Наверное, это и есть то, что полковник госбезопасности, провожая нас в аэропорту, назвал звериным чутьем. Благоприобретенное, сказал он. Наблюдается у представителей моей профессии.
Я даже не успел разглядеть, что там - за дверью. Я оборачивался, мечтая встретиться глазами с Ружиным и покрутить пальцем у виска - мол, ты что, головой поссорился? Зачем орать-то? Но несколько слагаемых, - испуг и ярость в его голосе, встревоженный и удивленный вид во время телефонного разговора, а главное - то, что дверь, не дожидаясь приглашающего движения моей руки, вдруг распахнулась, - быстро просуммированные мозгом, заставили мое тело броситься на пол.
Очень вовремя, как оказалось. Смутная тень, бывшая за дверью, чьи очертания я едва успел уловить боковым зрением, распахнула дверь, подняла автомат - судя по виду, "Узи" - и принялась с бедра поливать комнату. Прежде я такие кошмары только в кино видел. Теперь вот и наяву сподобился.
Тень, которая оказалась длинным кожаным парнем вроде тех, что столкнулись со мной в туалете ресторана "Москва", несколько раз провела дулом по комнате крест на крест. Вид у нее при этом был тот самый, что в американских боевиках, и я даже не знаю, чем это вызвано - то ли парень неосознанно подражал им, то ли, наоборот, это мое сознание зафиксировало его таким, приняв за основу по возможности более знакомый образ.
В попавшей под обстрел комнате царил настоящий ад. Все разлеталось мелкими осколками - оконное стекло, сверкнувшее в лучах заходящего солнца тысячью маленьких алмазов, телефонная трубка в ружинской руке и сам телефонный корпус, причем заключенные в нем детальки жалобно звякнули - звук, чудом зафиксированный сознанием в треске стрельбы. Разлетелась агатово-черными осколками поверхность телефонного столика, брызнули щепой многочисленные деревянные детали обстановки. Даже люстре - и той досталось на орехи - дескать, нечего под потолком болтаться.
Но самой яркой картиной, врезавшейся мне в мозг, стал Ружин, который так и застыл с перекошенным в крике (не открывай!) ртом. А потом это изображение разлетелось клочьями красного, белого, серого и всех этих цветов вперемешку. Синяя рубашка вдруг пошла волдырями, словно тело его взрывалось изнутри, и стала быстро менять цвет на темно-бордовый, почти черный. Потом в воздухе мелькнули ноги, и то, что было когда-то Ружиным, - его окровавленные останки, - рухнуло взад вместе со стулом.
Если хотите, назовите это Армагеддоном - вы не очень ошибетесь. Во всяком случае, я, лежавший на полу и имевший сомнительное удовольствие наблюдать за развитием событий снизу, воспринял их именно так. А как еще прикажете их принять, если в один миг все вокруг из нежно-розового превратилось в темно-бордовый, цвет крови на сердце, цвет ужаса?
Зато парень воспринимал происходящее в совершенно ином цвете. Он был носителем божьей воли, он вверг эту комнату в хаос возмездия, и я уверен, что в этот момент он почти физически ощущал божественную длань, поощрительно-снисходительно поглаживающую его по загривку.
Но рожок у него закончился быстро. "Узи" выплевывает пули, даже не успев их распробовать, за что его и не любят многие, предпочитая укороченный АК, хоть тот и более тяжел. Сперва посланец смерти застыл с недоуменным выражением лица, затем кивнул, сообразив, чем вызвана задержка процесса разрушения, и полез в карман. Меня он не замечал - или думал, что скосил сразу, как только распахнул дверь.
Это было не так, я был жив и даже без единой царапины. И я доказал это, хотя для начала и пришлось совладать с ужасом - чувством, которое посетило меня, пожалуй, впервые, и которое я не хотел бы пережить снова. Но я переборол ее, эту липкую гадость, связывающую конечности не хуже веревки.
Первым в дело пошел сервировочный столик, который стоял перед автоматчиком - о прикрытии в смысле маскировки, пусть даже таком немудрящем, он все же позаботился, значит, господь не до конца его разума лишил. Но это прикрытие сыграло сейчас в мою пользу, ударив сектанта по ногам. Тот отскочил назад, распластавшись спиной по стене, и взглядом, полным яростной ненависти, уставился на меня. Автоматный рожок, который он не успел вставить, вывалился из его руки и глухо упал на ковровое покрытие пола. Однако "Узи" остался у него, хотя вполне мог бы тоже выпасть - если бы ремень не был предусмотрительно обмотан вокруг запястья.
