...Бесновались трибуны. Заходясь ревом привычных глоток орал, потерявший от крови голову, плебс. Вскочив с насиженных мест тянули вперед трясущиеся руки с указующим вниз большим пальцем.
- Убей! - Убей!! - Убей!!! - этот несмолкающий вопль катался над трибунами Колизея. Перед началом боев тоже был рев. Возмущение толпы было беспредельным. Вместо обученных высокому искусству гладиаторского боя мастеров на арену выгнали сброд - пленных, захваченных в последнем походе. Все против всех... Полсотни воинов сцепились на арене в хаотической свалке. Безобразная, мерзкая резня...
Возмущенные вопли плебса стихли, когда полегла половина бойцов. Беспорядочная свалка разбилась на поединки - они уже не были хаотической бойней, и, кое где просматривались настоящие мастера боя. А еще через час трибуны восхищенно вопили, приветствуя четверых, оставшихся в живых. По крайней мере - для одного из них исход был предрешен. Невысокий, стройный юноша, сплошь закутанный в шкуры, стоял против трех бойцов. По одежде, по оружию, по всему видно было - это группа соотечественников. Не вызывало сомнений - они вместе прирежут юношу, чтобы потом схватиться между собой. А юноша - он, казалось не понимал этого. Не понимал того, что дни его жизни сочтены, что трое, стоящие напротив, сейчас оборвут эту тонкую нить...
...Она смотрела не на них - стоящих напротив. Она смотрела на трибуны, замолкшие в ожидании схватки. Не понимая ничего, ни слова из рева взбесившейся толпы, вообще ничего здесь не понимая просто смотрела - никогда не приходилось ей видеть такого количества людей. То, что трое хотят убить ее - понимала прекрасно, не понимала - зачем. Это не беспокоило ее, вернее - беспокоило очень мало. С детства внушали ей неизбежность смерти - с детства учили избегать ее. Избегать - но не бояться. С детства учили убивать...
Она была готова к этому. В предыдущих схватках легко разделывалась с противниками и не торопилась ринуться в новую. Ее легкие, стремительные победы остались вне поля зрения зрителей. Она понимала - предстоящая схватка будет сложнее - нападут сразу трое. Непривычное, неудобное одеяние. Чуждое, не по руке оружие. Сквозь узкие прорези тяжелого шлема видишь только то, что прямо перед тобой. Она неторопливо-медленно вскинула руку, стянула и уронила на арену шлем. Тяжелый поток волос водопадом обрушился на спину. Все так же не спеша потянула и порвала завязку шкуры, и та скатилась к ее ногам. Выронив короткий, угловатый, неухватистый римский меч обеими руками рванула в стороны чашечки надраенного до золотого блеска лифа, прикрывающего, стискивая груди и отшвырнула в стороны ненужные побрякушки.
Опадающей в штиль волной стих рев трибун. Тягостным недоумением повисла над ареной мертвящая тишина. Никогда! Никогда еще не выходила на арену женщина. Женщины не принимали участия в боях... А она - она неторопливо шагнула в сторону, подняла топорик-франциску, так же неторопливо, не примериваясь рубанула им по древку лежащего рядом трезубца, превратив оружие в бесполезный обрубок. Сунула его за пояс коротенькой меховой юбчонки. Еще шаг - и в ее руке сверкнула лезвием легкая согдийская сабля. Повернулась лицом к противникам, замерла в оскорбительном спокойствии.
Женщина... Девчонка... Рабыня... Она стояла против опытных бойцов, стояла против мужчин - и не выказывала страха. Не молила о пощаде - как сделал бы в этом положении едва ли не каждый из зрителей. Не упала на колени с мольбой протягивая руки к трибунам, вымаливая жизнь... Это было непонятно. Непривычно. Было дико и оскорбительно. И трибуны взорвались ревом, требуя наказания непонятному.
- Убей! - Убей!! - Убей!!! - скандировали трибуны, побуждая к действию трех. Никто не заметил, как крутнулась стремительно франциска - она примеривалась к незнакомому снаряду - и, описав дугу, сверкая лезвием устремилась к тем, троим. Они все так же стояли рядом, тоже ничего еще не понимая, не догадываясь, что их уже только двое. Стоящий в центре еще только начал валиться на спину, запрокинув назад голову с застрявшей во лбу франциской. Полумесяц лезвия надвое ровнехонько развалил лоб гунна - последнее, что он увидел, была раздвоившая мир надвое тень.
- Убей! - Убей!! - Убей!!! ревели трибуны, заходясь в ненависти к недоступному их пониманию. Она ДОЛЖНА бояться!!! Она ДОЛЖНА молить их о пощаде!!! Своим невозмутимым спокойствием она посягала на основы бытия быдла, заполняющего трибуны.
- Убей! - Убей!! - Убей!!! - словно повинуясь призыву трибун медленно вытянула из-за пояса обрубок трезубца и, неуловимо точным движением, даже не примериваясь, послала его вперед. Уродливый обрубок принес весть о смерти тому, кто стоял слева. Мужчина успел увидеть его, хотел даже уклониться от встречи - и теперь недоуменно смотрел на древко, торчащее под челюстью из пробитой насквозь шеи. Смотрел, не понимая - почему? зачем этот обрубок? Он будет мешать ему убивать эту девчонку. Он просто еще не знал, что он умер. Они свалились на забрызганный кровью песок арены почти вместе. Лежали - один на спине, уставясь в небо раздвоенным взглядом стекленеющих глаз. Другой - ничком, повернув в сторону голову, чуть сучил в агонии ногами, месил торопливо песок арены.
На этот раз трибуны не стихли плавно. Тишина обрушилась на Колизей сразу, как гром. Это раскатистое молчание, тишина эта даже зверей под трибунами заставила замолкнуть. И в этой звенящей, струной натянутой тишине грациозно шла Она к тому - оставшемуся в живых. Самый старший, самый ловкий, самый опытный и сметливый - он понял сейчас - Смерть его идет к нему грациозно и неторопливо покачивая стройными бедрами. Его рев и он сам ринулись без страха навстречу ей.
Тяжелый меч взметнулся вверх и рухнул вниз неуловимо для глаз. Неуловимый миг Касания плоти, миг, когда сталь врубается в тело и плывет там, открывая дорогу отлетающей жизни... Он хорошо знал этот миг, любил его, и теперь ждал - уже догадываясь, что его не будет. Легкий, стремительный пируэт. Сверкнувшая неуловимо змейка отточенной стали. Шея гунна, рассеченная от уха до уха распахнулась чудовищным ртом, а еще через мгновение жизнь его устремилась из артерий фонтаном крови...