Это было

       Фараону души моей посвящается.
       

Мне снилось море. Будто я сижу на большом плоском камне, обхватив руками согнутые в коленях ноги, и слушаю прибой. Синие, сверкающие на солнце волны упруго накатывают, с шипеньем разбиваются о берег, и, вновь возвращаясь в море, глухо рокочут, играя с мелкой круглой галькой. Я слушаю этот рокот, пытаясь понять, что же он мне напоминает, пока не осознаю, что я сплю, и мне снится сон; пока рокот моря не превращается в глухой, но мелодичный перестук глиняных шариков в керамических бубенчиках на ногах моей служанки.
Я приоткрываю глаза. Через тончайшую ткань полога мне видна противоположная стена, на которой хитроумно устроены часы. Через отверстие, забранное прочной сетчатой тканью для защиты от насекомых, ящериц и змей, проникает солнечный луч и попадает в розетку из лепестков отполированного до блеска металла. Розетка устроена так, что с какой бы стороны не падал луч, он всегда отразится на стену, где расположена шкала из раскрашенных в разные цвета бамбуковых палочек. Цветов семь, и время поделено на семь неравных частей, соответствующих каждое своему цвету. Время рассвета показывает красная палочка, ведь все знают, что солнце встает в красном, пурпурном облачении. Затем, поднимаясь, оно становится оранжевым, освещает желтые воды Нила, и само становится желтым. Когда палящая жара спадает, изумрудно-зеленые поля ждут работников, и на это время укажет зеленая палочка. В еще более прохладное время раскрываются голубые цветки льна. Они очень нежные и боятся разящих солнечных лучей. Синяя палочка соответствует времени, когда небо становится густым, бархатным, и таким же синим, как глаза нашего Великого Фараона. Фиолетовая палочка никогда не бывает освещенной солнцем, но она, самая нижняя из шкалы, ярко светится при зажженной масляной лампе, стоящей на низкой подставке у стены. А еще каждый цвет соответствует цвету внутренних огней человека. Мы их не видим, но они есть. От этих огней зависит работа органов человека. Человек может управлять этими огнями, если знает, в какое время и на какой огонь следует направлять свой мысленный взор, умеряя силу того или иного огня, или разжигая его. Я узнала об этом от моего отца. Он придворный астроном. Он посвящен в тайны бытия, и мудрость его так глубока, как небо, своей глубиной уходящее в беспредельность. Он учит меня тому, что считает полезным для меня в моем возрасте. Мне очень нравятся наши беседы. Отец говорит негромким ровным голосом, иногда чертит на дощечке, покрытой черной матовой краской, белым камнем разные фигуры и знаки. Эти знаки иногда немые, а иногда их можно петь или произносить. Иногда значок представляет собой целое слово, например, «крокодил». Я помню, как отец показал мне этот значок, и как я испугалась. Мне казалось, что стоит мне протянуть палец, как нарисованный значок, как маленький зубастый зверек схватит его. Но тогда сама я еще была маленькой. Теперь же со дня моего рождения великий Нил разливался тринадцать раз. Теперь я понимаю, что значки не могут кусаться. Они отображают не сами предметы, а только их названия. С самого детства мне очень нравится играть с этими значками. Любой из них можно поставить рядом и наблюдать, как возникает другая маленькая жизнь. Я рисую на дощечке значки «рыбак», «лодка», «Нил» и вижу мысленно, как какой-то рыбак ловит рыбу в Ниле. Для меня он такой же живой, как если бы я наяву вышла к Нилу и увидела настоящего рыбака. Отец называет мои записи сочинительством, а меня сочинительницей. Иногда он от души смеется над моими рассказами, а иногда задумчиво гладит меня по голове. В его темно-фиолетовых, почти черных глазах я не всегда могу увидеть его мысли, но моей душе передается его состояние, и я, молча прильнув к нему, отрываюсь от земли и витаю где-то в немыслимой дали, совершенно не похожей на привычную действительность. И так сладко, так светло и печально сердцу, что, не вынеся этих чувств, я глубоко со всхлипом вздыхаю, чем привожу в себя отца. Тогда он просветленными, полными любви глазами смотрит на меня и говорит: «Ну, пойдем гулять?» Если у отца есть время, то мы садимся в лодку и отправляемся путешествовать по реке. Больше всего я люблю навещать небольшую заводь, где растут лотосы. Эти цветы приводят меня в восторг.


Отец останавливает лодку и мы молча любуемся цветами, чувствуя их прикосновения к нашим сердцам. Это время густой синевы, благоприятное для созерцания и сосредоточения. Иногда, взглянув на отца, я замечаю, как между его черных бровей вспыхивает яркая синяя звезда. Я замираю в восхищении – так невыразимо красив в это мгновение мой отец: темно-коричневая, с мягким красноватым оттенком гладкая кожа, большие, удлиненные, слегка поднятые у висков фиолетовые глаза, густо опушенные черными ресницами; гармоничный нос; красивой формы, четко очерченные губы. Его прекрасное лицо освещается изнутри благородными мыслями, и для меня оно самое привлекательное на свете… Пожалуй, есть еще одно лицо, на которое я могу смотреть с таким же восхищением. Это лицо Фараона. Только с отцом всегда легко, в присутствии же Фараона я ощущаю смущение и непонятную робость. Мне нравится глядеть на него, но тогда, когда он бывает занят с отцом и не смотрит мне прямо в глаза. Когда же он подзывает меня с каким-нибудь вопросом, слегка наклоняется ко мне и устремляет мне прямо в глаза свой синий-синий взгляд, на меня словно обрушивается волна, которая закручивает и утаскивает в глубину. Фараон замечает мое состояние, слегка прикрывает глаза и терпеливо спрашивает снова. Я прихожу в себя и отвечаю. Но тот час же мне хочется убежать в свою комнату, потому что всякий раз при встрече я переживаю сильное волнение. Оно мне не понятно, и, оставшись одна, я сажусь в свою любимую позу - крепко обхватив руками колени, и пытаюсь проникнуть внутрь себя, чтобы суметь разглядеть, что творится в моей душе. Но обычно я вижу одно и то же: черноту и яркие вспышки красного и синего цвета. Они мелькают так же, как мечутся мои мысли: «Какой у него взгляд! Он пугает меня! Нет, это не страх, но что же?!» Вот и опять, стоило мне представить глаза Фараона, как горячая волна неразгаданного чувства прокатывает по моему телу от макушки до кончиков пальцев ног, и, вернувшись, успокаивается у сердца, слегка толкнув его.
Снова раздается шуршащий звук керамических бубенчиков, и входит служанка с теплым молоком для меня. Я не больна, но из-за женского недомогания, которое случилось со мной впервые, мне велено оставаться в постели, пока за мной не придет отец. Наконец он появляется, приветственно прикасается ладонью к моему лбу и ведет в купальню. Добавив в бассейн несколько капель приятно пахнущей жидкости из блестящего пузырька, приказывает войти в воду и несколько раз погрузиться с головой. После бассейна, осушив тело, я надеваю принесенную отцом белоснежную тунику из тончайшего льна, отороченную тонкой красной полоской на груди и по подолу. Материя тоже источает нежный запах. Я чувствую необычность во всем, вижу торжественность отца, но не задаю вопросов, а молча следую за ним.
Через крытые галереи мы идем в Большой Дом, где служит отец и другие помощники Фараона, где Сам Он принимает народ, где совершается все важное и великое. Я не знакома со всем внутренним расположением Большого Дома, но знаю, где находятся обсерватория, библиотека и малый приемный зал. Сейчас отец ведет меня незнакомыми переходами. Наконец мы оказываемся в небольшом полукруглом зале. Он залит розовым рассветным солнцем и, кажется, весь горит, отражая солнечные лучи от белых стен и пола. Пол выложен мозаикой, изображающей животных; на противоположной от входа стене – знаки и изображение луны в различных ее фазах. В центре – полная луна, поддерживаемая большими рогами.



Я успеваю рассмотреть только это, потому что раздается высокий чистый звук и из незаметного бокового входа появляется женщина. Меня поражают ее волосы – они необыкновенной длины. В них вплетены серебряные нити, которые, ниспадая вдоль всего стройного тела, одетого в облегающую белоснежную тунику, создают вокруг женщины мягкое сияние. Такое же мягкое доброжелательное сияние исходит из ее глаз. Она касается ладонью моего лба, и я понимаю, что должна следовать за ней. Я оборачиваюсь к отцу и вижу его любящие глаза. Он берет мои руки в свои и говорит: «Сегодня один из твоих великих дней – твое женское Посвящение, поэтому я привел тебя сюда. Ступай за Тау». Я чувствую, что его любовь окружает меня, и, поборов волнение, оставляю отца. Жрица, слегка кивнув мне, направляется к тому же входу, откуда появилась. Мы входим в небольшое помещение. Это такая же белая, как зал, комната и так же хорошо освещена. Но на стенах гораздо больше знаков и рисунков. Тау усаживает меня в плетеное кресло и сама садится напротив меня.
- Твой отец сказал, что сегодня у тебя великий день, и это так. Сегодня в тебе проснулась женщина. Женщина есть Сосуд Жизни, и, теряя в первый раз кровь, она становится подобной Нут, дающей жизнь. Рождаясь мужчиной или женщиной, человек несет в себе великое божественное предназначение. Продолжение рода только одна из миссий человека, но от сознательного принятия ее важности зависит очень многое. Я буду помогать тебе постигнуть истинный смысл того, что на первый взгляд кажется простым или непонятным.



