Ванька проснулся на первой зорьке. За окном только-только начинался новый день, изредка по одиночке кукарекали петухи.
Отец с матерью еще спали. Ванька оделся и тихо, на цыпочках прошмыгнул мимо их комнаты. Взял из холодильника загодя собранный матерью пакет, в сенцах - две удочки и садок, и пошел в огород. У забора, прислонив удочки к старой раскидистой яблоне, накопал в жестяную банку червей - длинных, упитанных.
Воровато оглянувшись, достал из кармана сигарету со спичками и спрятался в туалете.
- Крепкие, паскуда, - выругался, закашлявшись.
Быстро, мелкими затяжками выкурил половину сигареты, наблюдая, как дым, закручиваясь причудливыми узорами, лениво поднимается вверх и уходит в окошко над дверью.
Неподалеку вдруг хлопнула калитка. Ванька замер и прислушался.
- Ванька, ты там? - раздался из-за двери сонный голос матери.
- Угу, - буркнул он и быстро затушил сигарету.
Голос матери посуровел:
- Иван! Ты что там, куришь?!
- Нет!
- Как же нет, как нет? Дым столбом валит!
- Это не дым, - правдиво крикнул Ванька и тут же нашелся с ответом. - Это пар!
- Какой пар? - растерялась мать.
- Из ушей. От напряжения!
- Я тебе сейчас дам - пар! Ну-ка, выходи оттуда! Все отцу расскажу, он тебе живо ремня всыплет. Будет тогда от другого места парить!
Ванька виновато выглянул из-за двери, сделал честнейшие глаза:
- Не надо, мам... я больше не буду.
Мать смотрела на него, качая головой.
- Вырос бы сначала, мужиком стал. Пятнадцать годков едва стукнуло, а туда же.
Поймала за ухо, потянула.
- Ну ма-а-ам...- скривился Ванька. - Сказал же: не буду.
Мать разжала пальцы. Подумала, протянула руку ладонью вверх:
- Давай.
Ванька с сожалением вытянул из кармана мятую пачку сигарет. Мать выжидающе смотрела:
- Давай, давай. Знаю я тебя.
Ванька вытянул из-за обшлага рукава еще две сигареты. Заискивающе посмотрел на мать. Вздохнул и вытянул из потайного места в брючине еще две.
- Гадость-то какая! - мать разглядывала мятые, резкие на запах сигареты, - Ну, придешь вечером домой, я отцу-то все скажу.
Ванька тоскливо ковырял носком сандалия землю. Всыплет вечером отец, как пить дать, всыплет. И сам же, дурак, виноват - до полей не дотерпел. Вышел бы за село - хоть обкурись.
- Ладно, иди, чего уж теперь, - вздохнула мать. - Тормозок не забудь.
Ванька улыбнулся, глядя на мать. Хотел было подбежать, чмокнуть ее в щеку, да вспомнил, что разит от него куревом. Сдержался.
- Мам...
- Ну чего еще, горюшко?
- Можно, мы с Колькой вместе на ужин придем?
И добавил тише:
- Отец его уже неделю запоем...
- Хорошо. Если захочет, пусть на ночь останется.
- Спасибо, мам! – Ванька, зажав пакет с обедом подмышкой, подхватил удочки и банку с червями и в припрыжку побежал - через огород, через улицу, мимо ранних пастухов и коров, мимо пробуждающихся домов. Туда, где золотился шар восходящего солнца над спелыми полями пшеницы и ржи, где зеленел широкой полоской лес, а за ним, причудливо изгибаясь, бежала широкая, чистая, красивая река.
На окраине села он встретил Кольку - тот давно уже поджидал, сидя на маленькой лавке у колодца.
Заметил банку с червями, показал свою:
- А я тоже - вишь, сколько накопал!
Ванька протянул ему одну из удочек. Кивнул на пакет подмышкой:
- Мать тормозок собрала.
