в этот миг казалось, что они уже не принадлежат Ему, что Он читает чужое письмо, чужое признание, обращенное к незнакомому человеку. Но, как оно было созвучно Его чувствам, тем чувствам, которых Он днем боялся, от которых бежал, которые не мог внятно выразить. А теперь...
" Я не могу без Тебя. И каждый раз, пытаясь Тебя удержать, остановить, не пустить к Тебе, в ответ на сотни причин Тебя не видеть, я сталкиваюсь с сотнями причин Тебя увидеть, поговорить с Тобой, и каждый раз причин в пользу встречи оказывалось на одну больше, чем причин ее избежать. Откуда эта потребность видеть, слышать Тебя, осязать, вбирать в Себя Тебя всю, каждое Твое слово, каждый Твой жест, взгляд, мучаться, наслаждаться, сгорать. Откуда это? Откуда? И Я, как сомнамбула, обессиленный без Тебя, вне Тебя, ждал возможности встретиться с Тобой, искал эти встречи, грезил ими, проигрывая их вновь и вновь, настраивая Себя на признание, но даже в самый подходящий момент что-то останавливало Меня. Я молчал или говорил о другом. Я безмолвствовал, и это безмолвие запечатанных уст, это красноречие жаждущих глаз ничего Тебе не сказало.
Ничего. И тогда я понял. что никогда не смогу преступить незримую грань, которая нас отделяет, что Твой взгляд, Твой голос, Твое отношение ко Мне не позволит Мне это сделать. Я понял, что не смогу предать, преступить все это. Не смогу…"
Признание освободило Его, сделало легким, и эта легкость показалась Ему свободой, несущей счастье; счастье обновления; счастье понимания того, что человек не должен бояться своих чувств, что скрывать их неестественно, а значит аморально. Свобода наполняла Его, как ветром наполняется парус; и тут Он почувствовал, как она тяжела. Она колыхалась в Нем, как вода в стакане. Тогда Он понял, что это была не свобода - это была пустота, в которой не оставалось места для Нее. Ее уже не было рядом...
И тут Он ясно увидел на ночном небосводе четко проступившее сочетание звезд: "Я не могу без Тебя..." Звезды распались, перестроились, стали холодными, безразличными, чужими. Вселенная не приняла Его...
Он бросился в темноту, но она вытолкала Его, мягко, незаметно, заклеила глаза, залепила уши, оглушила тишиной. Ему казалось, что эта зловеще чернеющая пустота живет, дышит, наблюдает за Ним. Пустота теснила Его, обступая, и тогда Он попытался из последних усилий крикнуть и этим криком разогнать непроглядную темноту, поглотившую все, что было Ему дорого, свято: "Жизнь - суета, хаос. бред, имевший смысл, пока в нем есть Ты...", но лишь услышал приглушенным эхом долетевшее до Него:"Жизнь - суета.."
...А наутро Он услышал музыку. Он не мог, да и не пытался понять, на каком инструменте она звучала. Музыка шумов. Он отчетливо слышал каждый отдельный звук, каждый аккорд - ласково-требовательные капли дождя, шум рокочущих волн, пение птиц, шелест листьев и бурные порывы ветра... Музыка играла в Нем. Сначала тихо. Еле-еле, будоража своей необычностью, и Он старательно прислушивался к ней, ловя каждый звук. Музыка переполняла Его, набегая, как волна, еще и еще, оглушая, радуя и вызывая какие-то, незнакомые до того, остро-щемящие чувства. Музыка набегала и разбивалась на звонкие брызги отдельных рассыпчатых звуков. Она была соленой как море, тяжелой, волнующе-гибкой, тугой; и Он не мог ни запомнить ее, ни записать. Она текла как река, обновленная и утраченная одновременно.
Он захотел задержать все это в Себе, сохранить, запомнить хотя бы что-то и сразу почувствовал, что музыка уходит. Вскоре от нее осталось лишь эхо, звуковая тень. Она таяла, таяла, как дым от потухшего огня. А вместо сочных, спелых, пружинящих звуков приходила опустошенность, ощущение хрупкости, сиюминутности бытия и легкости его потери. Он ясно почувствовал, что все уходит безвозвратно, что всю жизнь Он обречен что-то терять, как эту музыку весеннего утра...
Сумасшествие ночи закончилось, и листок, исписанный ночью, легко превратился в Его руках в комок грязной, никому не нужной бумаги...