Тау встает, подходит к стене с изображениями и подзывает меня к себе.
- Смотри, все сущее питает космическая энергия, как солнце питает светом живущие на земле организмы. Но не все в одинаковой степени могут принять эту энергию, или солнечный свет, вот как на этой картинке. – Тау показывает на изображение Гора, под ним зерно, бутон и раскрытый солнцу лотос.
- Каждый вбирает в себя столько, сколько может вместить его сознание. Но иногда духовные силы в человеке резко устремляются вперед, желая вырваться из объятий телесной оболочки; тогда наступает перекос сознания, человек тяготится телом, его физиологические процессы кажутся ему грубыми и несовместимыми с духовным устремлением. Чаще всего это случается в твоем возрасте, в пору полового созревания. Чтобы молодые люди могли избежать физических и нравственных страданий, мы проводим их через посвящение. Посвящение – это принятие высоких космических энергий, которые, соединяясь с их собственными, дают вспышку, озарение и расширение сознания. Это еще не значит, что человек достигает всеведения. Посвящение лишь помогает вместить взаимодействие и неотделимость двух великих Начал: Духа и Материи, духовного и телесного.
Глаза Тау черны, как ночь, но как ночь освещена светом звезд, так глаза Тау светятся пониманием моего неизреченного состояния. Я вижу, что ее понимание так велико, что оно не нуждается в моих излияниях о непонятной тоске, о чувстве утраты чего-то светлого и чистого, о желании спрятаться от всех, и в первую очередь от самой себя, которое пришло, когда я проснулась от неприятного ощущения влажности и увидела яркое пятно на постели. С помощью служанки постель снова была чиста, а пришедший отец успокоил меня, но чувство нечистоты не ушло. Я вижу, что отражаюсь в глазах Тау вся целиком, и мне становится легко. Мне вдруг приходит мысль, что, наверное, так же легко бывает с собственной матерью, но я не помню ее. Тау улыбается мне глазами, берет за руку, и мы идем длинным темным коридором, который заканчивается совсем маленькой комнатой, освещенной лишь лампами, укрепленными в четырех углах высоко под потолком. Но света достаточно, и я вижу каменное ложе с выдолбленным в нем гладким углублением в виде фигуры человека с раскинутыми в стороны руками. По бокам от ложа в изголовье стоят два странных блестящих прибора.
- Не бойся ничего, - говорит мне Тау, - ляг лицом вверх.
Я опускаюсь в ложе. Оно не столь жесткое, как ожидалось. Легкое дуновение – это Тау набрасывает на меня прозрачное покрывало.
- Смотри вверх и сосредоточься на самом высоком для тебя.
Я устремляю глаза вверх и вижу сквозь ткань не потолок, а темно-темно синее пространство. Невольно думается о Фараоне, его глазах. Пространство вспыхивает яркими звездами – золотыми и серебряными, начинает расширяться и приближаться. Или это я начинаю падать в него? Снова вижу глаза Фараона – лучистые, совсем не пугающие. Сердце наполняется восторгом, возникает ощущение стремительного полета – в ушах шум, мелькание в глазах, затем ослепительный белый свет, и я проваливаюсь в густой светящийся туман…
- Можешь встать, Э-бер.
Э-бер, что означает Ласточка, - мое имя. Так назвала меня мама. Неужели это ее голос я слышу?
Я открываю глаза, вижу комнату, освещенную лишь светом ламп. Но ведь только что был яркий свет дня, и еще что-то дивно хорошее, родное. Или я спала? Надо мной склоняется женское лицо, и я узнаю Тау. Она улыбается, подает мне руку и повторяет: «Можешь встать».
Я поднимаюсь с ложа. Комната кажется незнакомой, хотя я помню ее и не замечаю в ней перемен. А вот Тау стала мне ближе. Я чувствую исходящие от нее теплые волны любви. Она берет меня за руку, спрашивает, не кружится ли у меня голова, приводит в белую комнату и усаживает в кресло.
- Несколько дней ты поживешь со мной.
- Здесь? – я окидываю взглядом почти пустое пространство.
- Нет, - смеется Тау, - у меня есть дом. Это недалеко отсюда. Сейчас тебя проводят туда.
Тау нажимает значок на стене и появляется девушка, которой Тау поручает меня. Снова незнакомыми галереями мы выходим из Большого Дома и оказываемся в тенистом саду. Здесь прохладно, много цветов и птиц. Аллея, по которой мы идем, упирается в канал с чистой водой, через него перекинут изящный мостик. За мостиком аллея превращается в неширокую улицу, такую же тенистую и цветущую, как сад. По обеим сторонам располагаются дома. Они похожи на наш с отцом дом – такие же белые, с плоскими крышами. Мы входим в третий по счету дом и оказываемся во внутреннем дворе. Девушка показывает мне комнату, приносит фрукты и оставляет меня. Некоторое время я отдыхаю, расслабившись на удобном ложе, затем выхожу в сад. Цветник разбит таким образом, что цветы собраны по тонам. Сейчас меня тянет окунуться в волны желтого, и я усаживаюсь в беседке, увитой мелкими цветами медового цвета. Они и пахнут сладковато. Сегодня все не так в моей жизни, но это меня не пугает. Я словно нахожусь в стороне от самой себя и наблюдаю за всем. А что есть Я? Вот эта, что сидит в беседке, или та, что будто бы стоит в стороне и наблюдает? Та, что чувствует, или та, что мысленно анализирует происходящее? Я и этот сад, я и люди, которых я знаю, я и сама Жизнь, что это все значит для меня и для других?
- Э-бер, если хочешь, подумаем вместе, – я запуталась в своих мыслях и рада появлению Тау. Она садится рядом на низкую скамеечку. Ее волосы собраны в пучок на темени и перевиты мелкими бусами из желтых прозрачных камней. И наряд на ней другой – длинная белая туника заменена на короткую песочного цвета, открывающую стройные ноги, обутые в легкие сандалии. Тау мне нравится, и мне хочется быть похожей на нее. Мы молча сидим рядом, затем я задаю пришедшие мне вопросы.
- Ты не будешь против, если сейчас я не стану отвечать тебе на них? – спрашивает Тау. – Пусть пройдет время.
  Я соглашаюсь.
Следующие дни похожи на те, что я проводила дома: занятия, прерываемые прогулками и купанием в бассейне. Тау со мной почти все время. Она рассказывает мне о женском теле, о влиянии звездных лучей, луны и солнца на его развитие и работу органов. Поясняет, почему женское тело отличается от мужского, в чем особенности обоих, своеобразие и красота каждого. Учит, как развивать мышцы, делающие крепкой спину, что позволяет внутренней энергии течь беспрепятственно и ровно. Учит держать равновесие, стоя попеременно то на одной, то на другой ноге, или двигаясь по тонкому бревнышку, поднятому над землей на небольшую высоту. Учит сосредотачиваться на определенных органах, помогая им правильно работать.
- Ты играешь на флейте? – спрашивает Тау. Я отвечаю утвердительно, и Тау приносит две флейты, протягивает одну мне, затем берет высокую ноту, кивает мне. Я повторяю звук и жду следующий. Затем, по знаку Тау мы берем звуки в унисон, и я запоминаю ритм и длительности. Тау опускает руку вниз, и я понижаю тональность. Тау встает и, не переставая играть, начинает танцевать. Ее тело изображает то тростник, колышущийся на ветру, то величавую цаплю, то грациозную кошку. Кивком головы и выразительным взглядом она подзывает меня, и я присоединяюсь к танцу. Я не отрываю глаз от Тау и пытаюсь не упустить ни одного движения, но мне это с трудом удается. Удивительно, все тело Тау пластично и послушно, все оно танцует, даже руки, держащие флейту, даже брови и глаза! Мне приходится слушать звуки, пытаясь не сбиться с ритма, следить за движениями Тау, стараясь их повторить, и держать дыхание. Это трудно, но увлекательно. Наконец Тау останавливается и звонко смеется:
-Э-бер, ты не отстаешь, молодец!
Мы садимся в позу распускающегося лотоса и восстанавливаем дыхание.
- Заниматься музыкой и танцами всегда радостно, почему? – спрашиваю я.
- Потому что попадаешь в поток гармонии, где вибрации энергии выше обычных. Все гармоничное рождает радость, подъем и прилив энергии. Посмотри на цветы, животных, птиц – они безупречны, их красота притягивает и умиротворяет. Созерцание природы успокаивает ум и наполняет сердце радостью.
Мне почему-то представляется фигура Фараона. Я никогда не видела его в танце наяву, но сейчас в моем видении он вдруг утрачивает свою строгость и сдержанность, его глаза сначала суживаются, затем широко распахиваются и светятся совершенно нечеловеческим огнем. Это стихия. Действительно, он изображает ветер. Вот он трогает листья пальм, пробегает рябью по волнам, но ему мало этого. Он молод и могуч, его сила непомерна и он дает ей разгуляться. Гибкая фигура кружится волчком на одном месте, затем, срываясь, несется смерчем по пустыне, разметывая огромные горы песка. Он швыряет их высоко в небо, смешивая там с несущимися в неистовом танце облаками. Он устремляется к Нилу и одним могучим дуновением вспенивает его потревоженные воды. Нет предела его мощи. Он мог бы разделить реку надвое и заставить течь в разные стороны, он уже готов сделать это, но!.. Фигура танцора вдруг резко останавливается – маленькая рыбачья лодка с отчаянной решимостью старается удержаться на плаву, не смотря на бешенство стихии. Ветер изумлен этому противостоянию его мощи. Он разом стихает, приводя все в привычный порядок: волны уже не выходят из берегов, а пески не вздымаются к небесам. Прогнаны последние тучи, и опять светит солнце. Ветер снова трогает листья пальм, ласково расправляя их спутанные кроны, и ложится под одной из них отдыхать. Глаза Фараона все еще выражают стихийного духа, но усмиренного и уставшего. Его взгляд обращен ко мне.


Я вне себя от увиденного. Мое тело дрожит, и вдруг я слышу голос Тау, долетающий до меня:
-Э-бер, девочка, очнись! – Тау кладет свою ладонь на мой лоб. Жар, наполняющий меня, спадает, и нервы перестают дрожать. Я открываю глаза и прижимаюсь щекой к прохладной руке Тау.
- Девочка моя, - она гладит мои волосы. – Твои видения так впечатляюще ярки, что нервы не успевают настроиться на их вибрации. Пойдем, я дам тебе напиток, который успокоит.
Тау дает мне резко пахнущую жидкость в маленькой чашечке.
- Мне следовало быть внимательней к тебе. У тебя есть способность легко воспринимать высокие вибрации, но в чрезмерном количестве они для тебя вредны. Это потому, что ты еще не умеешь управлять своими чувствам и мыслями.
Напиток успокаивает и освежает одновременно. Тау оставляет меня отдыхать в комнате, повесив надо мной голубой полог. Мне грустно. Я не знаю отчего, да и не хочется в этом разбираться, мысли текут сами по себе, рождая разные чувства. Сейчас они грустные, но что из того? Тау говорит, что я не умею ими владеть. Да, это так. Чувства вспыхивают во мне сами по себе, и я живу ими какое-то время. Но раньше они были все больше радостными, веселыми, заставляли скакать от восторга, или уноситься вслед счастливым мечтам. И что значит научиться управлять чувствами? Быть всегда непроницаемо однообразной и внешне и внутри? Нет, Тау совсем не такая, а ведь она наверняка умеет ими владеть. Надо спросить ее. Меня подхватывает голубой поток, мысли становятся вязкими, я путаюсь в них и засыпаю. Мне снится яркий солнечный день. Я стою и смотрю вниз, себе под ноги. Там, далеко внизу, растут пальмы, а возле них стоят круглые домики, покрытые конусообразными тростниковыми крышами. Из домиков выскакивают люди и бегут по направлению ко мне. Они радостно приветствуют меня, воздевая вверх руки, словно в молитве. Я вдруг осознаю, что я очень большая, просто великан в сравнении с этими людьми. Я в смятении, не знаю, что мне делать и тот час же ощущаю еще чье-то присутствие рядом с собой. Это такая же огромная величественная фигура, и я понимаю, что мне нужно успокоиться и сосредоточиться. Мне передается чувство уверенности и покоя, становится легко и радостно. Я тоже поднимаю руки кверху и улыбаюсь, приветствуя подбегающих людей.
Вечером я рассказываю Тау свой сон. Больше всего в нем меня поразил мой рост. Тау слушает внимательно и серьезно.
- У тебя большая душа, Э-бер. Ты можешь многое сделать для людей. Но надо учиться. Завтра ты вернешься к отцу, и мы поговорим о твоем будущем.
       
Просыпаюсь в своей домашней постели. Прошло всего несколько дней, как я покинула дом отца, но чувство такое, будто меня не было здесь несколько лет. Все кажется милым, но ужасно далеким. Вот и вошедшая служанка смотрит по-другому – смущенно, робко, - почему? Хочется развеселить ее, и я дурачусь: прячусь с головой под покрывало и кричу, что меня нет, что меня похитил Дух Ночи. Только она не спешит меня вызволять. Я откидываю покрывало и вижу её еще более испуганные глаза. Я подбегаю к ней, хватаю за руки:
- Ну, Ммба, перестань быть такой пугливой.
- Госпожа не должна так говорить, а то навлечет на себя дурное, - в глазах служанки суеверный страх.
- Хорошо, не буду, - я становлюсь серьезной.
Ммба передает мне просьбу отца ожидать его в саду. Я счастлива снова видеть его, бегу навстречу, не сдерживая рвущейся из меня радости. Торопливо рассказываю о том, как жила у Тау, но отец мягко останавливает меня и говорит:
- Успокойся, дружок, мы еще поговорим об этом, а сейчас давай пройдем к пруду, нас ждут.
Я слегка раздосадована, но с отцом мне хорошо, и я послушно стихаю и иду рядом, взяв его за руку. У пруда стоит увитая зеленью беседка, оттуда слышатся голоса. Один принадлежит Тау, а другой? Мы входим в беседку и встречаем Тау и Фараона! Краска заливает мои щеки и уши. Мне хочется выдернуть руку из ладони отца и бежать к себе в комнату. Но комната далеко, и как убежишь, если все собрались ради меня? Я поднимаю глаза на Фараона, опасаясь, что опять все перепутаю, но странно, я могу смотреть в его глаза! Да, они глубоки, бездонны, из них словно изливается в меня сила, но она больше не обрушивается на меня, сбивая с ног. Краска сходит с лица, стихает волнение, и я могу спокойно отвечать на вопросы собравшихся. Меня спрашивают, к чему я чувствую влечение, к какой области знаний или занятий. Я отвечаю, что мне нравится записывать то, что я вижу в своем воображении, а еще я люблю петь.
- У Э-бер красивый голос, - подтверждает Тау, - а ее воображение настолько ярко и глубоко, что граничит с ясновидением. (Мне не совсем понятно это слово).
- Мекх-кха, что ты скажешь о наклонностях дочери? – обращается Фараон к моему отцу.
- Она родилась под звездой Матери Всего Сущего, это говорит о сильном женском начале во всех его проявлениях. Звезды ее гороскопа указывают на природную склонность Э-бер заботиться и помогать, и это в ней проявляется с раннего детства. Сострадание – главная ее черта.
-Э-бер, хотела бы ты научиться помогать людям, исцелять их раны? – Фараон смотрит мне прямо в глаза, а я в растерянности. Мне живо представляется образ рыбака, укушенного крокодилом, и я не уверена, что хотела бы видеть такие раны.
Фараон, словно увидев мои мысли, поясняет:
- Раны бывают разные. Иногда рваные раны и сломанные кости заживить легче, нежели помочь при страданиях души. Кроме того, важно вовремя дать знания и суметь проследить, чтобы человек правильно ими воспользовался, чтобы тем самым избавить его от страданий впоследствии. Тау как раз и помогает в этом.
Стать такой как Тау? Да, именно этого я и хочу. Я говорю об этом Фараону, и он с улыбкой кивает мне в знак согласия.
- Хорошо, ты продолжишь свои занятия с Тау, а Мекх-кха дополнит их своими уроками.

       Глава 2.

Плыву на корабле. В первый раз в жизни вижу море и радуюсь встрече с ним. Оно такое же, как виделось в моих снах – синее, с шипящими белой пеной волнами, ослепительными солнечными брызгами и неповторимым запахом. Удивительные живые существа сопровождают наш корабль – на вид это большие рыбы, а по поведению – любопытные шаловливые дети. Они высовываются из воды, приветливо трясут головами и звонко стрекочут что-то на своем удивительном языке. Отец называет их «разумный морской народ». Я подолгу любуюсь их игрой.

