В тебе, душа моя, измеряю я время…
Впечатление от проходящего мимо
остается в тебе, и его-то,
сейчас существующее, я измеряю,
а не то, что прошло и его оставило…
Августин Блаженный
Она приехала на третий день после того, как пришел новый год.
Сердце начало колоть еще с конца декабря, когда она позвонила и сообщила, что приедет. Он удивился, как легко ей удалось полностью разрушить его душевный покой.
Все эти годы он клялся себе, что у них никогда, никогда ничего не было. Между ними стояли города, и время старательно сметало все, что когда-то было главным.
Он работал целыми днями, с головой погружаясь в ненужное, но она поселилась во снах, где не было тела, а лишь голая, жалкая, трепещущая душа плакала о том, что он отнял у нее. Он просыпался, скрипя зубами и бормоча проклятия, адресованные неизвестно кому.
Наконец, он выжил ее из мыслей, как ему казалось, навсегда. Потянулись ровные, спокойные, пустые месяцы. Он был доволен, если не считать раздражающей пустоты внутри.
Потом все начало заживать, затягиваться. Он встретил девушку и женился на ней. Потому что, как говорили родственники и друзья, «было уже пора». Они жили ни хорошо, ни плохо, старались понимать друг друга, и чтобы закрепить свою шаткую связь, завели ребенка.
Родился чудесный мальчик, с синими, как у него, глазами. Он души не чаял в сыне, отдавая ему все то, что не мог дать жене. Часто, глядя на него, думал, как бы был счастлив, если бы этого ребенка на руках держала не жена, а Она, возлюбленная, единственная. Рай, которого не было, но который был так возможен. Сначала это было больно, потом перешло в легкие, почти прозрачные мечты. Ведь она жила за океаном, и даже не знала, какая у них здесь погода. Его сердце успокоилось, понимая, что не стоит желать несбыточного.
Но она понимала все иначе. Она не искореняла его из сердца так мучительно, она просто забыла все трепетное, что связывало их, и оставила себе лишь приятные воспоминания. Поэтому ей было вовсе нетрудно набрать его номер и сообщить, что приедет взглянуть на его жену и ребенка.
- Буду рад тебя видеть, - онемевшие губы не хотели слушаться, словно она дотронулась волшебным посохом и заморозила его, превратила в ледяную статую.
Но внутри творилось совсем другое. Прежние чувства, столь тщательно закопанные в самые глубокие слои душевной почвы, радостно рванулись к ней, как ростки рвутся к солнцу. Он вспомнил все в одно мгновение.
На следующий день он понял, что наступает Новый год. Он, как ребенок, ходил по городу с широко раскрытыми глазами и готов был плакать, глядя на Санта-Клаусов с трубками в золотисто освещенных витринах. Он вспомнил, как они бродили по этому городу, взявшись за руки, и она нарочно закрывала глаза, чтобы показать, как доверяет ему. И он вел ее, счастливый, уверенный в себе, с нежностью глядя на крупные снежинки, которые не таяли в ее светлых волосах… Тогда он жил.
Сейчас тоже была жизнь, но иная, другого качества. Ему всегда казалось, что он видит мир одинаковым, из года в год. До тех пор, пока она не позвонила. Один ее голос заставил его душу загреметь сотнями нездешних водопадов, наполнил ее свежестью и дал ей шанс глубоко вздохнуть еще раз.
Он подробно, как юноша, вспоминал каждое мгновение с ней… Вспоминал, как впервые решился поцеловать ее, даже не совсем решился, а какое-то мучительно телесное чувство заставило крепко сжать ее тело в нежных доселе руках и прикоснуться к ее губам, перед которыми он всегда благоговел… После этого словно что-то местами поменялось в них обоих.
Он почувствовал, что ее рот, говорящий так уверенно и так искренне, оказывается, нерешителен и неопытен, и содрогнулся от счастья и боли, ощущая, как в него входит та самая блаженно-щемящая уверенность мужчины в своем господстве.
А она, похоже, все это тоже поняла, и постаралась сохранить свои позиции, начав целовать его в ответ. Он едва не улыбнулся, когда ее губы робко шевельнулись под его напором, когда они жалко попытались ответить тем же, изобразив собой что-то вроде искривленной буквы «О». Но сразу же после мальчишеской насмешки его захватило желание, столь сильное, что он, не зная, как быть, поспешно отстранил ее от себя и ушел, едва попрощавшись.
