- 27 -
По мере того, как я двигался вдоль ряда кустов, свет, падающий из расстекленного гостиничного холла, становился все жиже и меня постепенно захватывала тьма. Доползши до конца декоративных насаждений, я вынул из-за пояса ТТ и, прислонившись спиной к росшему тут одинокому дереву, принялся размышлять. По смерти Ружина и эта обязанность автоматически свалилась на меня. Я, как мог, старался не ударить в грязь лицом, но это у меня плохо получалось. Потому что те вещи, которые раньше я выполнял не задумываясь, причем довольно удачно, теперь требовали осознанной активности от мозга, а это нервировало. Ведь, казалось бы, и вещи были простыми, казалось – чего над ними голову ломать. Однако у меня по этому поводу словно комплекс сложился. Я будто чувствовал себя - в память о Ружине - обязанным хоть чуть-чуть задумываться над каждым своим шагом. Мне это не очень-то нравилось, однако покамест я ничего с собой поделать не мог. Но старался, и это обнадеживало.
Деревце, на которое я навалился спиной, было тонкое, - то ли сирень, то ли черешенка, - поэтому ни о каких удобствах и речи быть не могло. Но, как Ньютон под своей яблоней, я, сидючи под деревцем, тоже разжился неплохой идейкой.
Она заключалась в том, что я понял, с чего надо начать поиски вольного стрелка Гаврилы Сотникова, ежели, конечно, он еще сидит в своем закутке и караулит новую жертву. Он был профессиональным охотником, да? Возможно, даже более профессиональным, чем я. Я допускал подобное предположение, как ни больно оно било по моей гордости. Но, во-первых, я был один, к тому же в полной темноте, так что никто моего позора не видел, а во-вторых, я ощущал неодолимый позыв хоть в чем-то унизить себя. Это не был неампутированный вовремя пережиток моих мазохистских наклонностей, это было верным средством вызвать в себе то самое состояние злости, которое является непременным спутником настоящей охоты. Разные мудаки еще называют это чувство азартом – кто спортивным, кто охотничьим. В общем, если более пространно, я, охваченный этим чувством, во что бы то ни стало должен был отыскать Гаврилу и скормить ему его собственные зубы, чтобы вернуть себе самоуважение. Даже если свидетелем этого буду только я сам.
Итак, есть два профессионала - Сотников и я. Мы оба на охоте собаку съели, может быть даже, и не одну, оставим этот вопрос открытым. Поэтому, я думаю, естественно будет предположить, что в сходных условиях мы и мыслить должны одинаков. Ну, или почти одинаково. С Цеховым и тем более с Засульским о таком сходстве мышления и речи быть не могло - они, хоть и были хищниками, специализировались несколько в иной области. Другое дело Сотников.
Получается, для того, чтобы локализовать его местонахождение, его лежку, мне просто нужно было прикинуть, где бы залег я сам, если бы поставил перед собой задачу иметь прекрасный вид на парадный вход гостиницы "Сибирь", возможность вести планомерный отстрел выходящих из нее гомо сапиенсов и не подвергаться при этом риску быть обнаруженным.Впрочем, последнюю деталь можно было опустить, как несущественную: Сотникову достаточно было взять с собой пару богомольцев, которые затыкали бы рот случайным свидетелям, и эта проблема отпадала. Но при таком раскладе количество мест его возможного залегания увеличивалось в два раза, что, понятно, оптимизма не добавляло.
Тем не менее я вполз в кусты, высунув голову по ту сторону и почти касаясь тротуара подбородком. Не самая удобная позиция, но зато я, оставаясь в таком положении, продолжаю сохранять относительную неуязвимость.
Я внимательно осмотрел прилегающую местность. Ну, копия шпиона из мультика. Но меня такое сходство не смущало. Пусть хоть с мамонтом путают - главное, чтобы не мешали.
"Сибирь" находилась на Т-образном перекрестке. По одну сторону дороги, упиравшейся в гостиничную автостоянку, густо лепились жилые дома, по другую был скверик, в котором не далее, как накануне вечером – всего около шести часов назад, подумать только! - я отдыхал с ментиком, дожидаясь, пока его более стойкие в религиозном плане коллеги, обсасывающие со всех сторон данность взрыва, рассосутся. Что находилось за сквериком, я не помнил, но решил, что вряд ли Сотников засядет там - деревья представляли собой серьезную преграду для ведения прицельного огня. Даже если за сквериком будет высотное здание, не стоит ждать, что с него откроется хороший обзор – деревья тоже были довольно высокие. Годы подняли их и распушили их кроны, и теперь они неплохо прикрывали собой центральный вход.