Наш корабль довольно большой и устроен с большим удобством для плавания. Это важно, потому что путешествие наше длительное, а его цель – далекая страна, что лежит в стороне восхода солнца.
Подходит отец. Он справляется о моем самочувствии, но это зря, я чувствую себя превосходно – несколько лет специальных занятий укрепили меня, к тому же я уже не тринадцатилетняя девочка, ведь прошло семь лет. Теперь я сама слежу за самочувствием людей на корабле, хотя все еще продолжаю учиться у отца. Отец на корабле занимается многими исследованиями: изучает морских животных и растения, сверяет очертания берегов и расположение встречающихся островов с картой, наблюдает ночное небо. Я часто помогаю ему, в основном делаю нужные записи. Мое остальное время тоже занято работой. Я наблюдаю за здоровьем плывущих с нами людей. Конечно, в плавание отправились крепкие и выносливые, но не всегда крепость тела говорит об абсолютном здоровье человека. Я не докучаю морякам вопросами, а наблюдаю за ними изо дня в день, вижу их настроение, выражение глаз. Самое опасное в долгом путешествии – тоска. Если она поселилась в душе, то вскоре и тело начнет слабеть и чахнуть. Если я замечаю у кого-то долгие взгляды в сторону покинутого дома, потерю интереса к еде и веселым разговорам в свободное время, то назначаю начавшему поддаваться болезни человеку недолгие сеансы по восстановлению душевных сил и изгнанию тоски. Первым делом я пытаюсь «увидеть» не слишком ли далеко зашла болезнь, нет ли участков затемнения или разрывов в его ауре. Затем определяю состояние его центров, прохождение энергии по внутренним каналам. Если болезнь только коснулась своим крылом, не причинив особого вреда, то снятие серого налета с сердца пациента несложно. Человек снова оживает, в глаза возвращается интерес к окружающему, а в сердце радость от работы сообща, участия в нужном деле.
Труднее вылечить тоску, полностью окутавшую сердце черным облаком. Это так же сложно, как сохранить воду в дырявом сосуде. Жизненная энергия вытекает из множества черных отверстий, которыми зияет аура. Сам человек не способен бороться, безучастен к своей судьбе, его душа далеко от тела – она все время там, у родных берегов, со своими близкими. Но нельзя надолго оставлять тело без внимания – тело здорово, когда душа не страдает. Мне приходится прилагать много усилий, чтобы восстановить поврежденную ауру. Я кладу руку на лоб человека и «показываю» ему его родных так, как если бы он в данную минуту был дома. Человек чувствует их близость так же, как наяву. Он даже может говорить с ними, а они – отвечать на его вопросы. Мой пациент, видя, что все хорошо, что беспокоиться не о чем, успокаивается, душа перестает сжиматься от напряжения, нервы расслабляются. Но следует еще поработать, чтобы расправить тугие скрученные узлы, которые прервали прохождение жизненной энергии по привычным каналам.
 Всему этому меня научили Тау и отец. А еще – моя собственная тоска. Я уже говорила, что не умела владеть ни своими чувствами, ни мыслями. Если бы Тау вовремя не взялась за меня тогда, то чувства, вспыхнувшие во мне пожаром, сожгли бы мое сердце. Теперь уже я могу спокойно вспомнить об этом. Прошедшее протекает перед моим внутренним взором, нисколько не потревожив гладь моей души, и я рассматриваю эти картины спокойно и благодарно, ведь это было…

То чувство, которому я не находила объяснения, то, что стало затем обдавать жаром раскаленной пустыни, будить лунными ночами, что заставляло смеяться дерзким мечтам или грустить вдруг ни с того ни с сего, было просыпающейся юной любовью. С чем ее можно сравнить? У нее запах жасмина, а вкус дикой сливы – кисло-сладкий, с горчинкой, если долго жевать жестковатую кожицу плода. Нарождающаяся любовь притягательна, как самая нежная музыка, что вдруг донесется издалека и завладеет душой, не давая покоя, а звучит внутри снова и снова. Как она выглядела? У нее были лучистые глаза, как у Бога Солнца, голос ее завораживал и повелевал. Я не знала только ее рук. А как мне этого хотелось! Мне казалось, я могла их чувствовать иногда, и тогда понимала, что это самые лучшие руки в мире. Я чувствовала, что они похожи на руки отца, но еще нежнее, еще ласковее, еще теплее. Что они держат меня всю на одной ладони – они надежнее самого крепкого дома, уютнее, мягче самой удобной постели. Но я не могла долго думать об этом – кружилась голова. «Почему так бывает?» – думала я. «Почему один человек так завладевает всеми чувствами и мыслями другого, что становится воздухом, водой, пищей, Богом для него?! Почему вдруг всё синее становится «Его глазами», а порыв ветра приносит «Его запах» - запах лаванды и миндаля; люди, вышедшие из Большого Дома милыми твоему сердцу, ведь они видели Его!»

       После встречи в беседке я видела Фараона не чаще, чем раньше. Спустя два года с начала обучения, он появился однажды в лечебнице, где Тау давала мне уроки. Фараон пожелал узнать у меня, не изменились ли мои намерения, не появились ли у меня другие интересы, не вытеснили ли они мое желание стать врачевательницей? Для разговора мы вышли в сад и медленно шли по его душистым аллеям. Я была застигнута врасплох. Я уже привыкла думать за последние два года, что все, что я раньше чувствовала при приближении Фараона, было детским чудачеством. Я с головой ушла в учебу, пыталась быстрее постигнуть то, чем со мною терпеливо делились мои наставники. Ах, как много они знали! Мир их знаний казался мне совершенно непостижимым. Вопросов у меня было тоже немало, однако чтобы усвоить ответы на них, следовало соблюдать дисциплину и последовательность в изучении. Я же зажигалась и была нетерпелива, с чем и пыталась все время бороться. Мне хотелось быстрее стать такой, как Тау, и я внешне старалась быть на нее похожей – держалась прямо и величественно, старалась сохранять равновесие в чувствах, а для этого думать только о том, что я делаю именно в данный момент времени. Мне казалось, я во многом преуспела. И тут визит Фараона. Все вылетело из моей головы, что я так усердно в нее вкладывала, отодвинув на самый задний план все личное. Я пыталась взять себя в руки, но ничего не выходило. Мысли разбегались, словно юркие ящерки, в голове крутились только вопросы: «Зачем он пришел? Как я выгляжу, наверное, глупо!» Фараон не торопил меня с ответом, а, казалось, весь был поглощен созерцанием цветущих растений. Наконец я поняла его вопрос, собралась с духом и ответила, что у меня ничего не изменилось, я рада тому, чем занимаюсь. При этом я лишь слегка повернула голову в его сторону, не поднимая глаз – смятение, царившее в моей душе, не позволяло мне сделать этого. Я шла и смотрела на ноги Фараона, вернее, его ступни, обутые в сандалии. Я вдруг только сейчас увидела, какие они большие и в то же время скульптурно-красивые. Ремешки сандалий не закрывали длинных темно-коричневых пальцев с круглыми розовыми ногтями, а наоборот подчеркивали их тренированную гибкость.
- Долго ты будешь рассматривать мои ноги, Э-бер? - услышала я его насмешливый вопрос. Вспыхнув с головы до ног, я мгновенно подняла глаза, натолкнулась на смеющийся взгляд Фараона, опять опустила взор, но там были его ноги в сандалиях. Готовая одновременно провалиться на месте, зажмуриться и убежать, я обреченно посмотрела ему в лицо. Теперь кровь отлила от моего лица и резко закружилась голова. Последнее, что я помнила, это кружащееся перед глазами лицо Фараона и его стремительно уносящийся куда-то вверх, затихающий голос: «Э-бер?!»
Я очнулась в лечебнице Тау. Я лежала под пологом, за которым тихо звучали голоса Тау и Фараона. Еще не совсем понимая что со мной и почему я здесь в качестве пациентки, не открывая глаз из-за навалившейся слабости, я невольно слушала их разговор.
- Она стремительно растет, и не столько телом, сколько духом. Но равновесия, достаточного для удержания огней, она еще не достигла, да это и весьма трудно для нее, учитывая возраст.
- Мне жаль своей неосмотрительности. В следующий раз я дам знать о своем приходе заранее.
Я слушала его голос и понимала, что сейчас он уйдет, а мне бы так хотелось слушать и слушать его и снова увидеть его глаза. Ну и пускай он смеется надо мной, в его глазах я успела почувствовать столько тепла, что готова была бесконечно падать в обморок, только бы он был рядом.
- Тау, пусть мне доложат о состоянии Э-бер, - я услышала его легкие удаляющиеся шаги. Затем к пологу приблизилась Тау, но я не готова была смотреть ей в глаза и сделала вид, что сплю.

Эта встреча сильно повлияла на меня. Я так же прилежно и много училась, но порывистость, нетерпеливость моего характера уступили место задумчивости и внутреннему созерцанию. Я полюбила уединение и часто уходила на берег реки, посидеть в одиночестве. Однажды, сидя на берегу, я услышала как девушки, собирающие лотос, поют песню:

Для меня вдруг все звезды померкли, -
На меня ведь глядели его глаза.

Для меня уж и солнце не светит,
Если днем не увижу его лица.

Я пойду, окунусь к водоему, -
Его тело ласкала эта вода.

Мать Великая, сделай по-моему,
Дай любимого мне в мужья.

Меня до глубины души тронули эти слова. Несколько дней они звучали во мне, затем я наиграла мелодию на флейте, мысленно ей подпевая. Неслышно подошел отец, легонько обнял за плечи. Мне очень хотелось уткнуться ему в грудь и рассказать о муке, что поселилась в моей душе, но я не знала, как объяснить причину моих мучений. Я и сама не понимала, что меня терзает, чего я хочу и что так болезненно переживаю. Видимо, отец знал всё лучше меня. Он тихо заговорил, нежно поглаживая мое плечо.
- Э-бер, доченька, Великая Жизнь вложила в сердце каждого человека по зернышку. И в свое время, у каждого, зернышко начинает прорастать, укрепляться, расти, пока вдруг в один прекрасный момент не распустится дивным цветком. У этого цветка есть название – Любовь. Сердце тогда раскрывается, как и цветок, оно сияет и ждет. Счастье, если в то же время раскрывается такой же цветок у того, к кому обращен Зов сердца. Тогда два сердца соединяются в ослепительном сиянии, которое способно украсить не только жизнь этих двух людей, а и очень многих, их окружающих. Но это бывает не всегда. Случается, Зов остается не услышанным. По разным причинам. И это не столь важно. Главное, нельзя дать цветку погибнуть. Нельзя позволить умереть Красоте. Пусть твой цветок благоухает. Не думай о своем сердце как о бедном и обделенном, в нем расцвела любовь, а это великий дар.

Мне стало немного легче после слов отца, но цветок, распустившийся в моем сердце, был, видимо, огненным – я ощущала в груди жар, словно там горело маленькое солнце.
Конечно, Тау не оставила без внимания мое состояние. Сейчас я понимаю, как ей было непросто со мной. Она не раз сталкивалась с такими же сердечными проблемами девушек и юношей, помогала разрешить запутанные ситуации без ущерба для здоровья душ влюбленных, но мой случай не был похож ни на один – я полюбила фараона.

       
       Глава 3


       Наш фараон носит имя Амету, что означает Отец живущих. Он молод, но и младенцу, и старцу он – любящий и мудрый отец, все его так и воспринимают, и на всех простирается его отеческая забота. Мой отец старше фараона годами, но и он послушен ему, как наставнику, ибо мудрость и знания фараона превосходят опыт прожитых земных лет многих, его окружающих.

       Моя душа – тончайшая вуаль,
       Что нежно обнимает плечи.
       Вуаль послушна ветерку, ну а душа?
       Душа к тебе стремится,
       Лишь с тобой ждет встречи.