Он просто слишком берег ее. Он знал, что она девственница, знал, что она боится. А еще он знал, что она действительно доверяет ему. Хотя, как это могло быть, если она в свои семнадцать лет прекрасно понимала, что прежде всего нужно от нее мужчинам, а ему в то время было уже двадцать пять. Но она верила ему, скорее всего, потому что ей нужно было за что-то держаться.
Он хотел ее очень давно, но эта доверчивость обезоруживала его. Он готовил ее к тому, чтобы сделать своей, на что-то намекая, что-то объясняя, осыпая ее словами и подарками. Он видел, что она понимает его и помогает ему, как может.
Настал день, когда ему показалось, что она подготовлена.
Он очень хотел, чтобы этот вечер ей запомнился, но вышло иначе. Она мягко, но неожиданно решительно остановила его и попросила отвезти ее домой.
Он был удивлен – они встречались уже год, она восхищалась его крепким подвижным телом, его глазами, нежностью рук и губ, и никогда не скрывала этого… И потом, тело ее, вполне сформировавшееся, требовало от нее большего, чем поцелуи и невинные ласки. Казалось бы, все шло к близости, но что-то внутри заставило ее отступить.
Это был не страх, он точно знал – напротив, в ее глазах было странное спокойное сочувствие, такое же уверенное, как все остальное в ней, что не касалось ее-женщины – принципы, действия, отношения с другими людьми, религиозность…
Сочувствие! Как оно тогда оскорбило его! Он, состоявшийся человек (к тому времени у него была уже хорошая работа, которая приносила ему удовольствие и доход), сильный физически и по характеру, просто не мог вызывать сочувствия! Страх, желание, интерес, уважение, пусть даже ненависть, но не эту материнскую жалость!
Отвезя ее домой, он промчался через весь город до набережной, вышел из машины, сел на плиты под мостом и закурил. Он заставлял себя успокоиться, но на этот раз тело оказалось сильнее воли. Еще бы! Он год ждал этого дня, живя своими надеждами. Ему было больно.
Тогда была очень теплая, ветреная ночь, одна из тех, во время которых весна постепенно переходит в лето. Дым сигарет таял в черном воздухе, путаясь в смоляной листве прибрежных ив. Размышления не успокоили его, как обычно, а лишь зародили странную неприязнь к ней, будто бы она давно все знала и наблюдала за ним.
Но на следующий вечер он все же пошел к ней. Она встретила его без тени смущения, напротив, была очень приветлива и даже немного возбуждена. Он вдруг понял, что если сейчас уступит ей, то никогда не вернет себе ту сладкую власть над ней, которая делала его все это время счастливым. Она открыто забирала из его рук право решать.
И он не отдал его. Он исчез из ее жизни на две недели. Похоже, она очень много плакала тогда. Но она не пришла к нему и не сказала: «Возьми меня». Она сказала ему, наверно, про себя так: «Не хочешь, чтобы мы решали за нас вдвоем, решай один за себя».
Что-то такое сложное было в этом, что он понял – нельзя просто так прийти и попросить прощения.
Они вернулись друг к другу ненамеренно – просто столкнулись на улице, хотели пройти мимо, но не смогли, обернулись… Она села в его машину, посмотрела снизу опять непривычно и сказала: «Поедем к тебе». Очень строго сказала.
Он был поражен: она оказалась не девственницей. Он не находил слов, чтобы выразить возмущение и ужас, просто смотрел на нее и не понимал, как это возможно.
Она же закурила, небрежно держа сигарету своими детскими губами, будто не замечая его взгляда. Она ждала вопроса, потому что само ее признание предполагало попытку оправдаться, а оправдываются, как она любила повторять, только виноватые. Ее ресницы, наполовину опущенные, слегка трепетали.
- Кто. Был. До меня. – выдавил он наконец.
И тут она взглянула на него. Глаза были полны слез и прежней, такой милой неуверенности. Тонкие мочки ушей покраснели. Да, если кто-то и был, то один раз. Не больше.
- Как ты мог подумать? – прошептала она.
Он даже сел на постели.
Она повернулась к нему всем телом:
- У нас в роду ни у кого не было девственной плевы, - вдруг громко и раздельно проговорила она.
И неожиданно крупно задрожала, как загнанная лошадь. Озноб бил ее тогда минут двадцать, и он ничем не мог его остановить. Зачем-то искал коньяк, грел чайник, принес пуховое одеяло и осторожно завернул ее, неотрывно смотрящую пустыми глазами в потолок. Бегая по просторной квартире, он сквозь зубы клял себя на чем свет стоит.