Исключив таким образом из своего списка левый сектор, я автоматически проделал то же самое и с той стороной, где находился в данный момент сам - острый угол, плохая видимость. Нет, вряд ли Сотников выберет для засады эту сторону.
Оставался правый сектор, сектор жилых домов. Вроде бы, немного, но меня он изрядно смутил. Гаврила, насколько я мог судить, мог выбрать любой из подъездов - и даже крышу - каждого из домов, высившихся напротив меня. Но с тем же успехом он мог расположится и на десятке крыш зданий, уходящих вдаль по основанию этого Т-образного перекрестка, потому что они, дом за домом, уступом поднимались в горку. Небольшую, но достаточную для того, чтобы с них открывался выигрышный сектор обстрела. Если учесть, что Сотников, скорее всего, пользовался винтовкой, - и даже с оптическим прицелом, - то понятно, почему я впал в легкую панику. Богатый позиционный выбор для него - шикарная возможность заработать инсульт для меня. Просто мой мозг не выдержит такой напряженной работы и в конце концов откроет все шлюзы, приглашая кровь широкой волной затопить оба полушария.
Я с досадой сплюнул. Черт бы подрал Гаврилу Сотникова, который задал мне такую задачку. Черт бы подрал Олега Ружина, в честь которого я пытаюсь решить ее математическим методом. И черт бы подрал меня самого, раз у меня не хватает сил взяться за дело по-своему. То есть, по старому.
Но, убедив себя в том, что иначе, как по старому, нельзя, я выиграл эту маленькую дуэль с самим собой. Что оказалось не так сложно, как виделось сначала. Наверное, я хотел этого, и я это получил.
Довольный своей победой, ухмыляясь во весь рот, я вылез из кустов и, перемахнув через дорогу как мог быстро, заскочил в первый попавшийся подъезд. Не получилось работать головой - буду работать ногами.
Осторожно, сокрушаясь о том, что не прихватил фонарик, - правда, я все равно оставил его минувшей ночью в ружинской машине, - я поднялся до пятого этажа, выглянул из окна и прикинул обстановку. Пожалуй, надо было взять еще на пару домов правее. Угол, под которым располагался вход в "Сибирь" относительно того места, где я находился в данный момент, вполне позволял это сделать. Но прежде, чем спуститься вниз и приступить к планомерному обходу подъездов, я дошел-таки до последнего, девятого этажа. Раз уж оказался здесь, то не следует упускать возможность. Но на крышу подниматься не стал - успеется.
Спустившись вниз, я огляделся в поисках того, чем можно было пометить этот подъезд. Чтобы по ошибке не зарулить в него на обратном пути. На глаза мне попалась урна, и я, ничтоже сумняшеся, опрокинул ее. Понимаю, что поступил дурно и гринпис, напару с дворниками, в буквальном смысле слова съели бы меня вместе с говном, но тем не менее не стал казниться по этому поводу. Карт-бланш - так карт-бланш. Даже по мелочам.
Проскочив пару домов, расположенных еще дальше от гостиницы, я сразу отмел возможность расположения в них засады - здания строились в восьмидесятых, и окна в подъездах располагались довольно высоко, что затрудняло прицельное ведение стрельбы. Можно было, конечно, подтащить к окну стул или что-нибудь в этом роде и стрелять с этого постамента, но я сомневался, что Сотников согласится терпеть такие лишения, когда вокруг уйма куда более приспособленных мест и до наступления утра помех ждать ниоткуда не приходится. На последнее он должен был рассчитывать твердо, иначе вся затея теряла смысл – отстреливать каждого выходящего, укладывать их штабелями в кусты, когда под рукой суетятся случайные прохожие, сложно. Хотя, чего он добивался своими действиями, я, если честно, сказать не мог. Возможно, это было действие ради действия - черт его знает, с фанатика станется.