Мысли о нем незаметно для меня слагаются в стихи…

Я пришла к Тау и поняла, что ничего не надо объяснять – Тау знала все о моих чувствах. Она так же не стала мне ничего говорить, а молча взяла за руку и повела туда, где я принимала свое первое Посвящение. На мой немой вопрос кивнула: «Ляг в ложе». Я легла, и на меня снова опустилось тончайшее полотно.
- Смотри перед собой, Э-бер, - услышала я голос Тау и почувствовала через ткань, как ладонь жрицы легко коснулась моего лба, - Ни о чем не думай, только смотри.
И я увидела. Широкую реку, похожую на ту, что несла свои воды мимо наших домов. К реке спускается многочисленная молчаливая процессия. Несколько мужчин несут на плечах тростниковую лодку. Люди подходят к реке и выстраиваются цепочкой вдоль берега. Те, что несли лодку, опускают ее на воду. Лодка не пуста. В ней тело девушки. Она прекрасна – нежное юное лицо, густые пушистые волосы темными волнами обрамляют изящный силуэт, вырисовывающийся сквозь тонкую ткань платья. На голове девушки венок из лотосов, лотосы же прикрывают ее ноги. Это погребальная лодка. После того, как ее бережно принимают воды реки, лодка медленно движется вдоль берега. Люди, взявшись за руки, начинают петь песню, что сопроводит душу девушки до того места, где ее встретят. Лодка набирает ход, ее выносит на середину реки, где течение быстрее. Вдруг лодка вспыхивает сразу в нескольких местах – это нагрелись на солнце специально положенные камни, которые имеют свойство накаляться от солнечных лучей и самовозгораться. Высокое пламя объяло лодку. Удивительно, но дыма нет. Ветер доносит легкий запах лотоса и мирры. Я снова вижу берег, людей, стоящих на берегу. Мое внимание привлечено одним из них – это молодой человек с пронзительно синими глазами. Его взгляд прикован к догорающему костру. Кажется, что и душа его проследовала вслед за погребальной лодкой, так безжизненно его лицо. Голову молодого человека украшает такой же венок из лотосов, что был на голове усопшей. Я понимаю, что это значит: юноша не просто надел венок в знак траура, это означает, что душа его умерла вместе с возлюбленной. Я узнаю в молодом человеке Фараона…

- Это произошло десять лет назад. Ее звали Хнум-Ка, - начала Тау, но, увидев мой молящий взгляд, остановилась. Она проводила меня до сада и поцеловала в лоб, нежно глядя в глаза.
- Я всегда с тобой, Э-бер.
Я благодарно поклонилась наставнице, коснувшись рукой ее подола. Но мне не терпелось побыть одной. В ушах звучала прощальная мелодия. Я зашла за флейтой и спустилась к реке. Отец не позволял отправляться по реке в одиночку, но сейчас я не могла взять сопровождающего, тем более плыть было недалеко, до заводи с лотосами. Я сплела венок из сорванных цветов, надела его на голову и заиграла мелодию, все еще звучащую во мне. Музыка лилась и лилась, но не утоляла моей печали. Только печаль эта была не по моим утраченным грезам, она звучала эхом того неизбывного горя, что я увидела в глазах Фараона. Чувства теснились в моей груди, ища выхода, и вдруг вырвались, но не рыданиями, а призывом к Небесам:
- О, Мать богов! И Ты, Предвечный! Пусть услышит меня Хнум-Ка, возлюбленная Амету! - я остановилась, ожидая ответа. Небо было совершенно чистым, но до меня вдруг донесся глухой раскат далекого грома, словно сами Небеса ответили: «Говори!»
- Хнум-Ка, сестра, я – Э-бер. Я полюбила Фараона, не зная о его горе. Не гневайся на меня, сестра, я не причиню тебе страданий своей любовью. Я буду любить его так, как сестра может любить своего брата, мать – сына и дочь – отца.
Я сняла с головы венок, опустила его в воду и преклонила колени в глубоком поклоне.
Вернувшись в дом, я была рада застать отца и обратилась к нему с просьбой:
- Отец, мне необходимо увидеть фараона. – Отец внимательно посмотрел на меня.
- Я скажу ему о твоем желании.


Назавтра присланный из Большого Дома служитель сообщил, что я могу пройти к фараону, и проводил меня в Приемный зал. Я в первый раз была в этом покое. Меня поразило обилие света и яркость красок, которыми были расписаны стены и колонны зала. Цветы и птицы, изображенные на них, были как живые.


Фараон приветливо встретил меня.
- Рад, что ты здорова, Э-бер. Ты пришла с просьбой?
- Да, - я спокойно и прямо посмотрела в его глаза. Я помнила, какими видела их, но сейчас не могла уловить даже намека на затаенную боль. – Ты спрашивал, довольна ли я тем, чем занимаюсь? Мне приносят радость занятия с Тау, но у меня есть еще желание: кроме занятий, я хотела бы служить в Храме.

Храм, это место, где решаются вопросы, связанные с духовной стороной жизни. Возглавляет эту работу Верховный жрец, ему помогают служители разных рангов. Но в работе Храма участвуют так же и те, кто занимаются мирскими делами, например сам фараон, и его придворные, как мой отец. Я уже не была маленькой и понимала, что людей, особенно обычных тружеников, пугает все, чего они не в состоянии понять. Например, болезни, засуха, гром, смерчи, смерть. В Храме обучают тех, кто стремится познать Истину, с тем, чтобы потом доходчиво и понятно доносить ее людям, не давая разрастаться росткам суеверий. В Храме учат песням и танцам, которые помогают познать себя изнутри, уметь красиво выражать энергию внутренних стихий, подчиняя ее и повелевая ею. Учат, как музыкой и танцем можно направить мысли человека в более совершенное русло, открыть ему горизонты, скрытые однообразием, скукой или суетой жизни личности. Учат песням, подобной той, что я услышала во время проводов Хнум-Ка в иную обитель. Мне неистово захотелось научиться всему этому. В первую очередь, чтобы обрести в себе силы сдержать обет, данный Хнум-Ка.

Глаза Амету излучали теплый свет.
- Меня радует твое желание, и я не вижу причин для отказа. Завтра ты можешь приступить к занятиям. Верховный жрец будет ожидать тебя.
Мне стоило большого труда справиться с той теплой волной, что текла от фараона и, обволакивая мое сердце, растекалась по всему телу, расслабляя его. Поблагодарив, я поспешила удалиться.
Предупредив о принятом решении Тау, наутро я отправилась в Храм. Верховный жрец так же почитаем, как и фараон, ведь он – «Отец душ живущих». Ему ведомы помыслы каждого, кто предстает перед его очами. Мне еще не случалось видеть его так близко, и я волновалась. Храм – это комплекс построек, соединенных галереями, и окруженный тенистыми садами, где в разных местах устроены водоемы, у которых можно освежиться. Верховный жрец встретил меня на террасе, и я, взглянув на него, сразу успокоилась – если он и читал в моей душе так же легко, как я в своих собственных записях, то его глаза не отражали впечатлений от прочитанного, не обнажали их для меня. Он был не слишком высок, но прямая осанка его худощавой фигуры, особенная посадка головы – с едва заметным наклоном вправо, словно он прислушался к чему-то, ведомому ему одному, и его особенный взгляд, устремленный одновременно в тебя, на тебя и за тебя, производили впечатление если не высоты роста, то величественности. Он смотрел на меня так, будто мы вчера расстались, а сегодня снова встретились, и от этого взгляда я почувствовала доверчивую раскрепощенность.
- Каким искусствам ты хотела бы посвятить себя? – спросил жрец, и я удивилась его голосу – сочному, красивому, чуть приглушенному.
- Танцу и песням, - ответила я и добавила неуверенно – и еще чему-нибудь, я пока не знаю.
У жреца в глазах засветились искорки, а губы тронула улыбка:
- Я понял тебя. Сначала ты пройдешь обязательную подготовку, затем приступишь к занятиям танцем и пением, а после, если захочешь, выберешь еще что-нибудь, - жрец уже открыто улыбнулся. Он провел меня во внутренние помещения и показал, куда я должна буду явиться завтра. Затем сказал, что занятия будут чередоваться в зависимости от лунных фаз, поэтому он сам будет их назначать, но не обязательно приходить прямо к нему, за этим будет следить его помощник. Жрец нажал на выпуклость в стене, и через короткое время в комнату жреца вошел молодой человек.
- Э-бер - твоя новая подопечная, - обратился к нему жрец. Молодой человек слегка наклонил голову, затем внимательно посмотрел на меня. Он был очень серьезный и сосредоточенный. Мне стало интересно его имя, но жрец не назвал его. Молодой человек показал, куда мне следует прийти на занятия, сказал, что завтра утром встретит, и проводил до центральной аллеи.
Наутро началась моя новая жизнь. Молодой человек неизменно встречал меня и провожал на занятия, которые вел Верховный жрец. В основном это были беседы, где жрец спрашивал, а я отвечала или слушала его пояснения. Многое я уже знала от Тау, и тогда жрец углублял мои знания, и мне открывалась истина с новой, неожиданной стороны. Так я больше узнала о теле человека, его истинном предназначении, связи всех происходящих в нем процессов с энергиями стихий Земли и Космоса. Это было нужно для того, чтобы быть способной воспринимать, чувствовать эти энергии, научиться входить с ними во взаимосвязь и, наконец, управлять ими. Недели подготовки прошли незаметно, и однажды жрец сказал, что с завтрашнего дня я начну занятия танцем.
Как обычно меня встретил у входа молодой человек, имени которого я так и не знала, да в этом и не было необходимости, так как он встречал меня и молча сопровождал в комнату или на полуоткрытую террасу, где проходили занятия, и где меня уже ожидал жрец. Сегодня мы прошли мимо привычной комнаты и коридором прошли в зал занятий, пол которого был покрыт гладкими деревянными плитками. Сопровождающий сказал, что следует снять сандалии и подождать учителя, а сам вышел. Я сделала, как он просил, и прошлась по плиткам. Они были теплыми, по ним было приятно ступать. Я стала рассматривать рисунки, покрывающие стены зала. Они изображали женщин и мужчин в различных танцевальных позах. Они что-то мне напоминали. Ага, группы из трех и больше танцоров изображали собой фигуры – треугольник, квадрат, окружность, звезду. Одиночные фигуры сливались в пары стоя, тесно прижавшись друг к другу; затем, взявшись за руки, но не разъединяя ног, отклонялись друг от друга, символизируя треугольник с вершиной внизу. Следующая пара, наоборот, сидя друг против друга, наклонившись вперед, соприкасалась пальцами вытянутых вверх рук, образуя треугольник с вершиной вверху.
- Ты уже успела все рассмотреть? - донесся знакомый голос. Я резко обернулась – фараон! – Если да, то можно начинать занятия, - он говорил непринужденно, даже весело. Увидев мое изумление, пояснил, – Я – учитель танца.
«Вот и первое испытание», - пронеслось у меня в голове, и я быстро привела свои мысли в порядок, вспомнив свое обращение к Хнум-Ка. Это помогло, и я посмотрела прямо в глаза фараона, затем наклонила голову в знак приветствия и готовности заниматься.
- Танец – это оживший рисунок, - начал фараон, - посредством движений тела можно передать все движения чувств, мыслей, то есть внутренних переживаний. Язык тела может быть не менее выразителен, чем речь человека, следовательно, при помощи танца можно общаться. Искусный танцор может воссоздать целую картину, выразить глубину чувств, показать действие стихий природы. Вот, смотри.
Фараон начал танец, и я сразу узнала его, он изображал ветер, и это была точно та же сцена, что привиделась мне у Тау. Как такое могло быть?! И снова, словно завороженная, я любовалась движениями фараона, снова он сливался в моем воображении с полупрозрачной фигурой Духа ветра, то растворяясь на фоне пространства, то проявляясь ярче и отчетливее. Я видела не тело человека, а душу стихии, и понимала ее мысли.
- Парный танец, - продолжил фараон, когда закончил танцевать, - это выражение взаимодействия двух начальных энергий – мужской и женской. Но сначала нужно тебе самой научиться проявлять с помощью танца внутреннюю энергию, научиться чувствовать ее течение, ее переливы, ее цвета, а значит и качества – горячая она или холодная, вязкая или быстротекучая, устремленная к высшим или низшим центрам. Свободные движения тела, выражающие свойства энергии, помогут тебе познать себя, и, когда ты научишься распознавать, то сможешь научиться и управлять. Тогда только начинается обучение искусству танца – сознательному созданию гармонии внутри себя и достижению кульминации гармоничного союза двух энергий в паре.
И мы начали занятия. Мое напряжение от близкого присутствия фараона спало, видимо потому, что я была сосредоточена не на нем, а на его объяснении, на старании все правильно понять и применить. Фараон показал, как нужно расслабляться, чтобы суметь почувствовать внутреннюю энергию, на чем сосредотачивать мысль при этом. Я так увлеклась, что искренне удивилась, когда Амету сказал, что благодарит меня, и на сегодня занятия закончены. Я была под таким впечатлением, что, даже расставшись, все время потом старалась прислушиваться к течению своей энергии, пытаясь ее чувствовать при всех движениях, чувствах, мыслях.
Эти занятия наполнили мою жизнь новым смыслом и красотой – я видела фараона, общалась с ним очень близко, это было счастьем, но в то же время я все время старалась держать под контролем свои чувства – не увлекаюсь ли слишком личным? И эта сдержанность открыла новую, еще неизведанную грань чувств – глубоких, насыщенных настоящей красотой, не требующей ничего взамен любви.
После того, как я научилась легко чувствовать и определять течение своей внутренней энергии, Верховный жрец добавил к моим занятиям танцем уроки пения. Со мной занималась жрица, имевшая исключительно красивый голос. Она объяснила мне, что стремление петь у людей продиктовано желанием выразить божественную гармонию, разлитую всюду и постоянно звучащую. Люди не слышат ее, потому что слишком углублены в свои личные проблемы; страсти, бушующие в них, заглушают тонкие звуки пространства. Но есть такие, которые способны слышать, и задача учителей храма помочь им в этом, чтобы они, передавая людям красоту звука, способствовали освобождению людей от личных страстей.
Сначала жрица занялась со мной тем, что учила истинно слышать. Я уже умела сосредотачиваться на внутренней энергии, поэтому мне было легко понять, как следует настраиваться, чтобы услышать звучание того, что меня окружает. Это было необыкновенным открытием для меня. Оказывается, попадая в то или иное место, мы чувствуем себя определенным образом (радостно или подавлено) именно потому, что на нас действует звучание пространства, которое мы не слышим, но все-таки воспринимаем тонкими органами чувств. То же происходит и среди людей. Звучит энергия, которую излучают все и вся. И как же интересно было ее определять и слушать! Жрица объяснила также, что в природе все звучит гармонично, нет такого места, где бы энергии не сливались в унисон, а, следовательно, раздражали бы, но там, где существует человек, все иначе. Человек, перестав чувствовать гармонию, невольно стал разрушать ее внутри и вовне, пытаясь по своему глухому и слепому неведению сочетать несочетаемое. Поэтому задача тех, кто способен слышать и видеть - направлять, как поводыри, тех, кто еще к этому не разбужен, чтобы они, словно малые дети, не вредили себе и другим своими неразумными действиями. Нельзя взять за руку и действовать рукой человека, человек непременно должен сначала понять, чего хочет от него Жизнь, но направить, открыть путь красоты, показать, что есть другая сторона жизни, зовущая к прекрасному, мы можем и должны это делать.
Жрица учила меня вторить услышанным звукам, пытаться слить свой голос с ними. Сначала мне это плохо удавалось. Казалось, я отчетливо слышу и могу воспроизвести услышанное, но голос не вплетался гармонично и стройно в звучание, звук получался грубым, нечистым. Затем стало получаться значительно лучше, тоньше и приятнее для слуха, как внешнего, так и внутреннего. Однажды жрица перенесла занятия на ночное время. Выйдя на открытое место в парке, окружающем храм, мы легли на приготовленные коврики, чтобы видеть открывшееся во всей своей звездной красоте небо. Жрица предложила послушать звезды.
И новое открытие ждало меня – звезды звучали по-разному, каждая не просто одним звуком, а целой песней! У каждой был свой ритм! Каждая песня была по-своему невыразимо прекрасна, многие звуки - непостижимо непередаваемы, но звучащее небо несло такой аккорд любви и благословения, что на глазах выступили слезы. Жрица положила мне на лоб свою ладонь, и я, успокоившись, уснула прямо под открытым небом.


