Божественная трагедия

       

 Однажды вечером Мельхиор Инкофер сидел за своим письменным столом и смотрел на звёзды. На что же они похожи? Холодные они или горячие? Чувствуют ли они? Греки говорили, что звёзды – тоже боги. Могущественные и безраздельно властвующие, веселые и милосердные. Мельхиор знал: греки ошибались. Есть только один бог – карающий, но справедливый, ревнивый, но вознаграждающий за любовь к нему, уничтожающий людей в потопе и посылающий своего сына на Землю для их же спасения. Очень странный и противоречивый бог, бог Мельхиора…
 И кто такие всё-таки эти звёзды? Точно не боги; тогда, возможно, люди? Мельхиор сощурил карие лисьи глаза. Старые исчезают, новые появляются, одни падают, другие возносятся и гаснут, неуловимые для зрения, недостижимые для слуха. Действительно напоминают людей.
 Внезапно в дверь постучали. Стук резко выхватил Мельхиора из вихря мыслительной запредельности; он постарался сосредоточиться снова – ничего не выходило, и недавние идеи прыгали в разные стороны, как кролики, напуганные выстрелом охотника. Стук повторился, более робкий и слабый; однако, его оказалось достаточно, чтобы кролики мыслей окончательно скрылись в дебрях философского леса. Взбешенный Мельхиор резко встал из-за стола и пошёл посмотреть, кто же тревожит его покой в столь позднее время.
- Кто здесь? – рявкнул он, распахивая дверь и пытаясь уловить контуры незваного гостя в непривычной темноте. Постепенно свыкшись с полумраком, хозяин обнаружил жуткую картину. На пороге стоял пожилой мужчина, тело которого представляло собой одну сплошную рану. Спутанные отросшие волосы свисали на плечи свалявшимися клочьями; одежду, вернее, то, что от неё осталось, облепила багровая грязь; на руках засохла, будто покрыв кожу защитной краской, кровь; кровь текла по лицу, сочилась из одной глазницы, пустой, полной темноты и неизвестности, под покровом этой неизвестности угадывалась боль, мучения и горечь; второй, уцелевший глаз, безостановочно творил слёзы.
- Господи, кто сделал с тобой такое? – в ужасе спросил Мельхиор.
- Христос, - ответил старец и громко зарыдал, забившись в какой-то дикой истерике.
- Что же ты такое говоришь, - покачал головой Мельхиор. – Если бы я не был жалостлив и не видел твоего безумия, я бы выпроводил тебя вон. Как это мог сделать Христос? Ведь, во-первых, его распяли четыре века назад, а во-вторых, Христос – воплощение милосердия, доброты и человечности…
- Вот поэтому я и плачу, - перебил старец, захлебываясь слезами. – Либо ваш Христос – убийца, либо вы – мерзкие язычники, отступившиеся от законов Христовых!
- Да что ты несёшь! – вскипел Мельхиор, уязвлённый неслыханной дерзостью.
- Они все невиновны! Все! Они все мертвы! Все…ме…Это вы, вы виновны! Вы должны были умереть! – истерика проглатывала отдельные слова. – Я всю жизнь служил богу и свято верил в его защиту, я страдал и терпел, я сам защищал бога и ждал, я молился Сыну и Отцу как равным сущностям (Арианин проклятый! – подумал Мельхиор.)… Он не спас меня, ваш Христос, он сделал меня безбожником! Я – безбожник, безбожник, безбожник!!! – рыдания поглотили связную речь.
- Твоя вера, значит, не была истинна. Ты – еретик, а справедливый бог карает отступников, и он тысячи раз прав.
- Моя вера была истинна! – голос мужчины сорвался на крик. – Я верил в вашего бога, я верил в Христа, он не спас! Не спас! Ладно, если бы только я! Мой сын!...О боже, мой сын! Он мёртв, и никакой бог не воскресит его! Он мучился! Ваш Христос мучил его! Он мёртв!
- Раз он мучился, значит, он попал на небеса, - сухо и спокойно произнёс Мельхиор.
- Какое мне теперь дело, куда он попал?! Я хочу держать его на руках, гладить его щёки, целовать его глаза!...
- Ты должен смириться. Утешай себя тем, что твой сын страданиями очистился от грехов.
- О каких грехах ты говоришь?! Он никогда не грешил, невинный агнец, он только родился день назад! И сразу был умерщвлён вашими руками, руками слуг Христовых, умерщвлён на глазах у матери, ждавшей его рождения десять лет. Они поиграли с ним и убили… Боже, как он плакал, осознающий маленькой головкой младенца всю безнадежность и жестокость этой игры. Мы думали, бог в награду дал нам ребёнка; так вот, он дал нам его, чтобы отнять! Чтобы причинить боль и страдания! Жестокий бог! Бог-убийца! – старец упал на колени и стал рвать свои седые волосы. Видимо, такие обличения давались ему с большим трудом. – Еретик несчастный, - пробормотал Мельхиор себе под нос. – Зачем он ломает комедию у порога моего дома?