Колька широко улыбнулся. Любил он Ванькину мать - за доброту, за тепло, с которым его встречали в доме друга. Отец Ваньки - тот был посуровей, они вместе с Ванькой побаивались его и уважали. А когда, бывало, попадали под хорошее настроение Василия Петровича, то, открыв рты, слушали его рассказы. Он знал много, почти все и обо всем, мог ответить на любой вопрос - обстоятельно, с примерами, так доступно, что сразу понятен был любой ответ. А если чего Ванькин отец и не знал, то не стыдился этого, не уходил от ответа окриком "мал еще!", а брал с полки энциклопедию или другую толстую книгу: по полкам их стояло в избытке. И тогда они вместе искали, читали и обсуждали ответ.
Колька завидовал другу, - по-доброму, но с полным осознанием того, что у него с отцом такого никогда не будет.
Отец его был запойным. Мать свою Колька почти не помнил, похоронили рано - ему тогда не было и пяти.
Первое время, схоронив жену, отец его ушел в запой надолго. Потом одумался будто, работу нашел. Все чаще стали появляться в их доме какие-то женщины. Кто-то из них убирал, кто-то готовил, кто-то сажал малого Кольку на колени и ласково трепал его светлые вихры. Кто-то из них оставался в их доме на полгода-год. По малолетству Колька их не запоминал, да и потом не шибко стремился - ни одна из женщин не задержалась надолго. Сколько бы отец его ни держался, но со временем снова срывался и начинал пить. И мачеха, намучившись с запойным, потаскав его, пьяного, на себе через полсела домой, исчезала.
Последние годы Колькин отец уже не приводил в дом никого. Почти не работал, перебиваясь мелкими заработками. Все больше выносил из дома вещей, пока и выносить стало нечего - две кровати, шкаф и стол остались, да разная мелкая утварь. Все отдал за бесценок, лишь бы хватило на стакан, а сколько запойному надо: после первой же рюмки накрывало его волной прежней, еще не выветрившейся бражки.
Колька, с ранних лет ощутив на себе бедность семьи, старался заработать, где только мог. Летом легко удавалось найти подработку: можно скот пасти, собирать урожай на ферме, можно кому-то подсобить по хозяйству. Зима же обычно была голодная, бедная и такая студеная, что невозможно было согреться под сбитым тонким одеялом и старой шубой, даже укрывшись с головой.
Отец Кольки последний год все чаще лежал в постели и либо спал, либо пьяно бредил. Порой, напиваясь до белой горячки, он гонялся с поленом за сыном. Вскоре ярость его проходила, он садился на кровати и плакал пьяными слезами:
- Ты прости меня, сына. Я же ради тебя на все... я же из тебя мужика сделать хочу! Ты один у батьки остался. А батька-то, вишь, совсем плох. Плохо батьке. Полечиться бы малость... сбегай в магазин, Христа ради...
Колька тоскливо слушал его плач и не знал, что ему было противней – буйные припадки или эти пьяные слезы отца. Люто ненавидел его Колька. Ненавидел и жалел.
Кольку передернуло от воспоминаний. Он и не заметил, как они прошли с Ванькой мимо дач и свернули на узкую проселочную дорогу.
В лучах восходящего солнца золотом горели поля. Спелой сочностью наливались зерна пшеницы и ржи, колосья гнулись к земле. Скоро, совсем скоро наступит жнива.
Ванька нашел зеленый колосок у дороги, сорвал, оборвал остюки.
- Что твой, все бухает? - спросил он, раскусывая сладкое, молочное зернышко.
- Угу, - нехотя ответил Колька, исподлобья глядя на медленно поднимающееся солнце. - Вчера снова с поленом бегал. Орал еще: "я тебя, сучья кровь, порешу!". А вот не буду ходить ему за бутылкой, пусть хоть убьет. Только куда ему угнаться - совсем уже бегать разучился. Сделает два шага, тут с него штаны и тю-тю, - просвистел Колька. - Запутается в них, шаг сделает и пропашет по полу носом вперед. Так и вырубился вчера, на полу. Еле на кровать поднял...
- Мда-а...- протянул Ванька. Рассказы друга ему были не впервой. Помолчал, пожевал травинку. Вспомнил что-то, хлопнул Кольку плечу:
- А приходи к нам сегодня на ужин, а? Мамка звала. Драники обещала сготовить. И сметану у бабы Любы вчера взяла - жирную, я ее ножом резал и с ножа ел. Влетело потом, правда...- он немного скис и машинально потер ухо. – Ну да ничего. Не впервой! Мамка мясо с картошкой натушит. Я знаю, еще со вчера наметила. Придешь, а?