Для него моя запоздалая активность явилась полнейшей неожиданностью. Он привык к тому, что я лежу на полу, и думал, что так будет продолжаться вечно, но я его разочаровал, ввергнув в легкий шок. И, хотя он быстро прошел и парень в черной кожанке присел, подбирая с пола упавший магазин, это было уже все равно - я вынул из кармана пистолет ментика и навел его на автоматчика, молясь про себя, чтобы тот единственный патрон, который, как я считал, я оставил в стволе, не выпустив в Засульского, действительно там был. Проверить это наверняка я так и не удосужился - просто нужды не было.
Глаза посланца смерти расширились, когда он увидел, чем я ему угрожаю. Теперь в его взгляде не было ни ярости, ни ненависти - он горел одним только фанатичным огнем, верой в собственную миссию и, как следствие этого, в невозможность смерти - по крайней мере, до тех пор пока миссия не будет завершена. Оскалившись, он рванулся вперед, по ходу движения пытаясь вставить магазин, и я, не дожидаясь, когда он это и в самом деле сделает, выстрелил.
Патрон там был. Тот самый, единственный. И он спас мне жизнь, оборвав при этом жизнь чокнутого фанатика, который едва не поставил жирную кроваво-красную точку на нашем с Ружиным предприятии. Впрочем, о Ружине уже стоило забыть. О мертвый - либо хорошо, либо ничего, а говорить о Ружине хорошо у меня пока времени не было, так что я выбрал второе.
Вскочив, я По-привычке наскоро обтер пистолет о свою одежду, бросил его тут же не пол и выскочил из ружинского номера, по пути обогнув столик, на котором теперь царил полный разгром, и переступив через теперь уже очень мертвое, но совсем недавно даже слишком живое тело фанатика, на чьем лбу чернела единственная ранка, круглая, как жизненный цикл.
Толкнув свою дверь и обнаружив, что она заперта, я полез в карман за ключом, попутно осмотревшись. Странно, что в коридоре еще никого не было. Хотя, чего уж тут странного - люди тянутся туда, где в данный момент детей делают или, по крайней мере, занимаются тем же самым, но совсем не туда, где лишают жизни. Тяга к лицезрению и первого, и второго считается извращением, но так уж устроена человеческая психика. Туда, где стреляют, никто не спешит. Бесплатная раздача пуль людей не прельщает. Так и мои соседи по этажу - запрятались подальше в ожидании приезда милиции, когда можно будет высунуть нос не опасаясь, что его отстрелят.
Но один человек, кроме меня и мертвого фанатика, здесь все же был. Коридорный, доставлявший заказ в ружинский номер. Но он присутствовал при сцене налета не потому, что был очень смелый или его заставили это сделать (хотя последнее в какой-то мере все же имело место); просто он был мертвее автоматчика, а в таком состоянии ни смелость, ни подневольное положение смысла не имеют. Мертвее автоматчика он был сразу по двум причинам. Во-первых, достиг этого состояния раньше него, а во-вторых, лежал около лифта, имея на плечах одну лишь нижнюю челюсть. Остальное было снесено - уж не знаю, чем, но подозреваю, что предметом вроде мачете. Где находилась вторая половина его головы, я не стал любопытствовать. Зрелище было не из самых приятных, и я решил, что на сегодня с меня подобных натюрмортов хватит.
Открыв, наконец, свою дверь, я прошмыгнул в номер, прикрыл за собой дверь и, подперев е спиной, тяжело вздохнул. Господи, спаси и сохрани душу раба грешного твоего Вадима, который жизнью жил неправедною, который отправил на тот свет не один десяток человек, который считал, что нет на свете крови, способной его удивить, и нет на свете смерти, способной ввергнуть его в ужас. За эти два дня ты, в горней милости своей, напихал рабу своему Вадиму полную запазуху кровавых пейзажей, поразивших его до глубины души, и смертей, ввергших его в пучину кошмара. Хорошо хоть - не безумия.
С Богом так не говорят, да? Я злой стал? Ну что ж, это не удивительно - при том раскладе, который имелся у меня на руках. Удивительно, что я при этом не кусаюсь. В общем, спасибо тебе, Господи, что я еще не свихнулся. Значит, это еще впереди. Каким весельем взгреешь ты меня на пути в мир умалишенных?
