Красное дерево

       

       

I
 Он лежал в постели. Вокруг стояли люди. Но он не видел людей, он видел только краски. Потому что он был художник.
- Где мой господин?- хрипло спросил он.
- Какой господин? Кунст, ты же сам говорил, что у творца не может быть господина… господина...подина…дина…дина…
 Слова отдавались эхом, и от этого тяжелела голова. Потом он внезапно вскрикнул:
Вы сожгли его?! Сожгите, сожгите его! – и потерял сознание, словно вложив всю свою оставшуюся силу в этот крик…

II
 Это началось недели две назад. Тогда знаменитый художник Кунстлер Вильгельм фон Хорт, или просто Кунст, заканчивал портрет своего дяди, Эрнеста Теодора фон Хорта. Портрет был самым обычным, даже ординарным, выполненным в полный рост; зато жизнь дядюшки была исключительной. С момента его смерти прошло уже много лет, но обстоятельства её оставались невыясненными; невыясненным оставался и сам факт смерти. Никто не знал, умер ли дядя Эрнест действительно, но официально он числился погибшим.
 Кунст никогда не видел своего дядюшку; он был о нём достаточно наслышан. Художник давно хотел написать всю свою родню, так сказать, для потомков; без дяди Эрнеста, о котором постоянно судачили многочисленные бабушки Кунста, коллекция не стала бы полной. Поэтому Кунст начал собирать информацию о занятиях и личности дядюшки. Сведения стекались буквально по крупицам: говорили об Эрнесте много, а знали мало. Рассказывали, что дядюшка жил очень замкнуто и уединённо; за хозяйством в его особняке следила старая, немая и подслеповатая на один глаз экономка, которая ушла из жизни через некоторое время после исчезновения своего хозяина. Эрнест был строг, молчалив и страшно подозрителен. В юности он общался с двоюродной бабкой Кунста, Элеонорой фон Хорт; пожалуй, она единственная помнила его в лицо. Именно она снабдила художника старинной пожелтевшей фотографией, запечатлевшей дядюшку в возрасте тридцати пяти лет. Сейчас ему было бы пятьдесят восемь. Кунстлер подробно опросил Элеонору о его характере, чтобы решить, какую эмоцию лучше всего изобразить, и начал работать.
 И вот портрет завершён. С картины на Кунстлера строго смотрит пара серых глаз; полотно чуть выше самого художника; нарисовано правдоподобно, фигура в длинном плаще приятно выпуклая; изящную тонкую руку так и хочется пожать. Дядюшка Эрнест опирается на трость красного дерева с серебряным набалдашником и заострённым металлическим наконечником.
 Двоюродная бабка Элеонора пришла в такой бурный восторг, что Кунст всерьёз опасался сердечного приступа. Сходство было потрясающим. Налюбовавшись шедевром, довольный творец поставил картину в своей мастерской на втором этаже.
 Небольшой, но вместительный дом Кунста имел целых две мастерских: «черновую», где в изобилии и беспорядке стояли на мольбертах или валялись на полу этюды, эскизы и наброски; и «чистовую», наподобие выставочного зала. Помимо самого художника, в доме жила его жена, Мари Амадей Лейстер фон Хорт, любившая таскать за собой хвосты княжеских фамилий, его дочь, Мари Кунстлер фон Хорт-младшая, и его брат Герхард, неженатый мужчина лет тридцати.
 Да, всё началось именно в этот день. Кунст помнил каждую мелочь. Сначала он поставил портрет, потом выпроводил задержавшихся родственников, попил чай, спустился в черновую мастерскую, сделал набросок женского лица, и вдруг…вопль, резкий душераздирающий крик прорезал спокойную безмятежную тишину комнат. Сперва Кунст оцепенел; в долю секунды он понял, что кричали наверху, и побежал на второй этаж.
 На полу выставочной залы лежала Мари Амадей, супруга Кунста; рядом с её окровавленным телом стоял Герхард; его глаза выражали растерянность и внутреннюю пустоту. Пара весьма композиционно расположилась у портрета дяди Эрнеста; они застыли, словно позируя для невидимого художника. Кунст подбежал к ним.
- Что случилось? – поинтересовался он, и только сейчас заметил, что Мари слишком уж неподвижна и бледна.
- Она мертва, - процедил Герхард сквозь зубы.
- И я даже знаю, кто её прикончил, - злорадно извлёк художник и в приступе дикого бешенства бросился на брата…
 Этим же вечером Герхард Вильгельм фон Хорт был арестован.