Исключив подъезды, я тем не менее пробежался по крышам, соблюдая необходимые меры предосторожности - ступая тихо, до звона в ушах вслушиваясь в темноту и держа наготове пистолет. Ах, мой милый Августин, то бишь, пардон, Гаврюшка, все пройдет - дай только добраться до тебя.
Но Сотникова там не оказалось. Я только спугнул с десяток кошек – и все. Правда, на второй крыше меня вдруг остановило пыхтенье и звуки, весьма напоминающие звуки борьбы. Я тихонько прокрался в их направлении, поплотнее сжимая рукоятку пистолета, и выглянул из-за батареи воздушных колодцев.
Однако то, что я увидел, борьбу напоминало так же мало, как танец маленьких лебедей в исполнении артисток Мариинского театра мало походит на первую прогулку детенышей тети Лебедь.
У люка, уперевшись в него руками, стоял мужик со спущенными штанами. То, что это был мужик, я понял сразу - он был такой большой, мускулистый и на редкость лысый, что на бабу не походил ни под каким соусом. С тылу к нему пристроился другой мужик, тоже со спущенными штанами. Половую принадлежность этого в темноте определить было не так просто, но я никогда не видел, чтобы баба пристраивалась к мужчине сзади. Во-первых, это неудобно и, мягко говоря, неосуществимо в физиологическом плане, а во-вторых, этого не бывает, потому что во-первых. Вот так.
Исходя из всего увиденного, я сообразил, что передо мной случка двух гомосексуалистов. Какого хрена они в такой поздний час забрались на крышу одиннадцатиэтажного дома, когда вполне можно было потрахаться и внизу, - все равно ночь была темная и прохожих было мало, - я не знаю, да и не мое это, собственно, дело. Пусть сношаются, где хотят. Мне бы, по-хорошему, развернуться и уйти при виде такого непотребства, но искушение было слишком велико. Я терпеть не могу гомиков, может быть, именно поэтому и сделал то, что сделал, а именно - вышел из-за своего бастиона, кашлянул в кулак и скромно поинтересовался:
- Э-э, извините, вы не подскажете, как пройти в библиотеку?
Здоровяк, находившийся в позиции трахаемого, дернулся в сторону. Может быть, дома его возвращения с затянувшегося заседания ждала жена и дети, и он испугался, что я - это не случайный прохожий, томимый жаждой познания книжной премудрости, а какой-нибудь не в меру любопытный сосед по лестничной площадке, который сразу пойдет и выложит все его доверчивой супруге.
На рывок своего партнера трахающий субъект ответил ревом боли – его член оставался в заднице любовника и рванулся в сторону вместе с ним. Однако, будучи куда менее самостоятельной единицей, причинил этим движением кучу неприятных ощущений своему хозяину.
Я стоял и с интересом наблюдал, как они разбираются в создавшейся ситуации. Комедия, достойная великого Феллини. Однако старого макаронника рядом не оказалось, так что я наслаждался зрелищем и впитывал ощущения в полном одиночестве. Жлобство, конечно, с моей стороны, и жуткий эгоизм, но я не особенно смущался по этому поводу, решив, что, побеги я сейчас за зрителями, и это будет куда большее жлобство.
Между тем, пока сунь-да-в-тело, как выразился один мой знакомый бабник, когда рассказывал, как его застал на месте преступления муж одной подруги, педики разобрались, где какая запчасть и кому она принадлежит, синхронно подтянули штаны, но если первый, которого трахали, поспешно сбежал в люк, то второй двинулся ко мне, угрожающе - насколько я мог видеть в темноте - стиснув кулаки.
- Ну, ты! - хрипло сказал он, и я подтвердил:
- Ну, я.
- Ты чего? Чего ты лезешь? Чего тебе надо? Не спится? Какого черта по ночам шатаешься? Зачем людям мешаешь? - засыпал он меня вопросами, и я протестующе взмахнул руками:
- Не все сразу! Я же нихренатушки не запомнил! Если вас не затруднит, пожалуйста, повторите, пожалуйста, все свои вопросы снова и по слогам, пожалуйста, для особо тупых. Если вас, конечно, не затруднит.
- Издеваешься, да? - запоздало догадался он.