То, что я стала способной слышать, что окружало меня вовне и то, что происходило внутри, помогло соотносить услышанное с движениями не только танца, но и простыми, которые употребляешь обычно, не задумываясь. Отец, глядя на меня, сказал однажды, что любуется мной, что я становлюсь грациозной. Не знаю, так ли это, но мне стало легко двигаться: теперь я подчинялась не импульсам, а следовала хорошо представляемой энергии, то есть всегда знала, что именно и как делаю. Я будто бы слышала внутри тихую мелодию и старалась, чтобы она звучала гармонично с той, что лилась из окружающего пространства. Жрица сказала мне, что придет время, и потребуется моя помощь в том, чтобы звучание излучаемой мной энергии, перенастраивало расстроенную музыку пространства, измененного невежеством людей, но для этого собственная энергия должна быть огромной.
Пришло время, и фараон пригласил меня на парный танец. Не сразу я смогла отделить свои личные чувства, чтобы услышать чистым сердцем звучание энергии партнера. Это было похоже на настраивание друг под друга двух музыкальных инструментов. Амету говорил, что парный танец, это не просто согласованность движений, это такая тонкая сонастроенность, что ошибиться уже нельзя, потому что я – это он, и наоборот. На это ушло несколько месяцев, но потом у нас все же получилось то, чего добивался от меня фараон – я услышала музыку двух наших душ. Это было непередаваемо красиво! Я не знаю, какие движения выполняли наши тела, они двигались, как движутся порхающие бабочки, подгоняемые порывом ветра, радуясь и не замечая ничего вокруг. Будто раздвинулись стены зала, будто открылось синее пространство. Мы то сближались, то отдалялись, касаясь друг друга лишь кончиками пальцев, ноги двигались совершенно произвольно, но так легко, что в следующее мгновение я уже не почувствовала пола, и поняла, что мы летим!
- Настоящая жизнь, это полет, - сказал Амету, когда мы снова оказались внизу, мягко опустившись.

Возвращаясь домой, я чувствовала, что лечу и наяву! Я не шла, а летела мимо цветущих кустов сада, мимо каналов, мимо проходящих рядом людей, причем летели не только мои ноги, быстрее них летело мое сердце вслед за звучащей в нем песней. Все, что окружало меня, было полно очарования, притягательной мягкости и уюта. И я сама излучала из себя то же. Я не чувствовала тела, словно руки фараона продолжали держать меня высоко над землей... Но тут я пришла в себя и остановилась. Как же и когда я позволила вновь вырваться личному? Ведь именно руки, глаза, улыбка фараона делали меня такой невесомой от радости. Но если бы учителем был не он, а кто-то другой, ощутив полет от гармонии слитых в унисон энергий, ощутила бы я и переполнявшую меня сейчас полноту счастья? Может ли вообще быть счастье без Него?..
 И будто потускнел день, опустились крылья за спиной, сделавшись из невесомых и искрящихся, серыми и тяжелыми. А взгляд Амету все жил во мне, звал теплым лучистым сиянием. «Я ведь просто учусь танцевать», - слабо защищалась я от самой себя, зная, что обманываю. Как горько и тяжело стало сердцу! Как жалко себя! Ну почему я не имею права на любовь к Нему?! Сердце знало ответ заранее, и тем сильнее была его боль.
  Я вернулась к Храму. Ученик Верховного жреца встретил меня и провел к нему.
- Ты готова продолжить обучение? – спросил жрец.
- Да, можно мне завершить уроки танца и приступить к чему-то новому? – спросила я, стараясь не выдать своих чувств.
- А ты уже выбрала из чего-то конкретное? – жрец, улыбаясь глазами, слегка наклонился ко мне.
- Меня манят звезды. Можно узнать о них больше?
Жрец встал, подошел ко мне и положил свою ладонь на мою спину в месте, соответствующем положению сердца.
- Ты слишком взволнованна, - сказал он, не отнимая ладони, - нельзя в таком состоянии принимать какие-либо решения. Завтра я буду ждать тебя, и мы поговорим.
Мне стало гораздо спокойнее, сердце больше не надрывалось от тяжести. Стараясь не расплескать это спокойствие мыслями о Нем, я вышла из Храма.

Скажите мне:
Зачем придумана любовь?
Чтоб сердце возрождалось вновь и вновь.
Но сердце лишь пронзает боль,
Когда Его глаза не вижу пред собой.

Нельзя сказать, что назавтра я пришла к жрецу со спокойной душой. Энергии, которые я научилась чувствовать, бурлили во мне непокорными подземными родниками. Я и жалела, что отказалась от занятий с фараоном, и чувствовала, что сделала правильно. Мне стоило больших трудов привести свои чувства в относительное равновесие.
Жрец встретил меня вдали от Храма, в тени парка, и заговорил первым:
- Амету просил предать, что не сможет пока заниматься с тобой, он отправился за пределы страны.
Я, боясь встречи с фараоном, обрадовалась этому известию, но одновременно с этим печаль быстрым взмахом своего темного покрывала накрыла меня. Я спросила отрешенно:
- Что влияет на наши чувства, отец?
- Мысли, - ответил жрец, не удивляясь моему нелогичному вопросу.
- А откуда приходят те или иные мысли?
- От твоих же устремлений – прежних и настоящих.
- А как мне узнать, следовать ли мыслям, или прогнать, как ненужные?
- Слушать сердце, оно подскажет.
- Но сердце иногда, как мутная вода, в нем бывает трудно что-то увидеть, тогда оно молчит.
- Страдание очищает сердце, - был ответ, - страдание, если оно принято правильно - благо, оно приводит к истине.
- А что значит «правильно принятое страдание»?
- Нужно дать ему спокойно пройти сквозь тебя, наблюдая за ним, но не сопротивляясь и в то же время, не разжигая его, то есть не жалея себя.
- Спасибо, вы помогли мне, отец, - я благодарно и просветленно поглядела жрецу в глаза. В них светились любовь и понимание. – А можно узнать о звездах?
- Если ты этого хочешь, да. Как раз сегодняшней ночью это будет удобно. Я пришлю за тобой своего ученика.

Я хотела поговорить со своим отцом о желании изучать жизнь звезд, но оказалось, что он отправился вместе с фараоном. Мысли мои тот час устремились ему вослед, но я знала, кого именно они хотят коснуться, и не позволила им удалиться.

Мир звезд, приоткрытый мне Верховным жрецом, захватил мое воображение, и печаль, окутывавшая меня со времени отсутствия фараона, потускнела, ослабла. Ночные светила и раньше не были мне чужими – отец не раз обращал мое детское внимание на жителей ночного неба, и они были для меня живыми. Когда я услышала исходящую от звезд музыку, нестерпимо захотелось «приблизиться», «увидеть» их мир. Верховный жрец сказал, что небесные светила имеют женские и мужские аспекты, или души. В зависимости от этого меняются и их излучения, достигающие Земли, но в любом случае, у каждого светила есть своя неповторимая душа, так же, как у всякого человека и любого тела, даже самого наимельчайшего. Я подумала при этом, что действительно, бессознательно всегда наделяла ту или иную звезду мужским или женским характером. Например, Утренняя звезда ассоциировалась с прекрасной женщиной с невиданными голубыми глазами; Луна – с доброй пожилой хозяйкой радушного дома; ярчайшая звезда, соперничающая в сиянии с Солнцем, так же как и само Солнце, виделась фараоном во всем великолепии праздничного убранства. Жрец, услышав о моих представлениях, мягко улыбнулся и сказал, что я не далека от истины, ведь Луна – истинная мать людей, тогда как Солнце, наделяющее энергией жизни, есть отец всех живущих. Ярчайшая звезда действительно подобна солнцу, потому что она пылает, как и наше солнце, только в несколько раз сильнее, потому и видна даже при солнечных лучах. Утренняя звезда имеет женский аспект, она несет в себе Космическое Женское Начало, но она не огненное тело, а такое же, как Земля, и имеет голубой цвет. Мы видим ее и другие такие же небесные тела сияющими, потому что их освещает солнце. Они излучают жизнь и влияют на жизнь всего живого в Космосе – огромного звездного дома. Небесные тела могут быть видимы, а могут быть скрыты на некоторое время. Они образуют группы, или созвездия, и движутся относительно Земли. Самое сильное влияние на жизнь земных обитателей оказывает Солнце и Луна, но и созвездия несут мощные излучения и воздействуют на жизнь каждого человека и страны в целом.

Мы посвятили нашим беседам ни одну ночь, но, чтобы я не утомлялась, жрец посылал за мной не каждый вечер. Однажды я спросила, о том, как используется знание о звездах?
- Очень широко, - отвечал жрец. – Твой отец, являясь астрономом, занимается вычислениями, которые были бы невозможны, если бы не велось наблюдение за звездами. Эти вычисления необходимы для постройки храмов и других сооружений, прокладки каналов и прочих работ, в которых нужна точность. Путешествующие сейчас фараон и твой отец ориентируются по солнцу и ночному небу так же легко, как ты ориентируешься на дорожках этого парка. Знания о воздействии солнца и луны необходимы для выращивания культурных растений, а также для наблюдения за здоровьем людей. Расположение звезд дает возможность узнать благоприятно ли зачатие, пол будущего ребенка, возможные события и заболевания человека. Излучения разных созвездий в определенное время способны оказывать благоприятное воздействие на заболевшего и способствуют излечению от многих болезней. Для этого в лечебницах существуют помещения, построенные так, чтобы излучения проецировались в специальные камеры, куда помещается больной.

Я смотрела на звезды, и они казались мне еще ближе и роднее оттого, что в то же самое мгновение они изливали свой свет на фараона, а он, возможно, тоже глядел на них. И помимо моей воли образ Амету встал передо мной. Сначала я увидела в пустыне небольшой легкий шатер, неподалеку – костер, возле которого узнала сидящего отца. Была ночь, и я видела, как высоко взлетали искорки костра на фоне черно-фиолетового неба. Затем из шатра вышел фараон. Он был в белой длинной накидке с капюшоном, который лежал на плечах, оставляя голову открытой. Фараон отошел в сторону от костра и остановился, глядя на звезды. Я увидела близко его глаза. Не знаю, на какую именно звезду они смотрели, но в них было столько любви, дружеского привета и ожидания!


 Волна нежности поднялась во мне и ласково окатила Амету. И он почувствовал! Его глаза изменили выражение и посмотрели прямо перед собой, то есть на меня!
- Э-бер? – услышала я в следующее мгновение его удивленный голос.
- Да, это я! – хотела я крикнуть, но тут вторглась мысль: «Как же это может быть, ведь он так далеко?», и видение исчезло. Передо мной снова было только небо и приветливо мерцающие звезды. Но ответная волна докатилась до меня - я ощутила ее всем своим существом - и еще долго согревала, словно любящими руками.