- Я подумаю, - серьезно ответил Колька, сглатывая голодную слюну.
Вспомнил, как ласково улыбается Ванькина мать, как жалостливо смотрит на него и все подсыпает, подсыпает добавки, до тех пор, пока Колька не встает, а будто выкатывается из-за стола.
- Приду! - кивнул он, заметно повеселев.
Поля остались позади.
Впереди высокой стеной стоял старый лес. Тропинка вильнула последний раз и стрелой побежала вперед, в чащу.
Лес был не густым, скорее - просторным, чистым, с влажным тягучим воздухом. Снизу, в подлеске - только трава да редкий куст, до них редкий луч солнца достает, а вверху, высоко-высоко - если долго смотреть, то закружится голова – плотные кроны деревьев. И Ванька, и Колька знали этот лес вдоль и поперек, обегали весь и теперь могли пройти его с закрытыми глазами, не заблудить.
Одно удивило их с самого детства - та звенящая, какая-то неведомая ранее тишина, стоявшая в лесу. После открытого пространства полей, после их света и звонкого пения птиц тишина оглушала, и казалось, будто на голову, до глаз, вдруг надели огромную меховую шапку.
Войдя в этот лес первый раз, они замерли, пораженные каким-то новым ощущением. Молча шли, рассматривая разбегающиеся в стороны тропки и мачты деревьев, шелестящие верхушками где-то далеко-далеко вверху.
Это потом они носились по лесу, аукая, это потом они не раз играли здесь в прятки, звонко крича, но первое знакомство с лесом навсегда оставило впечатление молчаливой, нетронутой, дикой природы, со звенящей, будто тетивой натянутой, тишиной.
Ванька первым нарушил молчание.
- Мать с утра спалила, - пожаловался он, - Не утерпел, в туалете закурил, а она - тут как тут. Ведь я же заглядывать к ним - спали, как сурки.
- Чуткий сон у нее, - подтвердил Колька. - Помнишь, ночевали последний раз у тебя? Я чуток совсем во сне вскрикнул, но она услышала, проснулась. А спали мы с тобой тогда во дворе.
- Ну, ты заливай! Вскрикнул он чуток. Так орал, что и соседи небось проснулись, - Ванька улыбнулся по-доброму, подкупающе. - Что тебе тогда, приснилось что?
- Угу. Кошмар, - помрачнел Колька, - тут попробуй, не заори. Снилось, будто батька поймал-таки и поленом меня, поленом. Я смотрю в его глаза, а в них - пустота, и лупит он по мне со всей одури, не понимая, сука, что делает. Вот-вот прибьет.
Незаметно они вышли из леса и снова поразились контрасту леса и полей. Стало ярче, светлей, воздух - пахучей и суше, и так звонко, очень звонко стало вокруг. Над полем разносился птичий щебет и жужжание мошкары, внизу, у реки, квакали лягушки. Высоко в небе, раскинув широкие крылья, медленно парил степной орел, высматривая добычу. Душисто пахло чабрецом, ромашкой и тиной.
Внизу, под холмами, серебрилась чистая гладь реки. У самого берега стояли ивы, опустив длинные гибкие ветви к воде.
- Эге-ге-гей! - крикнул Ванька от души.
- Хорошо-то как! - подхватил Колька.
И они, подняв удочки повыше, побежали вниз с холма, все больше набирая скорость. У самой воды бросили вещи на песчаном берегу, скинули с себя одежду и с разбегу нырнули в холодную воду.
- Бр-р-р! - первым вынырнул Ванька и принялся мотать головой, вытряхивая воду из ушей. Оглянулся в поисках Кольки, но того не было видно.
- Кольк? - громко позвал он, но в ответ услышал только эхо. Закрутился волчком на месте, оглядываясь. - Ко-олька-а!
Колька вынырнул далеко от него. Казалось отсюда - будто на середине реки, но впечатление обманывало: слишком широкой была река.
- Ффух, - отплевывался Колька. Помахал издалека рукой.