«Такое может быть, может, может, - упорно вбивал он себе в голову. – Кажется, и в газетах о чем-то подобном писали…». Впрочем, ему не нужно было долго убеждать себя. Он хотел верить, что это так, и поверил.
Потом она немного успокоилась, нервная дрожь прошла. Она села в постели, держа обеими руками кружку горячего чая с лимоном и коньяком. Она смотрела на него нежно и размягченно.
- Прости меня, - прошептала она.
- Нет, это я должен просить прощения, - возразил он. – Но я не знаю, какие слова здесь подойдут…
- Не нужно, милый. Мы оба все хорошо понимаем. Но ведь я тебе по-прежнему нравлюсь?
Она отставила чай, неторопливо отвела одеяло. И пожирая взглядом ее, прекрасную, он осознал, что грубо расплескал ее, не успев испить.
- Ты красив… - задумчиво проговорила она, проведя ладонью по его щеке.
Как легко она простила!
Сейчас, вспоминая это, он вновь начал сомневаться. Правду ли она тогда сказала? А впрочем, какое теперь это имеет значение, когда их судьбы давно разошлись?
После этого случая она перебралась к нему. И, скорее всего, первая трещинка в отношениях образовалась сразу, как только они начали жить вместе. Они оба, независимо друг от друга, начали охладевать.
Она первая испугалась этого и сказала ему. Он успокоил:
- Ну что ты, просто у нас началась почти семейная жизнь. Мы не можем вечно с ума сходить друг по другу. Надо привыкать к тому, что мы вместе.
Она кивнула, но в ее глазах осталась настороженность. И он из упрямства ничего не стал менять в поведении. Напротив, чтобы приучить ее к новому стилю отношений, стал еще чуточку холоднее.
Потом они поссорились, она вернулась к родителям. Он прожил без нее неделю, не выдержал, приехал за ней и, не спрашивая ее согласия, резко дернул за руку в машину. Она опять ничего не сказала, и еще несколько недель продолжалась идиллия.
Она встречала его с работы, не возмущалась, когда он задерживался, все это время была весела и ровна. Они решили, что она будет поступать в институт на следующую осень, а пока просто похозяйничает в доме.
Незаметно для обоих, они начали слегка тяготиться друг другом.
А потом она стала опять преувеличенно нежна и ласкова ним, но ее глаза были виноватыми – с каждым днем все отчетливее.
Он очень хотел спросить, в чем дело, но все как-то не решался, оттягивал очередной тяжелый разговор, маскировал тревогу насмешками над ней и бурно расточал ей ласки.
Однажды она просто сказала ему, что уходит, и он удивился, что внутренне к этому готов. Он помог ей собраться и лишь на пороге спросил ее, к кому она уходит. Она ответила, что познакомилась через Интернет с американцем, и со временем оба поняли, что жить друг без друга не могут. История, похожая на розовый рассказец в глянцевом женском журнале…
Он не поверил, подумал, что она вернется, не пройдет и недели, но она уехала с американцем в Калифорнию, а через год сообщила о свадьбе по телефону.
С этого дня для него началась та ненастоящая, изнуряющая жизнь, которой он жил до ее второго звонка.
Он не хотел посвящать жену в свои мысли, потому что твердо знал – она попыталась бы его понять, но не смогла бы. Ее душа не приняла бы такого. Он с трудом решился даже на то, чтобы просто рассказать ей о предстоящем визите.
- Наташа, - весело сказал он как-то вечером. – на новый год у нас будут гости, и не простые, а заграничные.
Жена слегка приоткрыла наивный пухлый рот и с недоумением ответила:
- У меня нет знакомых за границей.
- Это моя знакомая, подруга детства. Мы с ней общались, пока она не переехала к мужу в Америку.
Наташа зачем-то крепко прижала к груди маленького Никитку, который уже засыпал у нее на руках. Было видно, что она растерялась.
- Но… Ведь у них же все по-другому… Как мы будем ее принимать?
- Брось, - беспечно ответил он. – Это свой человек, с ней церемониться не надо. Думаю, она просто заедет взглянуть, как мы живем, и все. Она очень хотела посмотреть на нашего сына.