Я полюбила ночные свидания со звездами. Мне казалось, я чувствую касания звездных лучей, причем, отличаю одни от других. Это общение всегда наполняло радостью и устремлением к непознанному. Даже если печаль вновь обнимала меня, укрывая своим плащом, мне легко удавалось справиться с ней, стоило только обратить взор на неугасимые светила, и раскрыть им навстречу сердце.
В одну из ночей Верховный жрец подошел ко мне и сказал мягко:
- Следуй за мной, - затем нагнулся и прихватил мой плетеный коврик. Мы шли по темным аллеям сада, озаряемые разноцветными вспышками светящихся жучков, прозванных «веселыми огоньками». Верховный жрец привел меня к отдельно стоящей башне в виде усеченной пирамиды. В центре одной из стен располагалась массивная дверь, но жрец подвел меня не к ней, а к лесенке, которую я сначала не увидела. Лестница была узкая, и выстроена таким образом, что опоясывала башню вдоль всех стен, постепенно подводя к вершине, имея с внешней стороны высокое ограждение из того же камня, что и башня, поэтому почти не выделяясь на ее фоне. Мы поднялись на вершину башни, подошли к широкому парапету, окаймлявшему открытую площадку. Камни кладки все еще хранили тепло жаркого дневного солнца. Воздух, внизу сонно застывший, здесь, на высоте, приобрел подвижность, осторожно касаясь лица, преподнося горьковатый запах остывающих песков пустыни, свежесть влажных лотосов, пряный аромат цветников сада. Отсюда открывался прекрасный вид: за парком, окружающим Храм темными волнами густой растительности, белели ровные ряды домов, над которыми возвышались раскидистые кроны пальм, а дальше блестел, как черный драгоценный камень, величественный Нил. Но превосходнее всего было небо. Еще никогда я не видела его в такой необъятной ширине и непостижимой глубине, украшенным таким неимоверным количеством звезд – крупных и мелких, горящих одиночно и целыми гирляндами, щедро рассыпанных, словно тончайшая перламутровая пыль, которой натирают кожу танцовщицы в праздник Луны.


Верховный жрец помолчал, давая мне прийти в себя от увиденного, затем расстелил мой коврик и сказал:
- Здесь тебе будет удобней.
Я была тронута этой заботой, взяла жреца за руку и прильнула лбом к тыльной стороне его ладони. Мягкие волны отеческой любви прокатились от его руки по всему моему телу в ответ на мое благодарное прикосновение, и слов не требовалось.
Я не просто созерцала звезды, мысленно беседуя с ними. Под руководством жреца я изучала движение светил, их сочетания, размеры относительно нашего солнца и удаленность. Я уже говорила, что воспринимала звезды, словно они сами были живыми существами, поэтому поразилась, когда жрец поведал, что во многих звездных мирах живут разумные существа, такие же, как люди Земли.
- Жизнь существует везде, и в разных видах, но подобное тянется к подобному, поэтому нам так важно знать, что где-то есть такие же, как мы, - говорил жрец. При этом он так посмотрел на небо, будто посылал привет кому-то, и я тотчас вспомнила видение Фараона, вот так же смотрящего на звезды. Меня осенило: «Они знают! Они знают Тех, Кто живет там!» Эта стремительная мысль была так ошеломляюща, что целая буря невыразимых чувств пронеслась во мне. Жрец почувствовал мое состояние, положил обе ладони мне на голову, проливая на меня благодатный успокаивающий дождь своей энергии, и сказал:
- Ты права, дочка, но пусть это знание живет у тебя пока в сердце, не касайся его мыслью - всему свое время.

Вернувшись однажды утром домой, я застала отца, и, не скрывая обоюдной радости, мы бросились друг к другу. Отец не выпускал моих рук и все глядел на меня, повторяя, что я повзрослела в его отсутствие. Но я рядом с отцом всегда чувствовала себя маленькой девочкой – непоседливой, любознательной, вечно задающей вопросы, словно птенец с раскрытым клювом. Вот и теперь мне не терпелось услышать его рассказ о путешествии. Отец прибыл ночью и, по его словам, успел отдохнуть, а вот мне, по его мнению, был необходим отдых для глаз и глубокий сон, поэтому все рассказы были отложены до вечера, когда он вернется из Большого Дома. Как не велико было мое нетерпение, но я легко справилась с ним, радуясь встрече и согретая мыслью о Фараоне. И вечер не замедлил явиться, принеся с собой не только праздничный свет множества ламп, но и свет присутствия самого Амету. Да, отец возвратился вместе с Фараоном. Наш гость был в обычном, ничем не украшенном одеянии, но я, глядя на него, ясно различала исходящее от всей его фигуры сияние: его излучали глаза Амету, оно ореолом окружало его плечи, шло от его ладоней – нежно-золотое сияние. Мы сидели во внутреннем дворике, где был устроен символический очаг, который, по обычаю, зажигался во всех торжественных случаях.

       И не было большего счастья,
       Чем тихо сидеть у огня,
       Сквозь пламя глазами встречаться,
       Лишь сердцем касаясь тебя.

       Отец рассказывал о путешествии, и я будто наяву видела корабль, летящий над пустыней (как же еще можно добраться через раскаленные пески к оазису, не мучая животных и не подвергая опасности людей), древние руины, почти занесенные песком, некогда процветающего, а ныне забытого царства. У меня сразу же возник вопрос – почему его постигла такая участь? Раз руины такие величественные, то, значит, люди заботились, чтобы о них помнили всегда?
- Значит, не было истинного пламени, которое бы высекло в памяти потомков славу о великих делах того народа. Не руины, а легенды сохраняют память о былом величие, - пояснил отец. Затем продолжил рассказ, и перед моим внутренним взором предстала потрясающая картина круто вздымающихся гор, вершины которых скрывались под шапкой густого тумана. Миновав остроконечные кряжи, путешественники оказались в зеленой долине, которую питало влагой озеро чистейшей, отражающей синее небо, и оттого иссиня-синей воды. В него низвергался красивейший водопад.
Отец говорил, а я «видела» раскинувшиеся в долине фруктовые сады, поля злаков; легкие, будто ажурные домики из местной породы дерева - в отличие от наших каменных - утопающие в цветниках. Воздух был насыщен особенными ароматами и не был таким знойным, как у нас. Но удивительнее всего оказалось то, что люди, живущие в долине, очень уж отличались от нас внешне! Их кожа была совсем светлой, по сравнению с нашей – коричневой, а волосы имели цвет меда. И самое главное – глаза. Их глаза сияли и были либо голубые, как цветки льна, либо изумрудно-зеленые, как молодые ростки бамбука!

Видимо, я так непосредственно выражала удивление от услышанного, что отец весело рассмеялся. Я взглянула на фараона – в его глазах тоже прыгали искорки смеха.
- Дочка, ты так удивляешься, словно у тех людей не по две, а по пять рук, и глаза не просто другого цвета, а находятся на затылке, - сквозь смех сказал отец. Я немного смутилась, но тут же горячо пояснила:
- Но ведь это действительно необычно. Вот у вас, - я посмотрела отцу в глаза и бросила быстрый взгляд на фараона, - у вас тоже необычные глаза, я больше ни у кого таких не видела.
- А у Верховного жреца? – спросил с улыбкой Амету. Я хотела тут же ответить, но вдруг запнулась – оказывается, какие глаза у жреца я совершенно не могла вспомнить, хотя виделась с ним почти каждый день.
- Я не помню, - ответила я растерянно, - кажется, темные, скорее всего черные.
- У него голубые глаза, - произнес фараон.
- Не может быть! – запальчиво воскликнула я, - я бы заметила.
- Ты не заметила, потому что смотрела не на них, а в них. Ты не сравнивала их ни с какими другими, и поэтому видела не глаза, а саму суть, истину, излучаемую ими.
- И все-таки, - не сдавалась я, - такой цвет глаз не характерен для нашего народа, ведь верно?
- Верно, дочка, - откликнулся отец, - и люди, о которых я говорил, действительно удивительные, и не столько из-за редкостного цвета глаз, сколько из-за света, что носят в себе и изливают на встречного.
Последние слова отец произнес тихо и задумчиво, а я вспомнила впечатление от сияния, что принес с собой Амету.

Великий Ра покидал видимые пределы мира живущих, готовясь к подземному путешествию. Я любила это время, хотя в затихании дня было что-то невыразимо печальное, как бывает при расставании надолго. Мне нравилось в это время бывать на реке – любоваться огромным, погружающимся в реку солнцем, неподвижной фигурой цапли, вырисовывающейся темным силуэтом на его фоне, едва колышущимися метелками тростника, легкими лодочками рыбаков.

       
Мне захотелось очутиться в своей любимой заводи с лотосами и показать ее Амету. Я спросила фараона, не хочет ли он прогуляться по реке, и была награждена его согласием. Отец быстро взглянул на меня и попросил разрешения не сопровождать нас. Река встретила приятной прохладой, запахом мокрой травы, сладковатым ароматом начинающих распускаться ночных цветов. Работник, следящий за состоянием лодок, подвел нашу лодку к месту, где в нее удобно было войти, предложил свои услуги, но Амету отказался, сам взявшись за широкое короткое весло. Мы поплыли, и все было так, как я представляла: тишина, лишь изредка нарушаемая хлопаньем крыльев выпорхнувшей из зарослей испуганной утки; затушеванные глубокими тенями закатные краски, с выделяющимися яркой белизной пятнами больших водных птиц-рыболовов, невозмутимо проплывающих рядом с нашей лодкой и ловко орудующих своими широкими клювами, добывая корм.


Наконец, мы оказались в заводи, и я показала Амету свое заветное место.
- Здесь очень красиво, - сказал он, затем сорвал один цветок и, украсив им мои волосы, добавил, – а так еще красивее.
Он смотрел на меня каким-то особенным взглядом, и я угадала своим просыпающимся женским чутьем, что он любовался именно мной, а не окружающим нас великолепием. Все задрожало у меня внутри. Я готова была упасть перед ним ниц, обхватив его крепкие ноги, и выплеснуть ему всю ту сладостную боль, что цепким капканом держала мое сердце. В другом месте я так бы и поступила, но тихая заводь, где мы находились, помнила мою клятву и молчаливо напоминала о ней мне, царапая душу укоризной. Я сдержала неистовый порыв, но молчать не могла.
- Фараон, - я намеренно обратилась к Амету не по имени, - я хотела бы говорить с тобой не как с правителем, а как с мужчиной.
-Да будет так, - фараон преклонил предо мной голову, а когда поднял ее, глаза его были очень серьезны.
- Я беру в свидетели воды этой священной реки, всевидящее око Гора и нетленный образ Той, что ушла десять лет назад, - Хнум-Ка, - торжественно начала я, а Амету едва заметно вздрогнул при моих последних словах, - пусть они засвидетельствуют, что сказанное мной справедливо от начала и до конца.
Я закрыла глаза, ибо так мне легче было сохранять душевное равновесие, и начала говорить об Амету – фараоне моей души.
Я рассказала о странном чувстве, что рождал один лишь его взгляд; о музыке, что звучала в сердце при его появлении; о желании стать лучше, чище, изящнее; о видениях, что посещали меня; о понимании, что необъяснимое чувство – это любовь; о стремлении быть рядом и о потрясении от увиденного обряда похорон. О данной на этом самом месте клятве, о борении чувств, о желании вырвать из сердца любовь без остатка, о прозрении, что это невозможно, ибо любовь – это благословение богов, пусть даже такая – безответная.
Я замолчала, продолжая сидеть перед Амету с закрытыми глазами. По моим щекам неудержимо текли слезы. Вдруг лодка качнулась, и в полной тишине над рекой поплыла песня. Изумленная, я открыла глаза. Было уже совсем темно, но силуэт фараона, стоящего на носу лодки, был отчетливо виден. Его руки были простерты к небу, где сияла луна, и он пел гимн Матери Всего Сущего, богине Любви. Затем он опустился на колени и взял мои руки в свои:
       
Тонкие пальцы легко извлекают
       Дивную музыку
       Из струн многозвучной арфы.

       Так слова твои способны рождать
       Дивные чувства,
       Пробегая по струнам моего сердца,-

сказал он, наклонился к моим рукам и поцеловал их поочередно.

- Дорогая Э-бер, то, что ты сказала, делает меня счастливейшим из мужей, ведь меня полюбила девушка, у которой сердце, как чистый лотос, а глаза полны неизъяснимого очарования женственности.
 
Амету посмотрел на луну и продолжал:

- Сегодня ночь раскрытия тайн. Ты поведала мне тайну своего сердца. Те, кто владеют Ключами, могут раскрыть сегодня Великую Тайну Бытия тому, кому это необходимо. Сегодня это не будет опасно. Я владею одной из таких тайн и посвящу в нее тебя. Если твое сердце примет ее, то возрадуются боги еще одной проснувшейся душе, если же ты не сможешь принять этот Закон как данность и твоя личность воспротивится ему, то обратная волна твоего неприятия не сможет ударить тебя и причинить вред, так как я принял это решение, и я приму эту волну на себя. Ты готова?