- Дурак ты! - крикнул Ванька. - Думал - утоп!
- Там столько рыбы! Ого-го! - Колька развел руками, показывая размер рыбы, и тут же чуть не пошел ко дну. Хлебнул воды, откашлялся.
Ванька медленно поплыл к нему.
- Махнем к берегу, кто быстрей? - подзадорил его Колька.
Ванька вспомнил, с какой скоростью тот оказался почти на середине реки и скис.
- Да ну тебя. Сам плыви.
И Колька поплыл - размашисто, быстро, поднимая руками тысячи сверкающих на солнце брызг. Ванька вздохнул и потихоньку поплыл следом. Течение холодило ноги, но у поверхности вода была теплой.
Когда он добрался до берега, Колька уже лежал на песке, почти обсохнув. Его худое подтянутое тело темнело загаром на фоне белесого песка. Ванька, более толстый и тяжелый, чем друг, вышел из реки, тяжело дыша. Шумно помотал головой и плюхнулся рядом на песок.
- Эх, вот бы сейчас покурить! - протянул он.
- Да брось ты это дело, - насупившись, оборвал его Колька. - У меня, вон, дядька от рака легких умер. Кровью последние годы харкал. И кашель страшный мучил, на части раздирал. А раньше был тот еще здоровый бык. По три пачки в день дымил.
- А то! По три пачки-то! - удивился Ванька. - От трех пачек кто хошь с копыт долой.
- Что ж он, по-твоему, с первой сигареты стал по три пачки курить? Тоже, небось, как ты, с пары штук начинал. По парашам прятался, - усмехнулся Колька. Подумал немного. - Знаешь, ты вот что. Три пачки или две сигареты - мне без разницы. Что хочешь со мной делай, а при мне не кури. Батька-то мой, тоже - то папиросами вонючими травится, то белой. По мне, так что то, что другое – одна зараза...
Недалеко от берега выпрыгнула из воды рыба, сверкнула серебристым боком и тут же скрылась, шумно плюхнув по воде хвостом.
- Играет...- протянул Ванька, мечтая о таком улове.
- Пойдем?
Они собрали одежду, не одеваясь, запихнули кулем подмышку. Подхватили свой нехитрый скарб и пошли вдоль реки подальше от пляжа - туда, где между вырубленным камышом в тени ив был настелен деревянный помост.
Подцепив на крючок червя, закинули удочки. Ванька развернул пакет с едой - внутри оказалась половина круглого черного хлеба, толстые ломти нежно-белого сала с прожилками мяса, несколько огурцов и вареные яйца. Нашлась в пакете и соль.
Ванька сделал два больших бутерброда из хлеба и сала, вытянул пару яиц, соль и огурцы, разделил с Колькой пополам. Впился в бутерброд крепкими белыми зубами, аппетитно похрустел огурцом. К сладкому полевому запаху примешался еще один, свежий.
- Хрм? - весело зыркнул Ванька глазами, усердно жуя.
- Угу! – согласился Колька, растягиваясь в улыбке.
И тут только заметил, что поплавок исчез под водой. Быстро, но аккуратно положив хлеб на траву, Колька вытер руки о бока и схватил удочку. Потянул. Удочка выгнулась дугой, не поддавшись, но тут же звонко тренькнула леска.
- Сорвалась! – расстроился Колька.
- Ничего, вон ее сколько! Вся река наша. Лови - не хочу!
Клевало хорошо.
Порой попадалась мелочь, ее отпускали обратно в воду и снова закидывали удочки. Ближе к обеду в садке плескалось несколько средних карпов и чуть больше - карасей.
- Мелочь Мурке и Белой отдам, - решил Колька. Очень уж любил он кошек, прикармливал, хоть и самому порой нечего было есть.
В обед, когда солнце стояло в зените, и усилилась жара, Ванька с Колей смотали удочки, спрятали их в траву. Пошли от деревянного помоста вдоль реки и вскоре, миновав густые заросли камыша, нашли хороший сход в воду. Вокруг раскидисто стояли ивы, пряча землю от палящих солнечных лучей.
Искупались, прилегли на траву.