- Я поседел за одну ночь. Ночь рыданий и вопросов. Почему? За что? Что мы сделали не так?! Я бросился защищать и стал калекой. Я защищал бога и невинное создание его. А Всемогущий допустил смерть невинного, самоубийство матери, безумие отца… Да вы поклоняетесь дьяволу! – вдруг вскрикнул он, словно его осенило внезапное вдохновение. – Ваш бог – не Христос, Христос никогда не убивал детей, ваш бог – Ирод!
 Поток обвинений порядком надоел Мельхиору.
- Что ты хочешь от меня? – поинтересовался он тоном бесстрастного судьи.
- Убей меня, будь добр, - взмолился тот, протянув к нему руки.
- Нет, нет, нет, что ты, Господь даровал тебе жизнь. Ты должен жить, пока он не решит иначе. Я не имею права лишать тебя жизни. Хочешь, я принесу тебе воды?
- Принеси мне сына, принеси мне жену, принеси мне счастье. Не можешь?! Принеси мне освобождение, ибо не дай бог тебе вынести то же, что вынес я. Неужели у тебя никогда не было детей? Неужели ты никогда не убил бы своего ребёнка, если бы он мучился неизлечимой болезнью? Неужели, Мельхиор Инкофер?
 Хозяин дома вздрогнул. Откуда эта арианская падаль знает его имя? Пустая глазница смотрела невыносимо, вопрошающе, её выражение было сильнее любого вопроса. Мельхиор захлопнул дверь перед его носом. – Мерзкое отродье! – выругался он.
 Он направился к себе в кабинет и сел за стол, пытаясь восстановить нить мыслей и собрать сбежавших кроликов на одной поляне. На что же похожи звёзды? Вон та, крупная, прямо как глазница старика, засветившаяся изнутри жизнью. Зачем было отнимать у него ту маленькую жизнь? Может, тогда, когда сын родился, оба его глаза, целые и невредимые, лучились счастьем, отраженным от ребенка, как Луна лучится светом, отражённым от Солнца. Почему? За что? Что они сделали не так? Насколько противоречив и непостижим бог Мельхиора, проповедующий закон любви, а сам создавший ад с вечными муками для тех, кто не смог постичь его. Но разум человека не безграничен, чтобы постичь всё. Таким человека сделал бог. В чём же вина сотворенного? Он же не сам себя сделал. Получается, бог наказывает человека адом за собственные просчёты?.. Страшное откровение пронзило Мельхиора; он испугался своего богохульства и усердно стал гнать от себя дьявольское наваждение, читая молитвы. Всё правильно. Если веришь, верь и не задавай вопросов. Почему…за что…. Искалеченный старец наказан, потому что слишком много спрашивал. Это простое решение понравилось Мельхиору, и Инкофер решил высказать своё предположение старцу, попробовать снова утешить его. Суровая религия ещё не окончательно очерствила сердца Инкофера, и жалость всё-таки прорывалась сквозь холодную бесстрастность. Однако, выйдя на крыльцо, он уже не обнаружил мужчину.
- Бедный еретик, - подумал Мельхиор. – Бедная душа твоя, израненная и кровоточащая.
 Мельхиор поднялся в детскую. Он очень любил заглядывать под бархатный полог кроватки и наблюдать за спящей малюткой – своей новорожденной дочкой. Это зрелище умиротворяло его и помогало забыть о гибели жены, которая умерла, рожая единственного ребёнка. Тусклая луна мягко поглаживала шторы, наполняя комнату гладким сиянием. Мельхиор подошёл к кроватке и замер. У окна сидел одноглазый калека, покачивал девочку, придерживая её левой рукой и мурлыча себе что-то под нос.
- Проклятый арианин, отпусти девочку, - прошипел Мельхиор, сверля безумного лисьими глазами. – Только случись с ней что-нибудь…
- Не случится, не случится, - шёпотом пояснил старец. – Она попадёт на небеса, невинный агнец.
- Чёртов еретик! – рявкнул Мельхиор, подаваясь вперёд.
- Тсс! – калека приложил палец к губам и посмотрел на малютку ласково, почти с отеческой нежностью. – Не мешай ей играть с ангелами. В следующее мгновение он встал…и вышел в окно, таинственно улыбаясь, словно собирался прогуляться по облакам. Мельхиор сорвался с места и бросился вниз по лестнице.
 Под окнами на спине лежал старец, раскинув руки в стороны, справа от него – малышка. Единственный глаз старца был закрыт, а пустая глазница смотрела невыносимо, вопрошающе, сверлила сильнее любого вопроса. Глазёнки девочки были открыты и устремлены в тёмное звёздное небо, взгляд, осмысленный и бесконечно созерцательный, охватывал весь мир, знание светило из глазок отражённым светом звёзд. У пухлых детских губ протянулась тонкой алой ниточкой кровавая струйка. Мельхиор Инкофер упал на колени и зарыдал. Почему? За что? Что я сделал не так?...