- В яблочко, - подтвердил я. - Просто не смог удержаться. Уж ты извини бедного прохожего. Просто не люблю трахающихся котов и гомиков. Первые орут, вторые воняют. Борюсь, как могу.
Педик довольно ловко прыгнул вперед, в мгновение ока оказавшись рядом со мной, взмахнул рукой и уткнулся глазом в дуло пистолета. Это зрелище напрочь отбило у него охоту подраться, он быстро отступил на пару шагов назад и поинтересовался дрогнувшим голосом:
- Ты чего это? Ты - кто?
- А я это, - сказал я, - до ветру выскочил. Старшина Пинкертон из милиции нравов. Вали отсюда, пока я тебе головку не отстрелил. А то ты не только сегодня - вообще никогда кончить не сможешь.
- Придурок, - поставил он диагноз, скрываясь вслед за своим дружком в люке. Я хохотнул. Ну, подумаешь - удивил. Ну, подумаешь - придурок. Да за неполных двое суток, проведенных в этом городе, я столько шизанутых повидал!.. По сравнению с ними моя придурковатость - просто невинная несмышленость шаловливого младенца. Так что, собственно, он меня не особенно огорчил. Зато я получил возможность от души посмеяться и слегка встряхнуться. И я этой возможностью воспользовался.
Оказавшись на улице, я осмотрелся. Эти два рейда кое-чему меня научили. Главное, я сообразил, что если Сотников и засел где-нибудь в подъезде, то окно перед ним наверняка должно быть открыто. Во-первых, потому, что обычно эти общественные окна особой чистотой не блещут, а если конкретнее, то сквозь них весьма затруднительно что-нибудь рассмотреть. Во-вторых, если даже предположить, что Сотникову до звездочек в глазах повезло и в своих поисках он наткнулся на один такой незапятнанный иллюминатор, он все равно должен был сразу открыть его, чтобы не совершать эту процедуру каждый раз, когда на пороге "Сибири" появится очередная жертва.
Это открытие значительно сужало круг моих поисков, хотя все крыши по-прежнему были мои. Зато теперь я мог забираться на них не таясь и не переживая, что откуда-нибудь из темноты вынырнет бородатая физиономия промыслового товарища Гаврилы и гнилыми зубами вцепится мне в глотку.
Однако крыша следовала за крышей, подъезд с открытым окном - за подъездом, а никаких признаков своей жертвы я так и не мог обнаружить. Впрочем, Сотникова лишь условно можно было назвать жертвой, но легче от этого не становилось.
Пробежавшись по крыше последнего из намеченных под инспекцию домов, я спустился, имея на руках те же карты, что и до начала пробега - то есть пистолет в руке, желание встретиться лицом к лицу с Сотниковым и отсутствие последнего. Такой результат меня расстроил. Это было совсем нехорошо. Это было даже плохо. Охота затягивалась. Более того, я, кажется, потерял след. Открытие, куда менее забавное, чем открытие Колумбом Нового Света.
Меня вдруг пронзила страшная догадка. Со слов полковника выходило, что теория вероятности вполне могла подсунуть мне свинью в виде сектанта, проживающего в одном из тех домов, которые я только что посетил. И этот гипотетический последователь учения Козодоя-Иванова вполне мог предоставить свою квартиру, если она выходила окнами на гостиницу, что было вовсе не исключено, в распоряжение своего старшего брата во Христе, то бишь Сотникову. Конечно, домашние могли бы воспротивиться этому, но эта помеха, если учесть, какими крутыми методами пользовались фанатики, легко устранялась. Так что Гаврила сейчас вполне мог торчать у любого из открытых окон квартир, время от времени постреливая из форточки.
Такое соображение не вдохновляло меня ни на труд, ни на подвиг. Выходит, что я остался кругом в дурака, другими словами, Чубчик - круглый дурак, и педик, которого я только что спугнул с крыши, был прав на все сто пятьдесят процентов. Я оскорбился. На кого - не знаю, но оскорбился. Открытых окон в многочисленных квартирах было более, чем достаточно - по случаю теплой погоды люди любят распахиваться настежь, забывая о смоге и называя этот процесс "проветриванием". Но то были их проблемы, а мои выглядели совершенно иначе.