- Да, - ответила я и зябко передернула плечами - то ли от реки повеяло сыростью, то ли нервы дрожали от напряжения. Амету заметил это и, сказав: Сейчас я зажгу огонь, - достал из специального ящичка, установленного на носу лодки, лампу, потер друг об друга два «рождающих огонь» камешка и зажег промасленный фитиль. Лампа стояла между нами, привлекая множество насекомых и бросая красные блики на сонные воды реки.

- Слушай, Э-бер, великую тайну Двух Начал – мужского и женского… Две эти силы равнозначны, так как представляют собой равные половины одного целого. Разделение произошло оттого, что целое не может познать самое себя, к чему оно неудержимо стремится по Закону Эволюции, то есть непрестанного Совершенствования. При разделении же это становится возможным, ведь каждая из половин – зеркальное отображение другой. Человек, рождаясь мужчиной или женщиной, всегда ощущает притяжение противоположного начала, и это закономерно, ведь его влечет сила притяжения отпавшей половины целого, гармонию которого он когда-то утратил. Отныне его счастье в гармоничном соединении с тем, кто представляет собой его зеркальное отображение. Но все не так просто. В своем стремлении к соединению и обретению счастья человек очень часто ошибается. Обычно это происходит из-за того, что страсти, разгорающиеся в нем, заглушают голос сердца и затмевают его истинное видение. Вместо сердца он слышит голоса чувств и разума, и они нашептывают: «это он, твой единственный», или «это она, та, которую ты искал», толкая на поступки, за которые приходится расплачиваться тем, что истинная встреча может быть отодвинута на многие века. Для людей, чье сознание еще не раскрыто настолько, чтобы мочь слышать голос собственного сердца, иного пути и нет, чем довольно долгая череда таких ошибок. Те же, кто знает Закон, терпеливо и радостно прислушиваются к голосу сердца, ориентируясь только на него. Но и они, бывает, ошибаются, и ошибки их им обходятся гораздо больнее, ибо душа их чувствует тоньше. Ответственность за ошибку ложится именно на того, кто более сознателен, он же несет тягость Закона Следствий от содеянного за двоих, а значит, встреча с истинной половиной отодвигается на неведомый срок. Я говорю «него», подразумевая равно мужчину или женщину. И еще я должен сказать. Не обязательно встреча двух начал должна произойти на земле, как брак между мужчиной и женщиной. Да, в браке люди могут достигнуть наивысшей гармонии, то есть высшего человеческого счастья. Но часто они бывают разъединены по Закону Высшей Справедливости, ведь дела и мысли людей не всегда чисты и благоразумны. Поэтому, проживая одну за другой множество жизней, они соединяются лишь изредка. А иногда ищущие могут не узнавать друг друга, хоть им и суждено прожить всю жизнь рядом, будучи родными по крови людьми. Это означает, что в прошлом они выбрали не те дороги, по которым им следовало идти, куда безгласно направляло их сердце.
Я открыл тебе это Знание, чтобы сказать, что я нашел в образе Хнум-Ка свое отображение, к которому буду стремиться бесконечно. Это не значит, что все остальные люди мне безразличны и неинтересны. В саду всегда есть один заветный цветок, которым ты безмерно восхищен, но проходя по цветнику, ты не перестаешь радоваться разнообразию безупречных форм и красок других окружающих тебя цветов. Ты очень близка мне, Э-бер. Если бы я мог быть спокоен за твое сердце, мог бы быть уверен, что оно не будет страдать, я с удовольствием проводил бы с тобой гораздо больше времени, зная, что был бы обогащен исходящей от тебя светлой и радостной энергией. Я бы учил тебя всему, что знаю сам, если бы на то было твое желание, сопровождал бы тебя в твоих прогулках, служил бы тебе носильщиком при сборе фиников, если бы только твои глаза не глядели в мою душу с такой мольбой, с такой невыносимой печалью. Я восхищаюсь тобой. Вспомни деревянную статуэтку девушки с корзиной.
 Ею я тоже восхищаюсь, - оживи вдруг она, я бы взял ее ношу в знак преклонения перед ее грацией и изяществом, но сердце мое осталось бы на месте, потому что там навсегда образ Хнум-Ка. Ее нет рядом, но только не для меня. Я постоянно чувствую ее присутствие. Разве это теплый ветер коснулся моей руки? Нет, это нежная ладонь Хнум-Ка. Разве ибис прокричал что-то непонятное другим? Это донеслось: «Я жду тебя».
Я мог бы взять тебя в жены. Человеческий закон не запрещает вновь вступать в брак, а некоторые недоумевают из-за моего одиночества. Но дело не только в том, что, женившись на тебе, я отдам тебе лишь любовь своей плоти, а мое сердце останется запертым, и это будет для тебя страданием, какую бы заботу я не проявлял по отношению к тебе. Дело еще в том, что, женившись на тебе, я заставлю страдать еще и Хнум-Ка, так как наша с ней следующая встреча окажется очень не скорой.

Амету замолчал, а я подумала: «Ты не сказал, что, женившись на мне, будешь и сам страдать безмерно». Эта мысль показалась такой мучительной, что я зажмурилась и замотала головой, отгоняя ее. Амету обхватил меня за плечи, воскликнув: «Что с тобой, Э-бер?! Тебе плохо?!» Слезы снова потекли из моих глаз, и, не в состоянии больше сдерживать своих чувств, я разрыдалась, уткнувшись ему в плечо. Не знаю, когда он убрал лампу, стоящую между нами, но в следующее мгновение я была рядом с ним, под защитой его добрых рук, горько плачущей маленькой девочкой. Я рыдала обо всех своих несбыточных мечтах, непонятных для меня самой, но безвозвратно погибших, и оттого таких милых сердцу; и о новых надеждах на все еще возможное счастье, что звучали в словах Амету, пусть не в качестве его возлюбленной, но все равно близкой и бережно любимой; и об отце, который будет страдать, видя, что я никогда не найду уже свою любовь.

Амету что-то тихо говорил мне, гладил мои плечи своими большими теплыми ладонями, и я, успокоившись и согревшись, незаметно уснула.

        Глава 4


Несколько дней я не выходила из дома. Я опустила не пропускающий свет полог у себя в комнате и целыми днями лежала под ним. Когда наступала ночь, я выходила в дышащий прохладой сад, съедала один-два фрукта, смотрела на звезды (сейчас я переносила их лучи легче, чем солнечные), но говорить или слышать их не могла – молчала моя душа, молчали и звезды. Я была очень благодарна отцу, который, умея чувствовать меня на расстоянии, не подходил и не расспрашивал ни о чем. Но его забота проявлялась в том, что, видимо, по его приказу в доме сохранялась тишина, а, возвращаясь по ночам к себе, я всегда находила чашку теплого молока. Вот и сейчас оно стояло на низком столике, и, больше тронутая заботой отца, чем от голода, которого я почти не чувствовала все это время, я выпила молоко, удивившись, что не только чувствую вкус, но и нахожу, что он отменный. Мне захотелось играть. Я взяла флейту и забралась с ней под полог – желание спрятаться от всего мира все еще не покидало. Я поднесла флейту к губам, и возникающие перед моим внутренним взором картины стали музыкальными. Полившиеся звуки понесли в пространство мелодию гибких стеблей зеленого папируса, переливы речных волн, шумящих на перекате, нехитрую песенку маленьких серых птичек, постоянно снующих у берегов. Картины, виденные мной и рассказанные на языке флейты, были просты, спокойны, умиротворяющи. Душа моя нуждалась именно в этом. Я не чувствовала опустошения, но душа будто превратилась в чистую белую ткань, ждущую, когда же искусная рука нанесет на нее яркую изящную роспись. Играя на флейте, видя картины перед собой, мне вдруг захотелось ощутить всю полноту этой жизни – прикоснуться к жестким прохладным стеблям папируса, окунуть руку в воду, почувствовать ее упругую неудержимую текучесть, вблизи увидеть хлопотливую суету птиц. Я вышла в сад и ощутила вкус ночного воздуха – богатый, насыщенный. Мои глаза точно в первый раз вбирали образы, краски, хоть ночью они и были сильно затемнены. Зато ярко сверкали звезды. Пройдя далеко по аллеям, я увидела между хозяйственными постройками людей, обслуживающих животных, которые давали молоко и шерсть. Меня заинтересовала эта сторона жизни, и, встав за пальмой, чтобы не привлекать к себе внимание, я стала наблюдать. Вот мужчины принесли полные сосуды чистой воды, чтобы напоить животных и обмыть их, приготовив к дойке. А через некоторое время несколько женщин вышли, неся на голове плоскодонные сосуды, полные молока. Меня поразила спокойная, величественная грация работающих людей. Вспомнилось, как я задумалась над вопросом: что есть я и что есть жизнь? И снова тот же вопрос встал передо мной. Вот я – закрывшаяся в своем маленьком пологе и думающая, что все вокруг перестало двигаться, жить, веселиться. И вот жизнь, словно широчайшая река, состоящая из бесчисленного множества струй отдельных маленьких жизней, беспрестанно движущаяся вперед. И если я не замечала ее, это вовсе не значит, что она перестала существовать, просто она обтекала меня в моем временном убежище, не задевая, ибо я не хотела этого. А раньше, разве я много замечала? Мне вдруг стало очевидно, что жизнь была для меня лишь крошечным мирком – отец, Амету и еще несколько людей, с которыми я непосредственно общалась; мой дом, мой сад, Большой Дом и Храм, небольшой участок реки и заводь с лотосами. Конечно, было еще множество людей, множество построек, множество совершаемых дел, о которых я знала, но сознание мое не было устремлено в их сторону, оно содержалось лишь в центре меня и не простиралось дальше моих личных желаний и интересов.
Я вернулась к себе, сняла полог и спрятала его подальше – зачем закрываться от того, что влекло к себе своей яркостью, благоуханием, красотой, тайной?

Утром, попросив отца уделить мне время, я увидела в его лице светящуюся радость. Он ничего не сказал, но я поняла, что он рад произошедшей во мне перемене. Я поделилась своими мыслями и попросила помочь в моем желании – я хотела бы научиться способности видеть, чувствовать и понимать жизнь, проникать в смысл всего происходящего, а не просто скользить взглядом по окружающему. Я хотела бы не только впитывать в себя все цвета, запахи, звуки – все то богатство, что предоставляет жизнь, но и уметь самой отдавать чувства, мысли, дела, способные каким-то образом быть полезными. Я хотела всему этому учиться. А еще я бы хотела увидеть еще и другой мир, или миры, которые простираются дальше за нашей широкой рекой, за пустыней, за морем, о существовании которых я знала по рассказам. Отец обещал помочь, а вечером того же дня, нарочито весело и бодро повелел, чтобы я собиралась, так как мое желание исполнено, словно по волшебству, и меня ждет путешествие. Как ни старался отец, я все же услышала печальные нотки в его голосе и поняла, что еду одна, без него, и он пытается скрыть свое беспокойство и горечь от разлуки со мной. Я обняла его благодарно и ласково, впервые ощутив себя взрослой женщиной, а не малышкой. Душа распахнулась уже навстречу неизвестному, и устремление понесло ее, обрывая нити, державшие доселе на месте...


