Александр ГЕРАСИМОВ
Тувинские хроники
ТУВИНСКИЙ БУРАТИНО
Или, вот еще... Пива в Кызыле не было и в помине. Пивной завод был, а пива не было. В ранишние времена тувинский продукт ценился знатоками наравне с лидским, чешским и гэдээровским. Фокус был в том, что старых польских пивоваров перед войной, да еще и в начале войны сослали в Восточную Сибирь. Думали сначала расстрелять, чтобы окончательно, так сказать, снять вопрос, а потом почему-то пожалели и выслали. А уж при Хрущеве возвращаться мастерам было некуда, да и привыкли за столько-то лет, а на родине еще, как Бог повернет. Слава Йезус-Марие, что живы остались. Питьевая вода в городе была артезианская, в самый раз для сусла. А что до рецепта векового, так про ту цеховую тайну даже и думать не велено, не то, чтобы рассказать, простите меня люди, Господь Бог и Мария Дева.
В постмодернистские времена к руководству пивзаводом пришли другие люди. Инородцев, в силу преклонности, выперли на пенсию. Вместо пива из чанов потекла смердящая дрожжами бурая вода. СЭС хотела прикрыть производство. Но, в конце концов, вместо качественного шляхетского напитка стали цедить странное, с назойливым химически-карамельным привкусом снадобье под названием «Тувинский Буратино».
В юности все кажется значительным. Ссора с девушкой, развод родителей, смерть котенка, драка в подворотне, новая пластинка. В двадцать с небольшим лет я не мог представить себя без отдающего ячменем, шибающего в нос сладковатого напитка больше известного под именем ПИВО. Господи! Сколько замечательных и нужных, ушедших безвозвратно моментов было отдано на заклание! Мы приносили жертву пивному тельцу. Приносили истово, язычески. Строгую тарань и двусмысленную миногу, белесого синца и черноглазого снетка, плоских янтарных лещей, через которых можно наблюдать солнечное затмение несли мы на липкие от пива алтари. Это были подлинные песни северных славян, трудно переводимые на чужой язык.
Воспитанный на ежедневном «Жигулевском», я крепко затосковал в беспивном тувинском вакууме. Выпивки было довольно. А вот полечиться на другой день - нечем. А ведь, следует заметить, всякий день, следующий за предыдущим, был другим днем. Вот такая, братцы мои, с позволения сказать, монтифония – в цветах и красках. Короче говоря, посоветовался я со знающими людьми и выяснил, что до ближайшей пивной точки 450 км по серпантину. Живительным напитком, равно как и молодильными яблоками, торговали в столице Хакассии, городе Абакане («...под крылом самолета о чем-то поет зеленое море тайги...»).
Начальник театрального гаража, Сашка Шкуро, был человеком в своем развитии самостоятельным. Страшный матерщинник, пьяница и бабник, в своем ремесле он не имел себе равных. Дохлые театральные автобусы и древний, давно отбегавший свое «козлик», под умелыми руками отставного флотского моториста оживали, как старые кони, приготовленные цыганом на ярмарку. Не имею ни малейшего понятия, почему Танечка, необъятных размеров, мягкая, волоокая, белобрысая красавица-русачка терпела этого, похожего на взъерошенного ерша, вечно полупьяного, худющего, да еще, вдобавок, малорослого драчуна и забияку. Татьяна служила у нас гримером. Профессия помогала ей скрывать синяки от побоев. Тем не менее, весь театр знал о неуемном характере матроса, и втихомолку ей сочувствовали.
Компания подобралась бедовая, в самый раз для пиратского романа. Маленький белый «Москвич», собственность Жоры Ерохина, исполнителя ролей малоговорящих дородных господ, вместил меня, Сашку водителя, и еще троих соискателей счастья – Виктора Кузина, героя-любовника в жизни и на сцене; на правах владельца - вышеобозначенного Ерохина, и внучатого (по его утверждению) племянника Всеволода Мейерхольда Мишку Бальтерманца, пронырливого хлыща, человека пустяшного, увязавшегося за нами по скверной привычке липнуть ко всякой авантюре, как банный лист к жопе.
Я, конечно, не Шолохов, чтобы передать все безумие нашей затеи. Однако, после вечернего спектакля, на ночь глядя, мы отправились в путь. Ни мало не сомневаясь в своей правоте, Шкуро наматывал дантовы круги на лысую ерохинскую резину. Мы ехали по горному серпантину, ведомые одним только Богом. На всем протяжении нашего пути под откосами и в пропастях валялись перевернутые и сползшие вниз ЗИЛы, МАЗы и относительно редкие в то время «Мерседесы» и «Вольво». Скользкая зимняя дорога не располагала к общению. Отяжелевший к ночи Сашка то и дело норовил заснуть. Так что мне, сидящему на командорском месте, постоянно приходилось подруливать влево и потихоньку будить пилота. «А?! Что?! Я не сплю! Тебе показалось, ага. Это я не храплю. Может быть маленько подпростудился, ага. Вот и выходит хрип. Простуда это, ага», - Сашкин голос звучал неубедительно. Я был настороже.