Пытаясь разобраться с ними, я, горем убитый и неудачей придавленный, побрел в направлении гостиницы. Возвращаться туда несолоно хлебавши я не собирался - так и не обнаруженный Гаврюшка без труда поставил бы точку в моей неоконченной пьесе, но ведь все равно идти куда-то надо было, не куковать же остаток ночи, который был еще очень долгим, под окнами какой-то дурацкой многоэтажки, куда занесли меня беспокойные ноги.
Не смотря на такое вот подавленное состояние души, я тем не менее держался в тени - береженого бог бережет. Дойдя таким манером до скверика, что в смысле прогона думок на вольные темы лучше места все равно не найдешь. Поэтому свернул туда и принялся блуждать между деревьев в поисках лавки.
Черт их знает, этих специалистов по разбивке скверов, но для удобства отдыхающих они явно предусмотрели слишком мало скамеечек. Можно и больше - люди были бы только благодарны. Я в их числе. потому что я прошел почти по всем аллеям, беззвучный и печальный, как призрак в каком-нибудь английском замке, но так ничего и не обнаружил. Тихо выругавшись про себя, я решил, что самым лучшим решением этой проблемы - если бы все они решались так просто, жизнь была бы не жизнь, а одна большая банка сгущенки - будет отправиться к той лавочке, на которой мы отдыхали с ментиком.
Завершив таким образом свои поиски, я уверенным шагом двинулся вперед, бесшумно ступая мягкими подошвами кроссовок по старинной кладке дорожек сквера. И эта бесшумность поступи оказалась мне весьма на руку - метрах в десяти от цели своего марш-броска я остановился, потому что слух мой резанул звук, к скверу, по большому счету, никакого отношения не имеющий. Это было сопение, изо всех сил сдерживаемое, но все же достаточно громкое для того, чтобы я его расслышал.
Уж не знаю, отчего Гаврила сопел так громко. Может быть, он волновался - что, однако, учитывая его опыт, вряд ли. Может быть, обе его дырочки были до отказа забиты соплями - сенная лихорадка, аллергия или что-то в этом роде. Может быть, он только что плотно пообедал и теперь с шумом пускал ветры - причин может быть сколько угодно, и все они были в равной степени возможны. Во всяком случае, я был ему очень благодарен за его сопение. Оставалось только вычислить с точностью до миллиметра, откуда оно доносится, но это уже было делом техники.
Я юркнул к ближайшему дереву и прижался к стволу, пытаясь слиться с ним. Думаю, это у меня неплохо получилось. Думаю также, что, взгляни сейчас Гаврила прямо на меня, он не сумел бы ничего разглядеть. Если, конечно, природа или бог - или оба сообща - не наделили его глазами кошки.
Довольный своей неожиданной удачей, я растянул губы в плотоядной ухмылке. Мне бы, конечно, прежде краской от стыда покрыться - не сумел разгадать такую простую шараду. Ведь действительно - что может быть лучше этой позиции? Я и сам днем избрал почти такую - правда, более приземленную. Меня могла извинить только общая психофизическая истощенность, плюс бутылка рома сверху. Гаврила этими двумя недугами нынче, видимо, не страдал и сообразил, что высокие, раскидистые деревья, расположенные аккурат напротив входа в гостиницу - лучшее место для снайпера.
Я принялся прислушиваться более внимательно и буквально через полминуты обнаружил местонахождение ворошиловского стрелка. Он сидел в паре метров от меня, забравшись в развилку престарелого тополя на высоте примерно в два человеческих роста, и пыхтел, как паровоз, во все глаза всматриваясь в залитый ярким светом обезстеколенный гостиничный фасад. Наверное, ждал кого-то. Возможно, даже меня. И - я уверен - пройди я сейчас прямо под ним, он бы меня не заметил, настолько был увлечен. А когда заметил бы, то грохнулся вниз от удивления. И, судя по этому, он совершенно не подозревал, что я выбрался на волю и теперь брожу здесь, представляя собой реальную угрозу его здоровью.
Но почему он прозевал момент, когда я галопом несся через холл и когда он мог подстрелить меня, как зайца? Это был вопрос, на который я до поры-до времени не знал ответа.