- Ваньк? - тихо позвал Коля. Он лежал на спине, бездумно глядя в безоблачное голубое небо.
- Проголодался? - предположил Ваня.
Коля хихикнул:
- Тебе бы только есть.
- Да ну! Не бреши.
- Собака брешет. А я без еды и двое суток могу. Может, и больше... не знаю. Потом я к тебе в гости приходил. Елена Витальевна всегда от пуза кормит. И жалеет. Хорошая она у тебя...
- А ты свою мать помнишь?
- Помню. Чуть-чуть. Глаза у нее были голубые. Смотрела ласково так. Помню, она по горнице ходит, а я за ней. Годов четыре мне было. Ну да... - подсчитал он в уме, - Десять лет-то прошло. И, помнится, все хожу я за ней, хожу, и не понимаю, что мешаю. Так она на меня никогда не кричала. Только на руки поднимет, через комнату перенесет, на лавку посадит. И потреплет по волосам. А мне скучно. Я минут десять посижу и снова к ней...
Ванька молчал. Попытался представить на минуту - как это, когда мамы нет, и - не смог. Она же всегда рядом: то по дому хлопочет, то в огороде работает, то за ухо его потянет, если заметит чего непотребного, то с отцом тихо говорит. Всегда они так тихо - он и не помнил, чтобы родители кричали друг на друга.
И за столом было с ними уютно. Ванька, бывало, набегавшись за день, знай наворачивает ложкой суп, а мать посмеивается, отец подзадоривает и шутит. А шутить он мастак - с таким серьезным лицом шутки сказывает, что Ванька иной раз на два счета ведется. И только через полчаса, умаявшись разыгрывать, улыбнется отец лукаво - тут-то главное этот взгляд не пропустить. А то ведь можно и день, и неделю проходить, думая, что если на указателе написано «Березовка 1», то 1 – это номер поселка. И где-то есть «Березовка 2», «Березовка 7», «Березовка 15»... Нет, ну с пятнадцатью-то он, конечно, загнул. Но в детстве думал именно так! Пока мама не пояснила шутку отца.
И вдруг - как это, мамы нет? Папа ходит хмурый, все чаще и чаще пьет? Гоняет Ваньку поленом, а потом проваливается в тяжелый пьяный сон?..
- Жаль, что ты не брат мне, Колька, - наконец сказал он. - Мы бы вдвоем – о-го-го!
- Жаль... Только мы и так ведь вдвоем, правда? - приподнялся на локте Колька и серьезно посмотрел на друга. - Иная дружба - она порой, знаешь, важнее родства. Вот дядька у меня двоюродный - тот, что от рака умер, - вроде родня, а за всю жизнь нам с отцом пару писем отправил. Да открыток чуток. А в гости ни разу не приехал и нас не звал. Вообще, далеко жил, под Астраханью, - отсюда километров много, больше тысячи. Что там за родня после него осталась - не знаю. Не нужна она мне, как и я - им.
И добавил тише:
- Если подумать, так я во всем мире - сам. Только ты у меня и есть, друг мой Ванька. Да родители твои, добрые люди. Да батька мой... чтоб он сдох!
На лице Ваньки отразился испуг:
- Нельзя так, не говори! Он же твой, какой-никакой, но отец.
- Правда, что - никакой. Отец должен быть таким, как у тебя. Умным, веселым, хозяйственным. Чтоб уважение внушал не ремнем, а словом.
- Папка мне тоже ремня порой как всыплет, как всыплет... и сегодня вон, чую, достанется.
- Так это за дело тебя! За дело - нужно! - горячился Колька. - Я своих, если нужно, тоже буду пороть! Да так, Ванька, что тебе и не снилось.
- Нее, Колька... ты не прав. Словом надо воспитывать, словом. Ласковое или совестливое слово - оно, знаешь, как действует? Всыплет мне, бывало, отец по первое число, а меня только зло берет. Ну, думаю, погоди, дай только вырасту. Уж я тогда заживу! А потом придет мать, подсядет ко мне и тихо со мной говорит. Потолкуем так с ней с полчаса - правда, я все больше молчу, а она говорит, говорит. И глаза такие грустные, вижу - вот-вот расплачется, так шибко расстроил ее. И у меня, знаешь, порой от ремня так душа не болит, как от ее слов...