Переведя дух, я вдруг сообразил, что телефон в моем номере звонит, не умолкая. Это был не такой звук, как у Ружина - резкий, заставляющий вскакивать и прятаться в туалете. Это было весьма мелодичное, хоть и малоприятное по случаю механического происхождения переливание звуков из динамика в микрофон и обратно. Как переливание из пустого в порожнее.
Я подошел к аппарату и снял трубку.
- Открыто, войдите.
- Куда я попал? - спросил дребезжащий голос.
- А куда вы целились? - в свою очередь спросил я.
- Мне нужен номер некоего Николаева.
Я чуть было не брякнул, что никакие Николаевы здесь не водятся, вымерли, как мамонты, еще до вторжения Наполеона, но вовремя вспомнил, что, собственно, согласно последней могучей воле родного комитета госбезопасности, или как его сейчас обзывают, Николаев - это мое родное на данный момент рекло. Под которым меня и знают работники "Сибири".
- Николаев на проводе, - сказал я.
- Что у вас там происходит?
- Глубокий пардон, - я даже опешил. - А с кем это я общаюсь, если это, конечно, не секрет?
- А-а, черт! - угрюмо сказал голос. - Все равно не до церемоний. Полковник Федеральной службы безопасности Ацидис. Так что там у вас, в конце концов, происходит? Я позвонил Ружину, чтобы предупредить его - никому дверь не открывать! А потом какой-то грохот, шумовые помехи и - тишина. Вы в курсе событий? Вы же его напарник?
- Ну да, - сказал я. - Только теперь, получается, бывший напарник. Вы слегка опоздали со своим звонком. Я как раз открывал дверь. Ружин мертв.
- Ч-черт!.. - скрежетнул зубами невидимый полковник. - Досада какая... Я обещал Ружину при встрече, что мы со своей стороны сделаем все возможное для вашей безопасности, раз уж дело так обернулось, но сектанты оказались даже расторопнее нас. Когда наши люди прибыли к объекту, "Белые дети" уже замыкали вокруг него кольцо. Мы взяли их всех, но оставалась вероятность, что кто-то проник в гостиницу. Ма-аленький такой шанс. И они им воспользовались, да? Ну, а с вами-то все в порядке?
- Шиза косит наши ряды, - грустно сообщил я. - Но я пока держусь. Хотя с каждым часом шизею все больше.
- Что с нападавшими?
- Он был один, - сказал я. - Хотя, если вас послушать, их тут еще целое стадо носиться может. Но этого я убил. Застрелил. Пуля в лоб - и на боковую.
- Хорошо, - сказал полковник. - Сидите в своем номере и ни в коем случае не покидайте его. Если в номере Ружина остались ваши следы, не беспокойтесь о них. Мы к этому делу милицию и на пушечный выстрел не подпустим. Все расследование будем вести сами. Уже ведем. Так что сидите и ждите. Условный сигнал - два спаренных стука в дверь. Я скоро подъеду.
- Вы сами? - удивился я.
- Ну да, - подтвердил он. - А что тут такого? Или я по голосу - дряхлый дедушка, из которого песок сыплется?
- Да нет, - соврал я. - По голосу - не сыплется. Но, мой генерал, а как же конспирация?
- Мне говорили, что вы даже близко не наш, Николаев, - холодно сказал дребезжащий полковник. - Вам, вольному стрелку, такое понятие, как субординация, наверное, неизвестно. Но все-таки постарайтесь держать себя в руках.
- Да, мой генерал, - я усмехнулся. - Так как на счет конспирации.
- Ну хорошо, - устало вздохнул он. - К черту конспирацию, говорю, раз игра пошла в открытую. На вас, если не ошибаюсь, сегодня тоже было совершено покушение. Так вот, скрываться больше не считаю нужным. Как говорится, карты на стол. Пусть они знают, что вы связаны с нами. Тем более, что они все равно это уже знают.
- Круто вы загнули, - уважительно протянул я. - Сами не запутаетесь?
- Не должон, - полковник нервно хохотнул. - У меня там еще одно дело есть. Ружин, в отличие от вас, машину взял не в агентстве, а у администратора. Он сам сообщил нам об этом. Вот я и хочу ее вернуть, чтобы накладок не было. Ну ладно, Николаев, давайте обоюдно заткнемся. Чем раньше мы это сделаем, тем раньше я буду у вас.
- Жду, - сказал я и повесил трубку. А чего? Он сам сказал, что нужно заткнуться.