В Абакан приехали засветло. Редкие в это время суток снежинки с глухим стуком падали на капот. Восьмичасовая дорога измучила всех. Задние спали. Водитель же, видимо, в предвкушении добычи, напротив активизировался. Мы стояли на возвышении. Внизу в сером облаке лежал город. Сашка сказал: «А слабо, три дня на разграбление?!» Я успокоил преторианца, в двух словах объяснив ему, что в городе кроме пива брать нечего. Он тут же угомонился и, по привычке всех шоферов, принялся было заглядывать машине в ее железные кишечки, но я растолкал экипаж и мы пошли на дело.
Два с половиной ящика мутноватого, сомнительного происхождения пойла достались нам почти без боя. Перед магазином задолго до открытия волновалась почти полностью мужская очередь. Шустрый Бальтерманц, заверив всех: «Будь спок!», собрал с нас деньги и минут на десять-пятнадцать исчез в кустах. Вернулся он с видом девушки, познавшей любовь, в сопровождении дюжего синего грузчика. Все было по-честному. Докер получил законную треху, а мы вонзились в пиво. Пять бутылок были дефлорированы и выпиты единым духом.
Водителю нужно было отдохнуть. Мы не могли рисковать жизнью, тут же попершись обратно. Мишка и в этом случае зарекомендовал себя полезным членом общества. Он предложил заехать к его троюродной сестре (ведь это надо же, иметь столько родственников!), бывшей замужем за актером местного театра, что, как нам показалось, вполне подходило к нашему гражданскому и профессиональному статусу.
Кто ходит в гости по утрам – тот поступает мудро!.. кричат хозяева: «Ура!». Они ужасно рады! Вера и Володя с трудом угадали в Бальтерманце своего родственника. Не смотря на это, Мишка все время повторял: - «Ну, ничего, ничего! Все образуется!» и похлопывал обалдевшего троюродного шурина по загривку.
Восьмидесятые годы были, если кто еще помнит, самыми голодными за весь срок правления Бровеносца. И если столицы, дальний Восток и крайний Запад кое-как справлялись с делом накормления населения, то середина и верх страны в части пропитания сидели в глубокой жопе. Но русский человек сам умрет, а гостя накормит. Вера достала с антресолей гигантскую сковородку и, несмотря на наши протесты, пожарила на воде (масла полгода не видели!) два кило мойвы, рыбы жирной и самодостаточной. Кусок хлеба, преломленный в пустыне со случайным путником – слаще меда. Объев радушных хозяев и растолкав кучера, мы засобирались.
Дорога назад была легкой и, казалось бы, не предвещала никаких неожиданностей. Хакасский напиток, в силу своего несовершенства и оригинальности технологии, сотворил нам настроение, почище веселящего газа. Бальтерманц, к нашему удивлению, оказался довольно симпатичным парнем, к тому же прекрасным рассказчиком. Анекдоты сыпались из него, как из дырявого мешка просо.
Погода, между тем, портилась. Безобидные, редкие белые мухи незаметно превратились в стадо слонов-альбиносов. И без того опасная трасса обернулась полосой препятствий. Легкий «Москвичок» мог, того и гляди, сковырнуться с дороги.
- Не ссыте, прорвемся! - заверил нас потомок оппозиционного советской власти казачьего генерала Сашка Шкуро.
Трусоватый Бальтерманц умолк. В воздухе запахло озоном, и, как мне показалось, серой. Началась обычная для этих мест зимняя гроза. Пассажиры поплотнее вжались в сиденья. В молчании мы проделали большую часть витиеватого пути. Беда пришла, откуда не ждали. Мудила моряк то ли сэкономил, то ли понадеялся на авось, только за несколько километров от города мы прочно влипли – кончился бензин.
Нешуточный мороз зашкаливавший за сорок градусов выстудил гордость советского автопрома в одну секунду. Более бесполезная, чем пустая консервная банка, машинёшка обездвижилась. Внутри нее было еще холоднее, чем снаружи. Сашка бегал вокруг заглохшего агрегата и божился, что у него была запасная канистра горючки. Благодарение Богу, ветров в этих краях зимой не бывает, иначе был бы нам карачун. Редкие проезжающие мимо КамАЗы никак не могли нам помочь – они двигались на дизельном топливе. Сердобольный дальнобойщик, шедший порожняком, сжалился: выбросил из своего фургона несколько вспомогательных досок и дал ведро соляра. Но пионерский костер лишь отсрочил нашу неминуемую погибель. И только, когда мы совсем уже превратились в групповой памятник генералу Карбышеву, ангелы послали нам красного жигуленка, неизвестно как заблудившегося на просторах нашей Родины. За рулем, грустно глядя на мир глазами бассетхаунда, сидел армянский сапожник Самвел. Мы сдоили из его «Лады» полтора стакана бензина и быстренько долетели до города.
За время нашей одиссеи пиво замерзло, бутылки полопались, и на подстеленную под ящик клеенку вытекло небольшое количество чистого спирта, который мы немедленно употребили.