Колька почувствовал, что взмок.
- Айда купаться! - позвал он. Зачерпнул воду рукой и брызнул на разгоряченный Ванькин бок.
- Уу-у-у, зараза! - подскочил Ванька. - Утоплю!
И бросился в воду следом.
- Догони сначала! - крикнул другу Колька, быстро отплывая от берега.
Не догнал Ванька, да и не пытался.
Вернулись на берег. Отдышались, доели . Снова растянулись на берегу.
Тишина вокруг. Только пару раз прошелестели ивы и камыш, да где-то рядом плеснула рыба, выпрыгивая из воды. Спрятавшись под соломенной шляпой, медленно проплыл в лодке рыбак, шлепая веслами по воде. И снова все стихло.
Ванька вздремнул. Колька молча разглядывал березовую рощицу на противоположном берегу. Тонкие белые стволы берез спустились почти до самой воды - река разлилась еще весной, затем наполнилась водой дождливого июня. Так и осталась на этот год - полноводная, глубокая, красивая. А, может, перегородил кто плотиной внизу по течению - он не проверял, а от мужиков в селе не слышал.
Не заметил и сам, как задремал.
Колька не знал, что его разбудило. Что-то внезапно вырвало его из сна. Он полежал, прислушался и понял: громче обычного шелестел где-то справа камыш. Взглянул на солнце – оказалось, долго поспал, часа три.
Шорох повторился - кто-то шел в их сторону. Колька поднялся и раздвинул густые ветви ив, глянул в образовавшийся просвет. Невдалеке, не замечая его, стояла девушка - лет двадцати, босая, в белом коротком сарафане. Рядом с ней, на траве, лежали босоножки. Раздумывая, девушка смотрела на реку, затем подошла ближе к воде, попробовала ее ногой. Оглянулась по сторонам и, не заметив никого, медленно зашла по колено в воду.
Колька присел обратно и осторожно растолкал Ваньку. Приставил палец к губам и поманил за собой, к своему наблюдательному пункту.
Девушка уже вернулась на берег. Оглянулась еще раз, завела руки сзади под длинные темные волосы и развязала на шее тесемки сарафана. Подняла подол и легко выскользнула из платья.
Колька забыл дышать, увидев нагое девичье тело. Смотрел на ее фигуру, на высокую грудь, чуть округлый живот, черные кучерявые волоски внизу живота, стройные ноги и понимал, что не видел в жизни ничего красивее. На секунду скосил глаза в сторону друга и чуть не прыснул со смеху: Ванька смотрел не моргая, широко распахнув глаза, открыв от восторга рот.
Девушка сделала шаг к воде. Колька почувствовал, что мир вокруг него поплыл куда-то далеко: исчезли ивы, камыш, река, исчез Ванька, вокруг не было никого - только эта обнаженная девушка и он, со сладким, томительным чувством внутри. Девушка зашла в воду и медленно поплыла.
- Давай подберемся ближе, - сглотнув слюну, шепотом предложил Ванька.
- Услышит. Хоть бы тут нас не заметила, - ответил Колька, не отрывая взгляд от девушки. А перед глазами еще стояла ее колышущаяся в такт шагам грудь, живот и темный треугольник волос внизу.
- Русалка... - мечтательно протянул Ванька.
Шальная мысль сверкнула в Колькиных глазах:
- А давай ее платье спрячем?
Ванька глянул с испугом:
- А как же она..?
- Мы отдадим. Потом.
- Она из воды не выйдет, если заметит нас.
- А мы тоже спрячемся. Ну? Решайся!
Ванька молчал и не решался, только тоскливо смотрел вдаль.
- Нельзя так. И ей стыдно, и нам неудобно. А как узнают по селу - вообще сраму не оберешься.
- Струсил?
- Не струсил, а влетит. По первое число влетит. Ремнем, - предположил Ванька. Он смотрел вдаль, на темную голову девушки, удаляющейся все дальше и дальше от берега. Длинные волосы стелились вслед за ней по воде. – А мне еще за утреннее попадет. Из дому потом месяц не выпустят. Будешь тут сам куковать, русалкины платья прятать.
