- Тугие струи ветра ударят в крылья твои, рванется вниз земля, а небо приблизится. Солнца лучи позлатят крылья твои, и замрут в восхищении люди внизу.
Камешек поднырнул под ногу, я споткнулся и тяжелый тюк хлопнул меня по затылку, заставив закрыть рот и отвлекая от речей Учителя. Подъем по узкой горной тропе сам по себе не сахар, а с неподъемным тюком за спиной – вдвойне. Тут уже не до сказок старика, хоть и страсть как хочется их послушать.
- Осторожнее, мой мальчик, - взволнованно закудахтал сзади мой спутник. – Если ты упадешь, то и сам разобьешься, и все в тюке переломаешь. Мне будет жаль и тебя, и дела последнего десятка лет моей жизни. Мое сердце не выдержит двойной утраты. Прошу тебя, умоляю, смотри внимательнее под ноги.
Как же, сломать каменную лозу – это придется очень постараться. Хотя – я невольно покосился вбок, под склон горы – если скатиться вниз и собрать по дороге все валуны, то до подножия точно докатится мешок с перемолотыми костями и второй, парусиновый сверток с мелкими щепками внутри. Зябко передернув плечами, я поправил лямки на плечах и устремил взгляд на вьющуюся под ногами тропинку, стараясь не отвлекаться на рассуждения и причитания постукивающего за моей спиной посохом Учителя.
- Сегодня мы поднимемся на вершину этой горы. А завтра утром ты увидишь, насколько прекрасны наши края. Особенно в лучах восходящего солнца. Увидеть наши поля и села, реки и города с высоты полета орла – это ли не деяние, достойное славы в веках! Воспарить гордыми драконами в небесной сини – это ли не достойно сынов человеческих, покорителей стихий! Легенды, воспевающие этот полет будут рассказывать во всех странах, от заката до восхода.
Старик сел на своего любимого конька. Его рассказы о полетах можно слушать бесконечно, вот уж что что, а рассказывать он умеет. А с хорошим рассказом и дорога кажется короче.
- Учитель, мы сегодня растянем крылья?
- Нет, Эйкарт. Завтра. – Учитель остановился, тяжело опираясь на посох, задумчиво свел брови к переносице. – Да. Завтра. С первыми лучами солнца начнем собирать каркас и растягивать крылья. Если это сделать с вечера, то ночная роса может пагубно отразится на всей конструкции. Конечно, каменной лозе сырость не страшна. Парусина провощена, ей тоже ничего не будет. А вот сухожилия могут растянуться. И все может рассыпаться в воздухе. Поэтому – завтра.
- Учитель, а разве мы будем скреплять сухими сухожилиями? По-моему, если намочить, а потом дать высохнуть – то крепче будет. Мужики, вон, так и делают, когда лошадям сбрую готовят. А мы бы с вечера все связали, оно бы ночью намокло, а утром само и стянулось.
- Эх, хитрован, - улыбаясь, погрозил мне пальцем старик. Ветерок взметнул седой клочок его бороды. – Так и скажи, поспать с утра хочешь. Если ты моченным связываешь, а потом высохнуть даешь – тогда да, тогда жилы крепко схватят. А ты хочешь сухими связать, да потом чтобы намокло да высохло. Так оно же у тебя только сверху намокнет, а снутри сухим останется. А потом сверху высохнет и прижмется, а внутри неприжатым останется. Это вот все равно как ты себе на ноги батькины сапоги оденешь, а ноги тряпицей не обвернешь. Так у тебя ноги и будут внутри болтаться. И ноги собьешь, и сапоги потеряешь. Ну, хватит отдыхать, пойдем, немного уже осталось. Нам до темна расположиться надо успеть.
Тропка вывела на полянку, окруженную кустами. Немного выше, чуть приподнимаясь над верхушками кустов, темнела вершина горы. Отбытые кресалом искры упали на трут, и вскоре старое кострище расцвело лепестками нового костра. Старик молча внимательно проследил, как я срезанными ветками закрываю парусиновый тюк, выливаю из баклаги в котелок воду, и ставлю варить похлебку, а потом неторопливо пошел к кромке начинающегося шагах в двадцати от края поляны обрыва. И там, оперившись на посох и устремив взгляд вниз, в подкрашенную розоватыми тенями угасающего дня долину, замер. Я забросил в закипающую воду две горсти крупы, и подошел к нему.
- Вот бы откуда, Эйкарт, полететь. И мы обязательно полетим. Завтра попробуем над кустами, а потом и отсюда полетим. Как, не забоишься?
- А чего, Учитель, если уж оно полетится, то везде полетится. И над кустами, и над обрывом. Коли над кустами не упаду, то и тут тоже полечу.
- Нет, ученик. Ветры – они везде разные. Если, скажем, струя воздушная над рекой или над озером проходит, то она влажная, мочится от воды. Если из пустыни или каменного каньона на южном склоне горы – то наоборот, горячая и сухая. А если над ледниками прошла, или через Темное ущелье на северном склоне – то напитывается воздушная струя дыханием зимы. Птица, в такую струю попавшая, замерзнет и камнем с неба падет. Ну, не буду тебя пугать преждевременно, завтра ты сам все попробуешь и увидишь. Да и не дуют ветра в эту пору через Темное ущелье. Что там наш ужин, готов?
