Коля, со странным интернет-прозвищем Фихт, был из тех юношей, что в беззастенчивой погоне за плотскими утехами осатанели от онанизма. Плоть, ярость обладания были желанны и недостижимы, как кругосветка на шестивёсельном яле.
Была Оля. Оля любила мандарины и Окуджаву, не любила рыжих мужчин и высшую математику. У неё был мужчина – настоящий мужчина, без страха и не без порока, и изредкие одноразовые интрижки. От них оставались пикантные воспоминания и друзья. Мужчина жил в столице, и они встречались несколько раз в месяц в гостиничных номерах, на кухнях друзей и каких-то репетиционных подвальчиках, каких множество раскидано в жёлто-зелёных кварталах Питера.
Коля не был одной из этих невинных измен. Милый приятель, с которым можно слушать Элтон Джона в одни наушники, говорить о сексе или ходить на кофе к общим друзьям. В одно воскресенье он вошёл в её квартиру, в сорока метрах от земли, закуренную гостями.
Его скованные глаза мгновенно напряглись, спрятавшись в беспечную физиономию, что везде сопровождает человека, если ему двадцать, без денег без работы, и он девствен как ранняя роза.
Пили Мартини и пили Каберне. Потом появилось шампанское, и снова Каберне. На кухне стоял запах кофе, духов, и в пепельнице дымились мятые огарки, со следами помады и без. В большой комнате на диване четверо метали покер. Ольга на ковре ворковала с чернявым юношей с глазами наизнанку. Сильные голые ноги позабыты клочком джинсовой ткани, оставлявшей белый треугольничек, заметный лишь с одной точки, у двери. Фихт у двери тщетно разжимал сведённую челюсть. В соседней комнате трое прилипали к огромному монитору. Мелькнула фотография – хорошо знакомая спортивная девушка топлес, потом Ольга – голая, счастливая, среди брызг, по колено в воде, тянется к солнцу. Потом снова девушка топлес.
Фихт бесцельно слонялся по коридору. Ольга пересела, и треугольничек обратился в прозрачный узор ажурных трусиков. Фихт замер у двери, и взвыл. Девушка подняла голову, распахнула огромные глаза. Эти глаза всегда говорили о сокровенном. Фихт, опустив глаза, вышел на балкон, плюхнулся на деревянный ящик и пялился в ночное октябрьское небо, пока её рука не легла на раскалённую согнутую шею.
Они слушали музыку. Пили вино. Обволакивали шёпотом стёкла крытого балкона. Погружались взглядом в парк, раскинувший темноту до самого горизонта. Ольга отходила к гостям и возвращалась, ближе и плотнее. Парнем, хмелеющим, овладевал её запах. Они целовались, обжавшись, обжимались, скрывшись за стену, прилипали телами. Шумно дышали и говорили тихо.
Проходил вечер, начиналась ночь и шла по городу равнодушной поступью. Когда в комнатах зажгли свечи, и на балкон потянулся запах кальяна, квартира загудела шумными приветствиями. Сталью лязгнула входная дверь. Ольга вывернулась, одёрнула маечку и шепнула:
-Ксанка! Лучше займись ей.
Коля занялся. Прежде чем Оля выскочила с балкона, он понял, что над ним насмеялись. Значит, надо заняться Ксанкой – Бог знает, кто это ещё за Ксанка – всем назло.
Он одёрнул рубашку, хотя только резвые огоньки свечей освещали квартиру. Он ступил в комнату. Он замер и закусил губу.
Два или три свидания с Ксенией Ксендз закончились краткосрочной истерикой. Ксения отреагировала верно – она спросила: «Мне это надо?» Фихт молча выскочил из вагона, ставшего свидетелем его позора: два дня ушло на то, чтобы забыть его. Теперь Ксанка Ксендз, пылая свежестью, желаниями и лёгким вином, смотрела на него насмешливым глазом.
Всё закрутилось снова – Каберне и кальян быстро растворяли в пустоту всё прошедшее и ненужное. Этот вечер должен был кончиться утром, не оставив следа и надо было взять у него всё.
-Ксанка! Лучше займись ей. – сказала Ольга.
Фихт занялся. Ксанка Ксендз обтаивала и оплывала в его руках. Балкон покорно терпел тела, жар которых мог прожечь одежду и расплавить окна. Ксанка будто никогда не говорила: «Мне это надо?» - уносила парня в свои облака. Пышногрудая и статная, опутала его собой. Фихт с закрытыми глазами слушал, как рубашка навыпуск отдавала одну пуговицу за одной, а холодные руки вцепившись в его спину. Скоро беззвучно дёрнулся и выполз ремень.
Фихт открыл глаза и обнаружил себя голым, и Ксанку рядом, на коленях. Она смеялась, напрягая его сильнее. Фихт даже не понял, что произошло, когда девушка поднялась, а его, привыкшего к темноте, ослепил яростный электрический луч света. Он зажмурился, услышал скрип двери, ксанкин смех, и ещё другой – в несколько голосов.
Когда голова вернулась на должное место, холодок отступил от висков и от живота. В комнате зажёгся свет. Он увидел троих и ещё двоих, растерянно глядевших в открытые двери балкона. И Ксанку – она, виляя фигурным задом исчезала в темноте коридора со спелеологическим фонарём в руке. И себя в расстёгнутой рубахе, без ремня, с прибором наружу. И Ольгу, застывшую в дверях в отчаянном сочувствии. И её глаза, что всегда говорили о сокровенном.
Коля Фихт сквозь пот на ресницах понял, что над ним насмеялись. Второй раз за вечер, который должен был кончиться к утру, не оставив следа.
август 2008