И сначала пришла пора, а потом и время. И, кстати же, объяснилось и загадочное, на манер паровоза, гаврилино пыхтенье. Пока я наблюдал за его повадками в условиях живой природа, бородатый друг Козодоя вдруг завошкался, словно в трусы ему угодил непогашенный окурок, потом расстегнул штаны и, повернувшись ко мне задницей, опростал кишечник. Винтовку свою он в это время пристроил между веток и обеими руками уцепился за ствол. Срать с дерева для него, видимо, было непривычно, и он боялся свалиться вниз вслед за своим дерьмом.
Судя по тому, с какой скоростью Гаврила облегчился и как зашелестели его фекалии по траве, гадил он жидко. Понос - не самая приятная болезнь для того, кто сидит в засаде. Можно пропустить массу интересных вещей. Например, как я покидаю гостиницу. Или как я поднимаю пистолет.
Гаврила лихорадочными движениями застегивал ремень на поясе, когда я выстрелил. Я не хотел убивать его - просто напугать, чтобы он не думал, что мир так прост, каким кажется с высоты его насеста. И я своего добился. Пуля угодила в ветку над его головой, и охотник-промысловик Гаврила Сотников, для которого, когда он целится белке в глаз, и двести метров- не предел, гробанулся вниз всего-то метров с четырех. Этого ему, однако, оказалось достаточно. Может быть, поспособствовал и грохот выстрела - ТТ умеет шум наводить.
Весь полет Гаврила озвучил низким протяжным воем, который при соприкосновении вопящего с землей, прервался звуком, какой издает жаба, когда слишком резко произносит свое "Брекс!". Потом вой возобновился, но уже на гораздо более высокой ноте.
Я оказался у основания тополя почти одновременно с новоявленным летчиком Сотниковым. И сразу понял, почему он начал так жалобно стенать. При падении он сломал руку, возможно даже, что перелом был открытый. Меня бы это не удивило - так неудачно он использовал свою длань в качестве амортизатора.
- Привет, Гаврила, - сказал я, наводя на него пистолет. В последнем, впрочем, необходимости не было, потому что моя добыча ни о сопротивлении, ни о бегстве даже не помышляла. Охотник-промысловик катался по земле, вцепившись в свою руку.
Но, услышав мои слова, он все же нашел в себе силы ненадолго остановиться и выкрикнуть мне в лицо несколько упреков.
- Ты сука! Я из-за тебя обосрался! И я из-за тебя руку сломал!
- Поздравляю, - от души сказал я. - Это все твоя диарея, будь она неладна. "Мезим" надо пить. Для желудка, говорят, незаменим. Телек смотришь?
- Нет, - простонал он.
- Нет? - удивился я. - Ну ладно. Тогда я тебе проще объясню. Нехрен жрать, что попало. Минздрав предупреждает. Усек?
- Да пошел ты, гад! Сволочь...
- Минздрав еще раз предупреждает, - сказал я. - Лучше не ругайся на меня. Ты не в той форме, чтобы позволять себе это. Обосрался, говоришь? Да еще и в говне своем катаешься. Вонючий, небось, как общественный туалет. Вот что я тебе, Гаврила Сотников, раб божий, хоть ты для раба божия и ругаешься слишком непотребно, скажу: скидавай-ка ты, Гаврила, свои обосранные одежды, раздевайся донага.
Напрочь удивленный этим моим требованием, он прекратил укатывать траву и осторожно поинтересовался:
- А это еще зачем?
- Да ты не бойся, - я усмехнулся, вспомнив вдруг двух педиков, которых совсем недавно спугнул с крыши. - Трахать я тебя, засранца, не буду. Даже если подмоешься. Я свое добро не на помойке нашел. Но в гости я такого вонючего ублюдка тоже не поведу.
- В гости? - все также осторожно удивился он.
- Ну да, в гости, - подтвердил я. - Или ты предпочитаешь остаться здесь? Если да, то я тебя как брата по разуму предупреждаю: холодно на сырой земле, замерзнешь. До смерти. Я постараюсь.
Он не захотел замерзать моими стараниями до смерти. Стеная и охая поднялся и с трудом разделся. как я и просил, до смерти. Вытер задницу собственной рубашкой, чистюля эдакий, отбросил ее в сторону и глухо спросил:
- Куда?
- В "Сибирь", родной, куда же еще, - хмыкнул я. Похоже, до этого момента он так и не понимал, что я за птица. Но я намекнул.