Первая подруга

 
Нынешняя Евпатория совсем не та, что запомнилась с детства...
Когда-то, в пик сезона, по вечерам, среди благоухающих роз и табака с петуньями, с оркестрами на балюстрадах и разряженной танцующей публикой, она была роскошной... То и дело раздавалось – «смотри, - Названов, видела?...»
Не помню всех актеров, что приезжали, были узнаваемы взрослыми и отчасти детьми, но впечатление присутствия бомонда осталось, как и невероятные ароматы ухоженных цветов, сливающихся с запахом моря и музыкой...
Розы всех сортов окаймляли набережную со стороны пляжа широкой полосой, по другую сторону, - между широкой асфальтированной набережной и узким тротуарчиком вдоль санаторных корпусов и особняков, между акациями, боярышником и другими деревьями-кустарниками, в их подножье, располагались клумбы и ковры из ноготков, петуний, высоких стеблей табака, с раскрывающимися в сумерках четырехлепестковыми пьянящими белыми цветками...Это безумство ароматов и красоты невозможно забыть...
Сейчас ничего этого нет... Пахнет свежескошенной травой меж деревьями, к коим присоединились платаны, раньше их не было. Чудесный травяной запах чуждый здесь, совсем не южный, средне-полосный, привычный, не изумляющий богатством красок...

       Днем же набережная наполнялась больными санаторскими детьми, около которых постоянно суетились несчастные мамы, снимающие поблизости жилье или переселившиеся на долгие годы лечения своих детей в наш город. Дети в инвалидных колясках с церебральными параличами, дети с полиомиелитом на костылях, в ходунках, в ортопедических ботинках..., дети с туберкулезным спондилитом, никуда не выезжавшие, лежащие годами в корсетах, учившиеся лежа...
Сейчас ничего этого тоже нет. Всесоюзная детская здравница превратилась в приятный курорт для всех. Но об этом позже. Потому что вспомнилось то, что не хочется упустить...

       На ул.им. Урицкого( это один из героев Гражданской войны, рано погибший и ничем как-будто не успевший себя потому запятнать), где я сейчас оказалась волею судьбы, жила когда-то моя первая настоящая школьная подруга Катя Вовченко.
Я не сразу вспомнила о ней. Только выбравшись за ворота двора, вдруг увидела арочный проем в ее двор, и все ожило...
Она появилась в нашем 2-м классе совершенно неожиданно и ошеломляюще.
Распахнулась дверь, и на костылях вошла крупная упитанная девочка с двумя толстыми каштановыми косами до попы и удивительно – ярким румянцем на щеках, сопровождаемая маленькой, худенькой, бледной, суетящейся мамой. Катя – молча, мама – быстро треща на малороссийском диалекте, всовывала ей в руки коробку, беспокоясь, что она забудет или не воспользуется ей... Катя проследовала на пятую парту первого от стены ряда, внешне невозмутимо спокойная... Я сидела на второй парте в первом ряду у окна, наблюдая за этим удивительным явлением с таким же живым интересом, как и все в классе...
На большой перемене Катя открыла коробку, и оттуда моментально разнесся дивный запах домашних котлет, от которого остальные дети чуть не попятили... Всем что-то давали пожевать в школу, но такого – никогда... Мальчишки вечно клянчили у девочек шматик хлеба, если повезет – с сыром, но о котлетах таких и дома никто не мечтал. Первые наглые попытки выклянчить кусочек Катя оборвала, не сказав ни слова. От ее взгляда можно было в стену впечататься. И от нее отстали, ворча, тихо ненавидя, но не высказываясь почему-то. От нее шла невидимая сила. Я видела, как трудно ей было съесть все, приготовленное мамой, но она, видимо, обещала и потому тщательно жевала, наливаясь еще более ярким румянцем. Что она переживала в этот момент, невозможно было представить...
Там были не только котлеты, обязательно сопутствовало что-то из овощей и сладкое (фруктовое?) на десерт,и в термосе – то ли морс, то ли компот маминого приготовления. Она краснела, напрягалась, но съедала все, что положено, с мужественной самоотверженностью...
Через какое-то время она стала иногда «забывать» дома свои коробки с обедом, но это заканчивалось плачевно. Тогда в большую перемену появлялась взволнованная мама, и пичкала Катю уже сама...
Ко всему прочему, Катя сразу стала отличницей. И это не прибавило ей популярности среди наших обалдуев. Но меня они не интересовали. Меня интересовала Катя. Потому что она проявляла невиданную самостоятельность, не обращая внимание на общественное мнение.
И чего ей это стоило, догадаться было трудно. Лишь потом я поняла, что это был долг перед матерью,- ее подвигом, ее самозабвенным служением, ее отчаянной борьбой с болезнью единственного ребенка. И подвести мать было для нее невозможным.
 Постепенно мы сблизились, и, узнав, что она живет по соседству, мы стали возвращаться домой вместе, я несла ее портфель, а ее мама, убедившись в моей надежности, перестала приходить за ней к окончанию уроков. Я провожала ее домой. А через полгода она стала ходить без костылей.
Катя провела в санатории, лежа в корсете, около шести лет, там и закончила первый класс. У нее был туберкулезный спондилит( повреждение позвоночника).
Все эти годы ее мать была рядом, оставив мужа в Днепропетровске, откуда он иногда наезжал в гости, и куда они вернулись через 5 лет нашей дружбы с Катей, когда стало ясно, что все страшное позади и никогда не вернется...
Я всегда знала, что мама охраняет ее здоровье, ее режим с верностью и непреклонностью сторожевого пса. Если я заходила невовремя, то , несмотря на все ее доверие ко мне, она не стеснялась сказать, чтобы я заходила только в определенное время – а сейчас Катя должна отдыхать или делать гимнастику или кушать...
Сама Катюша была верным и честным другом, может быть излишне строгим, мы часто ссорилась, расходясь во мнениях, но очень быстро мирились, доверяя друг другу.
Этим она нанесла мне непоправимый ущерб, заставив уверовать в искренность девчоночьей дружбы вообще.
После ее отъезда я осталась незащищенной доверчивой дурой, которую можно было легко обмануть...
Мало того, что семья отбила у меня изначальный спасительный рефлекс вранья, так еще и подруга первая попалась такая же стойкая... И осталась я один на один со всей ложью, что окружала меня...
Сначала мы обменивались письмами, но вскоре все заглохло. Катины письма стали отстраненными, я бы сказала, «надменно-столичными», у нее появился свой круг друзей, и я почувствовала, что главное, близкое ушло, меня уже нет у нее.
Это было больно, но отрезвляло, на последнее ее такое «казенное» письмо я не ответила.

У меня сохранилась ее фотография – ей около 5-6 лет, Она лежит в специальной кроватке с блестящим кокошником на голове, в нарядном расшитом платьице, наполовину скрытом одеяльцем, ее пухлые ручки в кружевах – поверх, держат какую-то новогоднюю игрушку, а круглое личико сияет счастливой улыбкой...