III
- Идеальный мотив. Ревность. Кунстлер увёл её прямо у Герхарда из-под носа и женился на ней. Вы бы смирились? Что тут ещё искать?! Чего мы ждём?!
- Мотив, конечно, идеальный; неидеально только то, что с момента задержания обвиняемый не сказал нам ни слова. Очевидно, он запуган.
- Естественно запуган. Одно дело – ревновать где-то в сторонке и лелеять мысли о мести, а другое – действовать. Как там было, инспектор? «А не доставайся ты никому!», вот!
- Повторяю: он говорит мне так много потому, что не говорит ничего. По-моему, здесь что-то не чисто.

IV
 Мы всегда начинаем ценить, когда теряем…или, когда только что приобрели. Однако привыкать гораздо легче, чем отвыкать.
«Ни…ничего. Его накажут. Я до..добьюсь, чтобы он получил по заслугам…гам…»- шептал себе под нос художник, глотая холодный чай и стуча зубами от ярости.
- А где мама? – спросила Мари-младшая с детской любознательностью. Кунст взглянул на неё уставшими глазами и, стараясь говорить спокойно, пояснил:
- Она уехала, Мари. Скоро она обязательно вернётся.
- А как скоро? - в её голоске звучала очаровательная наивность.
- Завтра утром приедет, я обещаю, - с трудом улыбаясь, ответил Кунст.
- Тогда я пойду, приготовлю ей сюрприз, - загадочно произнесла Мари и, спрыгнув со стула, побежала в комнаты.
«Зачем я ей это сказал? Зачем я обманываю се…себя и её? Нужно было…» но он не знал, что было нужно.
 Стемнело; он даже не заметил. Нянька заглянула на кухню, промолвила: «Я уложила девочку», - и отправилась ночевать в дом для прислуги.
 Через некоторое время Кунстлер услышал скрип двери.
- Мари? – встревожился он, взял горящую свечку и быстро пошёл по комнатам. Где-то хлопнул ставень.
- Кто здесь? – громко крикнул художник, пытаясь рассеять туман мерзкого страха. Тишина была ответом. Какая-то тень промелькнула в гостиной; послышался детский смех.
- Мари? – снова спросил Кунст тихо и несмело. Он безотчетно устремился за тенью; казалось, сейчас он догонит незнакомца и поймает его; он бежит по ночному лабиринту, и вдруг – тупик. Окно балкона распахнуто настежь; фон Хорт выглядывает из окна: никого.
- Сквозняк, - успокаивает себя Кунстлер. Он закрывает окно. Зачем-то он поднимается на второй этаж в большую мастерскую. Он в ужасе смотрит вглубь мастерской; вроде бы он опять видит труп своей жены у ног портрета…Нет, мираж. Фон Хорт облегченно вздыхает.
- Пойду-ка, проведаю малышку.
 Он на цыпочках заходит в детскую и освещает лицо девочки. Её глаза широко открыты.
- Ты не спишь, Мари? – нежно интересуется он, освещая одеяло. На мягкой ткани отчётливо выделяются два багрово-красных пятна. Отвратительное предчувствие охватывает художника.
- Нет, не может быть! – руки дрожат от тревожного напряжения, он откидывает одеяло, - и, дьявол! - в груди Мари зияет широкая кровавая рана, её руки безвольными плетями лежат на синем животе….
Рыдания разрывали глотку Кунста, и рыдать не было сил. Он судорожно целовал ледяные пальцы Мари-младшей…