Колька погрустнел, понимая, что друг не решится. Огонь в его глазах понемногу угасал. Девушка повернула и поплыла обратно к берегу.
- Иэх...- вздохнул он грустно.
Но через несколько минут снова про все позабыл.
Девушка, оставаясь в воде по пояс, перекинула на грудь свои длинные волосы, скрутила их жгутом и принялась выжимать. Грудь ее, в такт движению рук, плавно покачивалась из стороны в сторону, и на фоне белого тела темнели соски.
Колька на секунду зажмурился, стряхивая наваждение. В глазах плыли яркие круги. Сердце билось так, что казалось - выпрыгнет из груди. И тут ветка, которую он, не замечая того, сжимал изо всех сил, хрустнула под его рукой.
Девушка испуганно повернулась в их сторону. Не увидела: ветви скрывали надежно. Быстро вышла из воды, нагнулась за сарафаном. Колька жадно ловил каждое движение. Волосы внизу ее живота закрутились влажными темными кольцами, тонкими струйками стекала по телу вода. С трудом надев на себя сарафан, девушка быстро завязала тесемки и, подхватив босоножки, легко побежала прочь - от реки, от непонятного хруста, от невидимых наблюдателей, изредка оглядываясь в ту сторону, где раздался тревожный звук.
Все произошло настолько быстро, что казалось видением. Колька отпустил предательскую ветку и вздохнул. Подумал немного, с разбега нырнул в реку и услышал, как Ванька прыгнул за ним.
Домой возвращались той же дорогой.
Первым, выйдя из леса, почувствовал неладное Колька. Вдалеке - за полями, где едва виднелось село, столбом поднимался вверх черный дым.
- Ванька, кажись, чья-то хата горит...
У обоих потяжелело на сердце: дом в селе - считай, главное, что у тебя есть; не станет его – пойдешь по миру, а на носу осень, дожди, зима лютая.
Ванька с Колькой, не сговариваясь, пустились бегом. Запыхавшись, подбежали к окраине села и будто в тумане увидели хаты. Горько запахло дымом.
У крайнего дома шумели и о чем-то спорили несколько баб. Одна, вдруг завидев ребят, заголосила:
- Ой, беда, беда! Ой, что делается!
У Кольки похолодело внутри: голосящая смотрела на него.
Бабы разом повернулись в его сторону и дурным голосом запричитали:
- Хата твоя, хата горит!
- Батька сгорел!
- Ой, что делается... да на кого же он тебя покинул...
Колька ринулся на другой конец села – туда, где еще утром целехоньким стоял его дом. Одна только мысль крутилась в голове: «папка, папка, родимый...». Разом забылись пьяные дебоши отца и ненависть к нему.
Колькин дом полыхал. Возле него стояли пожарные машины, вся улица была забита людьми, не протолкнуться. Огонь тушили старательно, каждый помогал, чем мог, лишь бы не перекинулось на соседние хаты.
Колька растолкал людей и побежал к дому. В лицо пахнуло жаром. Кто-то поймал его за забором, придержал.
- Не лезь, сынок, пропадешь!
Колька диким, невидящим взглядом оглянулся на пожарного, который его держал.
Тот вдруг все понял:
- Твоя..?
Лицо его смягчилось. Он с жалостью глянул на Кольку.
- Мужчина в доме был - отец?
Колька кивнул. Со слепой надеждой смотрел на пожарного.
- Соседи его вынести. Ты крепись, сынок. Не спасли его, задохнулся.
В глазах у Кольки потемнело.
Он стоял, ничего не соображая, только крутились в голове последние слова.
Развернулся и побрел в толпу, не разбирая пути. Кто-то толкал его в спину, кто-то расступался, узнавая. Отовсюду доносились обрывки разговоров, люди обсуждали пожар.
-...и я вижу – горит. Горит!
-...да всегда же пьяный!..
-...а с мальцом, с мальцом что теперь?
- Жалко-то как... сколько добра пропало.
-...и сарай еще, сарай!
- Поздно приехали. Может, что-нибудь удалось бы спасти...