Я подошел к окну и навалился лбом на холодное стекло. Как это он сказал? "Держать себя в руках"? Не понравилось ему, что я его "мой генерал" называю. Хорошо сказал, старый пердун. Только неужели он и вправду думал, что я испугаюсь его тона или начну проявлять уважение в тот момент, когда его контора - а вместе с ней и он сам - крупно облажались, и жертвой этого облажания стал Ружин, а по гостинице, вполне возможно, носятся толпы богомольцев, таких же диких и буйных, как тот, что на моих глазах превратил в руины соседний номер? Да пошел он на хрен, этот пень с дребезжащим голосом! Мне сейчас совсем не его бояться надо.
За окном, как ни странно, царили тишь, гладь да божья благодать. Если гэбэшники и вправду взяли "Белых детей", пытавшихся замкнуть кольцо вокруг "Сибири", то сделали они это тихо, аккуратно, без шума. Чисто. Не то, что фанатик-сектант, открывший огонь по номеру Ружина. Там ни о какой чистоте и речи быть не могло.
Вспомнив это, я метнулся к дипломату, открыл его и вынул ТТ. Береженого бог бережет. С пистолетом за поясом я буду чувствовать себя не в пример увереннее. И пусть какой-нибудь свихнувшийся попробует сунуться. Я из него решето сделаю. Хотя, учитывая силу удара пули, выпущенной из ТТ, это скорее будет похоже на разрозненные куски решета.
Мной вдруг овладело состояние беспокойства. Я ни за что не смог бы сейчас усидеть на одном месте. Вот тогда бы я точно пал жертвой шизы. Я бегал по номеру из угла в угол, как стайер, которому нужно сделать десять тысяч, и которому под это дело выделили квадрат размером четыре на четыре.
А в соседнем номере в ванной комнате томился в это время пленный ментик. Ох, с каким удовольствием я задал бы ему сейчас несколько вопросов! И он бы мне на них ответил, никуда бы не делся. Или я применил бы к нему такие нетрадиционные методы лечения немоты, от которых даже Эйфелева башня заговорит.
Но возвращаться в ружинский номер я не стал. Во-первых, с минуты на минуту мог нагрянуть полковник - черт его знает, откуда он звонил, может, из машины по дороге сюда. А он просил, чтобы я ни в коем случае не покидал пределов своего номера и не беспокоился о следах, которые остались в ружинском. И я, как ни странно, склонен был прислушаться с его советам в этих двух пунктах. А во-вторых, ментика скоро освободят - если уже не освободили - гэбэшники. Со слов полковника, они сами будут вести - уже ведут - это дело. Ну, не драться же мне с ними из-за одного обосранного гада, в самом деле! Тем более, что мы, вроде бы, в одной упряжке.
В дверь постучали. Именно так, как и говорил полковник. Два раза - пауза - еще два раза. Я подошел и открыл. На пороге стоял пожеванного вида старикашка, который вполне мог говорить дребезжащим голосом. И, когда он открыл рот, я убедился, что голос у него действительно дребезжит.
- Администратор мертв, - сказал он. - Машина ему больше не понадобится.
- А с ним что случилось? - слабо удивился я. Сильно удивляться сил уже не было. Трупы приелись.
- Зарезали. Воткнули отвертку в горло. Кстати, мои ребята взяли здесь еще троих сектантов. Так что можете считать, что вы сегодня именинник.
- Так и буду считать, - кивнул я. - Проходите. Вы по поводу моих именин, случайно, мне подарочка в виде бутылочки чего покрепче не принесли?
На сей раз я удивился сильно. Потому что вместо ответа старик вынул из кармана своего коричневого плаща бутылку бормотухи, гордо именовавшейся, судя по этикетке, ромом, и протянул мне. В ответ на мой удивленный взгляд, усмехнулся:
- Берите, товарищ Николаев. Я не в первый раз замужем и представляю, что требуется человеку, оказавшемуся в вашем положении. Я и сам хлебну глоток-другой. Мне, правда, много нельзя, положение не позволяет, а вы пейте - я пойму. И, если можете, напейтесь в дымину.
Я принял бутылку из его руки, отвинтил пробку и понюхал. Пахло неплохо. Я припомнил, что ром, даже если он разлит в ближайшем подвале, можно - и предпочтительнее - пить именно из горла. И я приложился к бутылке прямо не отходя от кассы, то есть - от полковника. Сделал глотка четыре и передал эстафету ему, прислушиваясь, как напиток Веселого Роджера скатывается по пищеводу, обжигая его, в желудок, и уже оттуда, теплыми успокаивающими волнами разливается по всему телу.