V
- Кроме дочки и Вас кто-нибудь был в доме?
- Нет.
- Вы не заметили ничего странного?
 Художник помедлил с ответом.
- Нет, - наконец выдавил из себя Кунст.
- Вы убили девочку?
- Нет.
- Кто же тогда, если в доме больше никого не было, чёрт возьми! Не сама же она… - инспектор откинулся на спинку стула. – Вы убили свою жену?
- Нет.
- А может быть, Вы убили её и намеренно подбросили труп своему брату, чтобы засадить его в тюрьму? – злорадно ввернул помощник инспектора.
 Кунст задумался. Он вдруг вспомнил, что когда-то лелеял такую мысль, и ясно и отчетливо увидел, как он тащит труп своей жены по лестнице наверх, как кладёт его на пол у портрета… Возможно, это действительно так и было. Но крик? Он же слышал крик… Скорее всего, кто-то другой крикнул… Нянька, случайно заглянув в мастерскую… А брат уже стоял там; да, Кунст верно рассчитал. Оставил тело и спустился вниз.
- Ну? – нетерпеливо спросил инспектор.
- Так точно.
Инспектор и его помощник озадаченно переглянулись.
- То есть…Вы утверждаете, что всё-таки убили свою жену?
- Так точно.
- Ничего не понимаю, - пробормотал инспектор. – В таком случае, Вы, наверное, можете назвать нам орудие убийства?
 Кунст нахмурился. Орудие убийства. Чем он мог убить её? Ну? Первое, что приходит на ум… Кухонный нож. Да, он взял кухонный нож и ударил её. Он даже вспомнил, сколько раз ударил: один раз в живот и один под грудь, и того два.
- Да, могу. Кухонный нож.
- И как Вы избавились от орудия убийства?
- Я не помню. Я от него не избавлялся, - поспешил добавить он.
- То есть вымыли нож и убрали его на место?
- Так точно. Нет, вернее я положил его за картину. За портрет дяди Эрнеста.
 Инспектор покачал головой.
- Вы убили девочку? – снова спросил он.
- Нет, - твёрдо ответил Кунст.
- Ваши показания чересчур сбивчивы. Должен Вам сообщить, что, раз Вы сознались в первом преступлении, Ваш брат будет освобождён. Хотя, против него и улик весомых нет, кроме Вашего эмоционального свидетельства. Вас же придётся задержать.

VI
 На следующий день художника привели на очередной допрос.
- Присаживайтесь, господин фон Хорт, - пригласил инспектор, расхаживая по комнате в каком-то странном, плохо скрываемом возбуждении.
- Скажите, - резко начал он, внезапно остановившись и посмотрев в глаза художнику, - Вы уверены в том, что убили свою жену?
- Нет, - коротко ответил Кунстлер. Он и сам уже запутался, и не мог понять, признал ли он себя виновным сознательно или под влиянием некоего болезненного впечатления.
- Никакого кухонного ножа за портретом нет, более того…
- Я так и думал. Это – плод моей фантазии. Вы знаете, инспектор, я, кажется, нездоров. Я считаю, никаких убийств не было. Может, они все живы?
 Инспектор изумленно оглядывал его.
- По-моему, господин фон Хорт, Вы и впрямь нездоровы. Ведь найдены их трупы…
- Ах, да, трупы, - перебил Кунст, словно только вспомнил об этом.
- Более того, я хотел Вам сообщить, Вы должны знать… - инспектор замялся, - знать, что Ваш брат мёртв. Его нашли сегодня утром. В Вашей мастерской.
- Ах, да, мёртв, - рассеянно повторил Кунст. Новость не вызвала у него никаких особых эмоций. – Так я пойду?
- Вам опасно находиться в доме одному; Вы нездоровы, и к тому же, господин фон Хорт, мы всерьёз опасаемся… мы полагаем, Вами завершится серия убийств… Некое третье лицо за что-то мстит Вам… - инспектор запнулся.
- Да конечно, - художник встал со стула и направился к дверям.
- Постойте! – встрепенулся инспектор. – Вы ступайте, а я сейчас же пришлю к Вам доктора…
 Но Кунстлер уже вышел за дверь.