Колька нашел у соседней хаты бревно, сел и долго смотрел, как суетятся у горящего дома люди. Сколько просидел так – и сам не знал. Несколько раз видел, как мимо, не замечая его, пробежал Ванька, но окликать не хотел.
Через несколько часов, потушив огонь, уехали пожарные машины, разошлись понемногу люди. Улица все не пустела: шли и шли к пепелищу жители, стояли, смотрели, качали головой.
К Кольке подошла соседка. Хотела погладить по голове – он отшатнулся.
- Пойдем ко мне, Коль. Хоть поешь.
Колька тяжело, исподлобья посмотрел на нее и ничего не сказал.
- Ну, смотри. Ты заходи, если что, - вздохнула соседка и ушла.
Колька поднялся и пошел к пепелищу. Стал у обгоревшего забора и долго смотрел, не решаясь войти. Развернулся и пошел прочь.
В конце улицы его догнал Ванька. Пошел с ним, стараясь заглянуть в глаза, но Колька упорно смотрел вниз.
- Кольк... – не выдержал Ванька. – Пойдем к нам, родители зовут. Я уже три часа по улицам бегаю, все не найду тебя...
Колька вдруг посмотрел на него и тихо сказал:
- А я ему сегодня смерти желал...
- Колька, брось, ты-то здесь при чем? Все говорят – пьяный он был, или закурил, или еще что. Пойдем, а? Батька с тобой поговорить хочет. Он там с председателем о чем-то толкует.
Когда они дошли до Ванькиной хаты, председатель уже ушел.
Ванькин отец встретил их у калитки, глянул на Кольку заботливо:
- Как ты, Николай?
Колька вяло пожал плечами. Не найдя слов утешения, Василий Петрович растеряно молчал.
- Там мать... Елена Витальевна в Ванькиной комнате хлопочет, постель тебе стелет. Ты пойди к ней, поговори, она просила.
Колька вошел в комнату друга. Елена Витальевна, раздумывая о чем-то, ходила из угла в угол. Заметила его.
- Коленька, - ласково сказала она, протягивая к нему руки. В глазах ее стояли слезы.
Колька глянул на нее и почувствовал, как к горлу подкатил комок. Что-то переломилось в его душе, и он, бросившись в раскрытые объятия, обнял Ванькину мать и разрыдался.
- Поплачь, мой хороший... – приговаривала Ванина мать, гладя его по голове, - поплачь, легче станет...
Ванька, только войдя в дом, тут же пристал к отцу.
- Пап, а о чем вы с председателем говорили?
- О многом, сына, о многом. Многих бед наделал пожар. Иван Федорович обещал с похоронами помочь, Николаю документы восстановить. Хороший он мужик, толковый.
- А Колька теперь будет с нами жить? – спросил Ванька с надеждой. Несмотря на Колькину беду, в глубине души он был все-таки рад, и за это ему было стыдно.
Отец задумался.
- Об этом мы с Иваном Федоровичем тоже говорили. Ну да не беги впереди паровоза! – шутливо прикрикнул он. Помолчал немного, продолжил, - Николай уже довольно взрослый... четырнадцать лет-то. Возможно, мы оформим над ним опеку.
Ванька смотрел на отца, улыбаясь. Тот не выдержал:
- Ну что ты смотришь на меня, как кот на сметану? Все, брысь из комнаты. Иди лучше стол накрывай, надо же нам поужинать.
И добавил, подумав:
- Знаешь, ты Николаю ничего пока не говори - не до того ему. Пусть поживет, привыкнет. А потом уж я сам...
Ванька кивнул и, убежав на кухню, затарахтел тарелками и чугунками.
Спустя полчаса, наговорившись, вышли из комнаты и Елена Витальевна с Колькой. Колька, пряча от друга покрасневшие глаза, сел за стол. С благодарностью улыбнулся Ванькиной маме, когда та насыпала ему из чугунка побольше мяса с картошкой. На душе у него после разговора стало как-то легче и светлей.
Уже ночью, лежа в постели, Колька тихонько сказал после долгих раздумий:
- Знаешь, Ванька...
- У? – сонно отозвался тот.
- А дом я новый построю. Большой. Вот только немного подрасту...