Полковник тоже пару-тройку раз хлебнул и вернул мне бутылку, сообщив:
- Я - пас. Остальное ваше. Пойдемте пока побеседуем относительно вашего будущего. Полагаю, что эта тема вас сейчас очень интересует. - И, словно это он был хозяином номера, а не я, прошел в комнату и уселся в кресло.
Я сомнамбулически проследовал за ним, на ходу делая опустошительные набеги на содержимое бутылки. К тому моменту, когда я устроился напротив полковника на диване, уровень в бутылке снизился наполовину.
- Начинайте, - сказал я, усаживаясь поудобнее.
- Первым делом, Чубчик, я вам вот что скажу, - полковник впервые назвал мое прозвище, и я удивился: значит, и ему оно известно. - Будь моя воля, я выдал бы вам премиальные, удвоенную сумму - поскольку Ружину деньги уже без надобности, его государство похоронит, потому что он был холост и сирота - и отправил в санаторий. Вы со своей задачей справились даже лучше, чем на "отлично". Вам, кажется, сам ихний бог помогал, так что все, что полагается по контракту, вы вполне заслужили.
- Прекрасная мысль, мой генерал! - я поднял бутылку, демонстрируя, что пью именно за это, и сделал могучий глоток. - Где же деньги?
- Не перебивайте меня, - он взглянул на меня серыми глазами, которые были гораздо холоднее голоса, и я заткнулся. - Я говорю, что это я бы так сделал. Потому что, хоть вы и считаетесь очень хорошим специалистом в одной известной сфере, в том, что здесь скоро начнется, - а, пожалуй, и уже началось, - вы дилетант. В этой войне у вас нет шансов остаться в живых, кроме одного - продержаться подольше, до того времени, пока вам не будет разрешено отправиться восвояси. Повторяю - это ваш единственный шанс. Но, к сожалению, не я солирую в нашем славном оркестре, так что вы этого последнего шанса уже почти лишены. Слишком мало у вас возможностей дожить до полудня завтрашнего дня, когда придет официальное извещение, что вы свою часть соглашения выполнили. Поэтому я позволю себе роскошь дать вам один совет: вцепитесь в жизнь зубами и ни за что не отпускайте ее до двенадцати часов пополудни. Если вы сможете это сделать, считайте, что у вас будет еще один День рождения. А мы потихоньку начнем отлавливать сектантов. Список у нас, слава богу, имеется.
- Нелегкую вы передо мной задачу поставили, мой генерал, - я снова отхлебнул из бутылки. - В этом городе, насколько я успел заметить, слишком много фанатиков. И все они так и путаются под ногами.
- Ну, - усмехнулся полковник. - Задача не так трудна, как кажется. Активно охотиться за вами они теперь все равно поостерегутся, потому что знают, что вы у нас под наблюдением. Но вам, конечно, все равно нужно быть начеку. А вот на счет того, что их слишком много... Вы полагаете, что чаще, чем следует по теории вероятности, сталкивались с сектантами? Ничего подобного. Вот цифры. У среднестатистического обывателя, прожившего в городе не меньше десяти лет, примерно две сотни знакомых, которых он может остановить при встрече просто для того, чтобы поболтать. Ежедневно, по принципу случайности, он может встретить трех из них. При этом он не ищет встречи. Вот такой расклад. А сектантов - три тысячи. Тем более, вы их активно искали. Тем более, что добрая половина из них теперь сама жаждет общения с вами. К тому же вы провели на улице гораздо больше времени, чем среднестатистический обыватель, а это значительно повышает вероятность контакта.
- Та-та-та, полковник, - сказал я, приканчивая бутылку. - Какие же выводы мне сделать из сказанного вами?
- Это уж вы сами решайте. Можете оставаться здесь, можете поменять место жительства - и то, и другое в равной степени безопасно. С одной стороны, сюда они уже вряд ли сунутся, но с другой, если им приспичит, они вас и на новом месте найдут. Но одно я скажу вам твердо. Возьму на себя смелость сказать. На свой страх и риск, потому что вы спасли не одну тысячу жизней и заслужили это. На время до двенадцати часов завтрашнего дня даю вам карт-бланш, Николаев. При встрече с сектантами поступайте так, как сочтете нужным. До двенадцати часов завтрашнего дня.
Т это было последнее, что я помню. Потому что ром и нервное напряжение взяли надо мной верх. Я не вырубился, потому что до самого последнего момента сознание мое оставалось ясным. Скорее, это было похоже на потерю сознания. Вот сидит полковник Ацидис, а потом его - р-раз - и выключили.