Утром меня разбудили, едва забрезжил рассвет. Не хотелось вылезать из теплоты походного шерстяного плаща в рассветный холод, но Учитель, кутаясь в свой подбитый заячьими шкурками плащ, поторапливал. Костерок почти погас, и первым делом я принялся раздувать огонь. Накидал на тлеющие угольки сухой травы, коры и мелких веточек, а когда огонь разгорелся – сгреб срезанные ветки, служившие ночью ложем, и в несколько приемов забросил их в огонь.
Столб густого молочного дыма потянулся вверх. Поднявшись над кустами, он начинал изгибаться, а затем воздушные струи подхватывали его, и, разметав на клочья, уносили с собой.
Первые лучи солнца застали нас почти на вершине горы. Приютившая нас ночью полянка осталась внизу. Тонкие и прочные прутья каменной лозы я, следуя указаниям старика, раскладывал прямо на склоне. Потом связывал их скользкими намоченными жилами. Потом к получившейся конструкции натягивал и привязывал провощенную парусину. Когда солнце поднялось в полдень, крылья были готовы. Конструкция напоминала раскинувшую крылья гигантскую летучую мышь. Человек, то есть я, должен был висеть в ремнях под каркасом с натянутым полотном и, по замыслу Учителя, управлять посредством привязанных спереди, сзади и по бокам конструкции, прочных кожаных ремней.
- Я научу тебя летать, мой мальчик. Я всех людей научу летать. – Старик закончил свой обряд-заговор над созданным аппаратом, и теперь мы с ним сидели и дожидались, когда солнечные лучи высушат скрепляющие жилы на перевернутых прутьями вверх крыльях. – И люди станут подобны птицам или драконам. Да! Мы будем парить в поднебесье вместе.
О чудаке, который собирается научить людей летать я услышал еще год назад. И пришел к нему, и попросился в ученики, заявив, что хочу научиться летать. Меня, на удивление, сразу приняли. Вероятно, по той причине, что гибель при испытаниях летательных приспособлений и конструкций пятерых учеников за последние три года отнюдь не способствовали наплыву нового народа. И вот уже год я оставался единственным учеником старика.
Старик из-под ладони вглядывался куда-то вниз, а потом подозвал меня и показал на кучку похожих на муравьев черных точек, столпившихся у подножия горы.
- А вот и зрители пожаловали, - усмехнулся он. – Проверь, как там жилы, высохли?
- Да, вроде бы высохли. А что им нужно, всем этим людям?
- Они просто пришли посмотреть. Если у нас опять ничего не получится – им будет повод посмеяться и поупражняться в остроумии за наш счет. А если получится – тогда они и начнут разносить весть, что люди научились летать. Конечно, при этом прибавят, приукрасят, может быть поставят это и себе в заслугу тоже. Но это все потом. А сейчас пойдем, я тебе расскажу, как надо летать. Когда я завяжу на тебе ремни, то ты оттолкнешься ногами посильнее, как будто прыгаешь, и полетишь вниз. Полотно крыльев удержит тебя в воздухе. Ты утром видел, как воздушная струя развеяла дым костра? Вот эта струя и поддержит твои крылья и тебя. А потянув ремни, ты сможешь немного изменить направление полета. Ну, что, готов, мой мальчик? Не будем заставлять этих людей внизу ждать.
- Да, Учитель, не будем. – Я посмотрел на белеющие парусиной крылья, с тонкими черными черточками каркаса, подошел сзади к старику и положил ладони ему на плечи. – Я готов, не будем никого заставлять ждать.
Правая ладонь легла на покрытый седыми волосами затылок, левая, сгребая в горсть волосы белой бородки, обхватила подбородок. С глухим звуком сомячьего квоканья лопнул шейный позвонок повернутой назад головы. Обмякшее тело упало мне под ноги.
В открытых глазах застыло небо, я перерезал жилы, резал твердые прутья каркаса и ткань парусины, оборачивая словно коконом вокруг человеческого тела.
- Извини, старик, но по другому было нельзя. Люди должны ходить по земле, тритоны должны плавать, а драконы летать. А такие как ты нарушают этот установленный порядок. Вы научились плавать. И что стало с тритонами и русалками? Вы и их стали учить плавать. Вернее, вы их стали учить, где им можно плавать, а где нет. Как им жить и как им плавать в присутствии людей. А тритонов не надо учить плавать.
Я полюбовался на сваленные кучей, некогда гордо раскинутые, крылья, и их создателя в середине этой кучи. Потом снял с себя одежду, увязал в узел, а узел повесил на шею.
- Не будем заставлять людей внизу ждать. Они ведь хотели увидеть полет?
Широко распахнулись золотистые крылья, наполняясь, словно паруса, ветром. Ноги оторвались от земли, поджимаясь к туловищу, а крылья уже жили своей жизнью, играя с ветром, заставляя тело оставаться на месте.
- Не надо учить тритонов плавать, а драконов летать. Люди пусть ходят по земле. Прощай, Учитель! – я плюнул в кучу парусины, жаркое пламя занялось мгновенно, став погребальным костром человеку, чуть было не научившему людей летать. И развернулся в сторону склона, туда, где, задрав головы вверх, стояли люди.
Тугие струи ветра ударили в крылья мои, рванулась вниз земля, а небо приблизилось. Солнца лучи позлатили крылья мои, и замерли в восхищении люди внизу.