Он сказал это вечером, а ночью вдруг вспомнил, что теперь у него действительно все по-другому. Она видела его самоуверенным, немного надменным и успешным человеком. Тогда у него была своя квартира…
Все изменилось около двух лет назад, когда его младшей сестре понадобилась срочная операция. Он отдал половину своих сбережений, но операция в одной из московских клиник не помогла. Врачи посоветовали отправить больную в Австрию на длительное лечение. Сумма, которую они назвали в качестве ориентировочной, не оставила сомнений в том, что ему придется выбирать между своим домом и жизнью сестры. Родители жили небогато, и, дабы не шокировать их, он даже не стал называть им никаких цифр. Просто сказал:
- Я этим займусь.
Перспектива переехать к родителям его не пугала – они были в превосходных отношениях – но все же терялась существенная часть жизни, которую он налаживал все эти годы. Уходило что-то свое, личное, почти кровное. Но никакого выбора он перед собой, разумеется, не ставил.
Он поехал с сестрой в Австрию, где провел около трех месяцев. Сестра после операции поправлялась медленно, постоянно просилась домой, к родителям. Она не привыкла к брату и немного стеснялась его. Нужно было возвращаться, но возвращаться, по большому счету, было некуда.
За эти три месяца его уволили с работы, денег на счетах едва-едва оставалось на жизнь.
Но он был доволен, что его сестре больше ничего не угрожает, и с легким сердцем начал все заново.
Нашел новое место, со временем снял квартиру. Новая работа не давала и пятой части прежних доходов, приходилось экономить на всем, к чему он совершенно не привык.
Повышений по службе не ожидалось. Когда он женился, ему пришлось привести жену в съемную квартиру с холодными батареями и сквозящими окнами. Туда же из роддома они привезли своего первенца. Жена не жаловалась, они жили дружно и как-то ровно. Ребенок рос, они постепенно налаживали свой быт, но с тем, что было раньше, его существование не шло ни в какое сравнение.
И вот сейчас он понял, что она ничего об этом не знает, что она помнит его прежним. Понял, и испугался.
Она, по своей привычке удивлять, не позвонила из аэропорта. Просто появилась на пороге – улыбающаяся, сверкающая белоснежными зубами и драгоценностями в ушах и на шее, с огромным пакетом в руках. Когда-то у нее были светло-русые волосы, теперь она стала шатенкой, да еще и кудрявой. Воистину, ее было не узнать. От нее веяло самоуверенностью богатой замужней дамы.
Когда раздался звонок в дверь, пошла открывать жена – она думала, что это кто-то из соседей.
Он вышел позже и удивился разнице между своей полной, скромной и немного неуклюжей женой и этой красавицей, какой она не была раньше, просто и дорого одетой, с таким приветливым и, в то же время, жестковатым взглядом. Да, она изменилась. Так сильно, что даже глядя на нее, он не мог вспомнить прежних ощущений. Вообще никаких. Это обрадовало его, но ровно настолько, насколько ему было не жаль прошлого.
Он даже не нашел в себе сил оказать ей радушный прием. Пока она весело болтала с его женой и разглядывала ребенка, он молча стоял рядом, не заставляя себя улыбаться. Потом отправился на кухню, остановился у окна и уставился в темноту.
Она ни единым жестом, ни единой гримасой не высказала своего удивления относительно его теперешней жизни, но тем не менее он был уверен, что она удивлена.
Было так неприятно, что он поморщился. Хотелось, чтобы этот фарс поскорее закончился. Он сразу заметил ее короткие ищущие взгляды и понял – эта женщина не счастлива в браке и еще не потеряла надежды стать счастливой. Уж не с его ли помощью?
Чего доброго, она вообразила себе, что его жена – ей не конкурентка. Неприязнь к ней возрастала по мере того, как приходили новые, обличающие ее соображения.
Потом они долго ужинали вместе, разговаривая на общие темы. Чуть позже пришли его родители, жаждавшие посмотреть на нее. Как и он, они не видели ее много лет.
Особенно она нравилась его маме, которая мечтала, что она станет ее невесткой.
Она ела, улыбалась, отвечала на вопросы, много рассказывала о своей новой жизни…
Потом, улучив момент, подошла к нему и прошептала:
- Пойдем курить.
Как в старые добрые времена, когда они еще только начали встречаться, ее глаза заговорщически блестели. Ей срочно нужно было поговорить наедине.
Он даже не задумался ни на секунду, просто сказал:
- Нет.
И она уехала на третий день после того, как пришел Новый год.
Зима-лето, 2008