VII
 Часто ли Вам приходилось удостоверяться в собственной ничтожности? Для чего нужен талант, если рядом нет никого, если нельзя нарисовать любимого образа? Кунст сидел, закрыв лицо руками. Наверное, так чувствовал себя Бог, когда мира ещё не было. Дух, которого никто не обожает и которому некого обожать, ненужный, никчёмный, жалкий дух! Существо со вселенской любовью, с любовью, не имеющей выхода. Бог, который ничего не создал, но который мог бы создать звёзды, Солнце, Землю…да кому нужны эти звёзды, это Солнце и эта Земля, если ни одно живое существо не может наслаждаться их великолепием, потому что нет ни одного живого существа?.. Всемогущий дух, но к чему могущество, если о нём знаешь только ты один? – и тогда Бог вырывает куски из своего сердца и формирует жизнь. Когда бы мог обычный человек сделать то же самое!!! Кунстлер ударил кулаком по столу. К чёрту все шедевры! Сейчас он пойдёт и сожжёт картины и сгорит сам вместе с ними… А может, не сгорит… Он ещё не знал.
 Он поднялся в мастерскую, чтобы осмотреть их в последний раз. Вот эту он нарисовал ещё мальчишкой; она – его первая серьёзная работа, его гордость и надежда. А здесь – Мари-младшая, ещё совсем крошка, завёрнутая в стёганое одеяльце, как куколка; и глазки так хорошо получились: умные, беглые… Взгляд Кунстлера скользнул по последней завершённой картине. Художник замер… Портрета дяди Эрнеста не было…. Вернее, само полотно стояло на своём месте, но фигуру дядюшки словно вырезали из него по контуру.
- Ты не меня ли ищешь?
 Бледный Кунст оглянулся. Перед ним стоял Эрнест Теодор фон Хорт, стоял и ухмылялся.
- Это ты их всех убил? Ты? – спросил художник, всматриваясь в высокую фигуру.
- А кто же ещё? – Эрнест язвительно рассмеялся. – Именно этой тростью, которую ты так старательно вырисовывал. Я пока ещё плоский, - добавил он, повернувшись в профиль, - но чем больше крови впитывает красное дерево, тем материальнее я становлюсь. Видел бы ты, каким жалким полупрозрачным я был, когда впервые сошёл с портрета.
- И что же ты ждёшь?! – закричал Кунстлер, как безумный. – Убей меня! Ты ведь за этим явился?!
- Нет, - спокойно пояснил дядя Эрнест. – Зачем же мне поднимать руку на своего творца? Однако, если ты попробуешь уничтожить картину, я вынужден буду защищаться.
- Что же, я не могу уничтожить собственное творение?! – в бешенстве рявкнул Кунст, направляясь к Эрнесту. Но в его глазах потемнело, и он упал на пол, не успев ничего сделать…

VIII
 Он лежал в постели. Вокруг стояли люди. Но он не видел людей, он видел только краски. Потому что он был художник.
- Вы пришли в себя? Вам лучше, господин фон Хорт?
- Вы сожгли его? - слабо произнёс Кунст.
- Кого?
- Вы сожгли портрет дяди Эрнеста? – вяло повторил он.
- Господин фон Хорт, нет никакого портрета. И может быть, не было никогда. Мы обошли весь дом. Ни в мастерской, ни в запасниках, нигде. Нет никакого портрета.
- Упустил! Упустил! – вскрикнул художник и, захлёбываясь слезами, откинулся на подушку…