Тропа в этом месте раздваивалась. В сторону мелких кустов, пересекая поляну, - на просторы равнин. Или в другую, через овраг на холм, минуя вплавь реку, - в горы, которые будут становиться всё выше и круче с каждым переходом. Зверь остановился. Он ни о чём не думал. Свою дорогу он выбрал давно. На равнину идти нельзя. Где равнина, там поля. Вспаханные поля, по ним тяжело идти и следы невозможно укрыть листьями или ветками, невозможно замести пашню хвостом. К людям он не пойдёт. У людей ничего нельзя просто взять, там надо красть. Кража – это не охота.
Он любил охотиться. Если долго сидишь в засаде, почти не дышишь, следишь за ветром, чтобы вовремя поменять своё место, если не ешь и не пьёшь, тогда точно будешь сыт. Услышишь, как идёт косуля с детёнышем на водопой или самец, гордо потряхивая огромными рогами, подожмёшь ноги для прыжка, усилием воли пустишь в них кровь, чтобы не подвели от вынужденного застоя в жилах, и сделаешь красивый, мощный прыжок прямо на загривок, а там пустишь в ход зубы. Надо очень точно прыгнуть, ведь так трудно перехватывать челюсти, когда уже вцепился в шею, но не нашёл нужной артерии, которая должна была брызнуть тугой, горячей струёй прямо в горло – тут крайне важно не дышать, а то захлебнёшься.
Иногда охота бывает очень долгой. Долго идёт на охоте время, если добыча попалась молодая и сильная, но зверь знал: чем дольше охота, тем вкуснее еда, только одно плохо – насыщение наступает очень быстро после долгой охоты. Кажется, что уже сделал всё возможное, что всего уже добился. Думаешь: зачем много еды? Так хорошо жить, когда кого-то победил, так зачем еда? Зверь переступил с ноги на ногу, будто собирался прыгнуть на добычу. Добычи сейчас впереди не было. Он сам был сейчас добычей, но он знал: взять меня непросто, я умею думать. Страшен зверь, если умеет думать. Он не давал волю чувствам. Он хорошо знал, что чувства могут страшно помешать. Он ничего не чувствовал, когда уходил от своей самки с двумя маленькими детёнышами. Он знал: очень долго не будет хорошей охоты. На всех еды не хватит. Он просто облизнул их всех на прощанье, провел длинным, шершавым языком по загривку любимой, прижался лбом к её тёплому боку, слегка отпихнул от себя и ушёл.
Зверь понимал: он не должен ничего чувствовать. Он понимал это, но чувствовал. Сейчас он злился на себя за то, что помнит то, что тогда чувствовал. Это очень опасно. Сейчас он ничего не должен вспоминать, ему надо прыгнуть. Прыгать надо далеко, так далеко, как он никогда ещё не прыгал. Двуногие враги вырыли яму прямо перед развилкой. Они коварны и хитры. Они оставили ему дорогу. Дорогу, которая приведёт его на вспаханное поле. На то поле, на котором невозможно замести следы хвостом. Поле, где его будут ждать жирные, злые собаки, которых он совсем не боится. Он не боится собак, даже тогда, когда собак очень много, когда он даже не может их всех сосчитать. Только он хорошо знал одну вещь. Собаки – это значит, что будет выстрел.
Они заставят его присесть на задние ноги, они заставят его высоко приподняться над пашней, чтобы выставить вперёд когти, а затем…. Последует выстрел. Он знал, что он его ещё услышит. В него уже стреляли раньше. Он знал, что можно услышать как летит пуля, как она бьёт в грудь, как рвёт внутренности. Так рвёт, как не могут рвать мясо его когти. Зверь знал, что ни за что не пойдёт по этой дороге, по дороге, которую ему предложили. Это слишком просто, а он привык жить сложно. Он будет прыгать через яму, которую ему вырыли хитрые, только для самих себя, люди Он прыгнет через яму, которую он – конечно - видит, слышит, чувствует под валежником, которым они её укрыли.
Он прыгнет и уйдёт в горы. В горах прокормиться очень трудно, но можно. Можно прокормиться. Только одному. Даже на двоих не хватит еды в горах. Он будет в горах один. Всегда один, но свободен. Впереди его ждала свобода. Он прыгнул….