На следующий день в то же самое время я была уже далеко. Корабль, что мог летать по воздуху, словно лодка по реке – спокойно и плавно – доставил меня в оазис, лежащий в центральной части пустыни. Жаль только, что летели мы ночью – во-первых, из-за знойных дневных лучей, во-вторых, чтобы не привлекать внимания обычных людей, ведь сила, поднимающая корабль вверх и влекущая его в нужном направлении, создается волей человека, посвященного в это искусство. Используется она только в необходимых случаях и скрывается, так как тайна ее не может быть доверена непосвященному сознанию ради блага всех людей. Но даже ночью я почувствовала неизъяснимую могучую радость от ощущения полета. Стоя на возвышении, обдуваемая встречными потоками упругих теплых струй ветра, я чувствовала себя птицей, которой подвластны неизмеримые пространства земли и глубины неба.
В оазисе я была поручена жрецу, который управлял тамошней жизнью, корабль же отправился назад, нагруженный товаром. Позже, познакомившись с тем, чем занимались живущие в оазисе люди, я поняла, что именно отсюда поставлялись в нашу страну великолепные изделия – вазы, украшения, статуэтки, изображающие животных и людей. Я думала тогда, не зная о существовании оазиса, что изделия изготовлены из прозрачного камня, который нагревают и придают ему нужную форму; а оказалось, что это песок пустыни нагревают до такой степени, что он становится текучим, как сладкий сироп из сока тростника, а затем придают этой быстро застывающей массе нужные формы с таким искусством, что, например, фигурка свернувшейся клубком кошки ничуть не отличалась от живой, разве что размером. Пожив в оазисе довольно долгое время – шесть раз луна показывала полностью свой лик – я познала вблизи обычную трудовую жизнь во всей ее полноте. С раннего утра нужно было позаботиться о животных – напоить и накормить их, подоить дойных; нужно было позаботиться о детях – не только накормить, но и занять полезными и доступными для их сил делами. Обычно каждый ребенок приставлялся к разным работникам с целью посильной помощи и обучения, а также присмотра. Женщины занимались ткачеством, изготовлением украшений; мужчины варили песок, делали формы для поделок из него, а самые искусные выполняли художественные изделия. Совсем маленькие дети в это время собирались в беседке, стоящей в тенистом саду, где для них были устроены развивающие игры. За ними поочередно следили юноши и девушки под руководством пожилой женщины, отлично знающей свое дело. Затем необходимо было накормить всех работников и детей. Приготовлением пищи занимались также молодые люди, наставляемые более старшими. После обеда все дети отдыхали, занимались любимыми делами, собирались в группы под присмотром стариков, и с удовольствием слушали их рассказы. Это был мудрый порядок, так как дети с самого малого возраста участвовали во взрослой жизни, учась премудростям и тонкостям различных ремесел. Я работала наравне со всеми, и, хотя многого не знала и не умела, выполняла все необходимые работы, подбадриваемая опытными наставниками. Мне нравились темные вечера, когда, освободившись от своих занятий, почти все небольшое население оазиса, кроме малышей и тех, кто заступал на ночные дежурства, собиралось на площади вокруг большого костра. Когда все удобно рассаживались, раздавался звонкий удар в барабан, на некоторое время наступала тишина. В самом начале моего прибытия, на одном из таких вечеров мне пояснили, что в этот момент, когда все собрались вместе после дневных трудов, когда тело освободилось от напряжения, душа чувствует себя легко, и мысль человека может послать ее к небесам, где она насыщается от звезд мудростью и светом, словно тело молоком. После непродолжительного всеобщего молчания вновь раздавался призывный звук барабана, и начинали литься песни, звучала музыка, иногда устраивались импровизированные выступления под общий смех и веселье. Я тоже принимала участие, показывая несложные танцы и играя на флейте. Очень мне нравились танцы молодежи под аккомпанемент барабанов. Под быстрый-быстрый ритм, отбиваемый несколькими музыкантами, выбегали юноши и девушки, выстраиваясь двумя ровными шеренгами друг перед другом, разделенные костром. Одеты те и другие были почти одинаково – в короткие светлые юбочки, спускающиеся на бедра, открывающие плавные изгибы талий. У девушек грудь была прикрыта широкими полосками ожерелий из разноцветных бусин. Все танцоры сплетали руки за спинами рядом стоящих. На миг наступала тишина, затем раздавались небыстрые четкие удары, и шеренга молодых людей, одновременно наклоняющихся вперед и высоко поднимающих в такт ритму ноги в коленях, плавно придвигалась в сторону девушек и снова, послушная музыке, замирала вместе с ней. В следующее мгновение барабаны звучали уже для девушек, которые, также высоко поднимая в коленях ноги и, делая синхронные повороты вправо и влево гордо поднятыми головами, наоборот, отодвигались назад. В следующий раз осторожно наступали девушки, а молодые люди, помедлив, отступали. Музыка убыстрялась, ускорялись и движения, становясь все более замысловатыми. Так как руки были заняты, то движения выполнялись лишь ногами, головой, да мимикой, но что за выразительность была во всем! Ноги юношей с силой впечатывали каждый шаг, головы низко склонялись к груди, глаза были скромно опущены. Ноги девушек легко взлетали над землей и неслышно касались ее, головы кокетливо склонялись то к одному, то к другому плечу, глаза весело блестели, лица сияли задорными улыбками. Наконец, в страшно быстром темпе шеренги начинали двигаться вокруг костра, навстречу друг другу, и в какой-то момент, рассыпавшись, танцоры сплетались вновь уже объединенные общим кругом, чередуясь, юноша и девушка. Завершался танец тем, что, подхваченные юношами, девушки оказывались у них на плечах, и, крепко поддерживаемые, воздевали к небу руки и замирали, высоко подняв головы и устремив взгляд к звездам, словно собравшись в полет и приглашая с собой остальных. Танец исполнялся при появляющейся луне, когда ее свет не заглушает света звезд. В один из таких вечеров и я была приглашена в ряды исполнителей. Волнение пробежало по моему телу, хотя я и была уверена, что не собьюсь в движениях. Но, встав в шеренгу девушек, сплетя с ними свои руки, я уже чувствовала не свое маленькое «я», а большое «Я» всей нашей группы, слитой в одном устремлении. Волнение ушло, побежденное силой, шедшей от сознания этого большого «Я», а музыка, рождаемая четким ритмом, уничтожила его окончательно. Увлеченная энергией танца я совершенно забыла о своем теле – оно само выполняло все необходимые движения, которые я совершенно не контролировала, не следила за ними. Это был настоящий танец Двух Начал, и я чувствовала лишь слитность с огромной женской энергией, и мощь мужской, наступающей плавно, но неотвратимо, словно океанская волна. И так же, как в танце с фараоном, в конце этого, я совершенно не ощущала ног и взлетела, подхваченная чьими-то сильными руками, казалось, в немыслимую высоту - в самую гущу сияющих звезд. Танец вызвал бурный восторг, и веселье продолжилось. Я отошла в сторонку, еще пребывая под впечатлением от пережитого; ко мне подошел Жрец. У него было очень доброе, красивое лицо. Он сказал, что пришло время нам расстаться, так как вновь пришел корабль, который заберет меня. У меня есть немного времени, чтобы проститься со всеми, но пусть меня не слишком печалит расставание, потому что впереди меня ждет еще много встреч и разлук, не нужно горечью оставлять раны на сердце, а лучше верить, что лучшие дороги всегда приведут к тем, о ком думаешь. Жрец посмотрел мне в глаза, и я легко поверила его словам, и печаль от близкого расставания с полюбившимися мне людьми, будто змея, начавшая заползать в мое сердце, возвратилась в темноту, откуда и приползла. Узнав о моем отбытии, все дружески окружили меня, щедро поливая светом своих открытых сердец, прося бывать у них еще не однажды. Девушки подарили мне ожерелье из разноцветных прозрачных бусин, которое я с благодарностью повесила на грудь. Простившись со всеми, сопровождаемая Жрецом, я покинула оазис.


       Глава 5

На корабле мне сказали, что я могу лечь спать, потому что путешествие займет немало времени.
Разбудил меня странный шум. Я подумала, что мне опять снится море, но шум не был ритмичным, а раздавался непрерывно. Я окончательно проснулась, проспав весь полет, и вышла наружу из помещения, где была удобно устроена на ночлег. И не смогла сдержать восторженно-изумленного вздоха: «Вот это да!» Корабль стоял на широкой площадке, располагавшейся в обширной зеленой долине, окруженной высочайшими, уходящими вершинами в облака горами. С ближайшей к нам скалы падала мощной широкой лентой совершенно прозрачная, искрящаяся на солнце вода, попадая, как в наполненную чашу, в синее озеро. Обрушиваясь с невероятной высоты, воды потока разбивались, становясь белыми и пенистыми, как бьющее из вымени тугими струями молоко. В нескольких местах лучи проснувшегося солнца разукрасили неистовый поток радужными мазками, придав ему еще более неотразимый вид.
Заглядевшись на никогда раньше не виданное зрелище, я не заметила, как ко мне подошел человек, а обратила на него внимание, лишь когда он заговорил со мной:
- Так это и есть Э-бер, посланница Амету? – я слегка удивилась: разве меня послал фараон? Но эта мысль пронеслась мимолетно и забылась, потому что фигура человека, стоящего передо мной, совершенно ошеломила меня. Кроме того, что мужчина был невероятно высок – гораздо выше Амету и отца, - он имел волосы цвета темного меда, переливающиеся на солнце золотыми волнами, носил такие же золотистые бороду и усы, хотя выглядел молодо; и смотрел на меня глазами такого цвета, словно в них навсегда отразился нежно-зеленый росток. Но самое сильное впечатление было от того, как он смотрел! Я видела уже много добрых, ласковых и знающих глаз, но эти, особенные не только своим цветом, но и выражением, смотрели так, словно прижимали меня к своему сердцу. Нет, я не могу передать! Человек, глядя в глаза другому, всегда чего-то хочет – спросить или попросить; ожидает твоего внимания или своего взамен; хочет поделиться радостью или печалью. В глазах людей всегда есть явное или скрытое беспокойство, явная или затаенная дума о себе. Человек, смотрящий на тебя, никогда не принадлежит всецело твоему вниманию, обязательно существуют невидимые барьеры, разделяющие вас. Про глаза, которые смотрели на меня сейчас, я могу сказать только то, что в них не было отъединяющих «перегородок», по-другому объяснить не могу. И не могу представить такого взгляда ни у одного из людей – примешивается нечто, что делает его не таким кристальным, сияющим абсолютной чистотой.
- Возьми свои вещи, пойдем со мной, - сказала мне этот человек. Я повиновалась, почувствовав прилив радостного доверия и безмятежного спокойствия. Взяв в одну руку небольшую плетеную сумку с моими вещами, другую он протянул мне, и, опустив свою узкую ладонь в его, я ощутила себя ребенком, доверчивым и совершенно защищенным от всех невзгод. Мы спустились с небольшого холма, чья срезанная вершина представляла собой площадку для стоянки корабля, и подошли к берегу озера. Оно не было особенно широким, но чтобы добраться до противоположного берега, где виднелись постройки, нужно было сесть в лодку. Лодка, или что-то очень похожее на нее, стояла тут же. Гребца не было видно, и я решила, что править будет мой провожатый. Но стоило нам опуститься на мягкие сидения, как лодка сама отчалила и направилась в нужном направлении. У меня начали округляться глаза, но тут же я сообразила, что лодка, видимо, управляется моим новым знакомым так же, как управляется летящий корабль. Я взглянула на сидящего напротив мужчину, и он улыбнулся, поняв меня без слов.

       -------------------------------------

И вот, я плыву с отцом и другими соотечественниками на корабле в далекую страну. Я не могу описывать то, где была, что видела, и чему меня учили – пока не могу. Но если бы не было трех лет, проведенных в удивительном месте с удивительными людьми, не знаю, что стало бы с моим безмерно любящим сердцем. Даже сейчас, когда душа моя излечилась от боли, глаза Амету, что сопровождают меня повсюду, волнуют душу.
Но нет тоски. Если бы хоть капелька ее сохранялась в моем сердце, я бы не смогла быть сейчас здесь, на этом корабле, и плыть с поручением от тех удивительных людей, с кем прожила три последних года. О поручении знают только мой отец, Амету и я. Собственно, мне известно лишь то, что я заменяю в этом путешествии фараона, ведь именно он должен был отправиться в восточную страну с великой миссией. Если бы он был женат, то во время его отсутствия его жена могла бы принять управление страной, и дело тут не в формальностях, а в согласованности энергий двух любящих людей, которые способны чувствовать друг друга на расстоянии. Однако судьба распорядилась так, что фараон остался один в этом мире, и не может надолго покинуть людей своей страны. Несмотря на то, что его окружают достойные и надежные помощники, тем не менее, он не связан с ними настолько. Но, зная о моих искренних и чистых чувствах к Амету, Те, Кто Помогают людям, призвали меня к себе, чтобы с их помощью я смогла повысить и утончить вибрации, не причинив себе вреда, и оставить любовь гореть в своем сердце, но в ином, возвышенном качестве, без чада себялюбивых омрачений. Мои чувства оказались такой силы, что дали возможность внутренней связи с фараоном на расстоянии. Я по своему статусу не смогла бы заменить его на троне, но мое сердце могло принести с собой и его, мои глаза могли видеть его глазами, моя душа чувствовать так же, как его, поэтому я сейчас здесь, на корабле, с поручением, которое должен был выполнить Амету. Так решили Те, Кто Помогают людям.

После того, как по истечении трех лет я вернулась домой к отцу, я не встречала фараона до самого отплытия. Но мне и не нужно было теперь видеть его, чтобы услышать, о чем говорит его сердце. Я слышала его, стоило сосредоточиться, и оно говорило о многом, создавая в моем внутреннем взоре целые картины из тех забот и мыслей, которыми жил фараон. И в этом большом сердце, вмещающем огромные пространства и многих-многих живущих и уже отошедших, было место и для меня. Я ясно различала тон, предназначенный именно для меня. Я не стану передавать его, он слишком дорог мне. Могу только сказать, что знала, почему Амету не навестил меня до нашего с отцом отъезда – он боялся. Боялся своих чувств. Да, да, даже такой человек, такой сильный, такой непоколебимый, такой верный и преданный, не в состоянии тягаться с самым непреодолимым чувством, какое есть на свете – с любовью. Я читала теперь очень ясно в его сердце, как в своем собственном. Я знала, что его любовь ко мне стала больше, нежели любовь к подданной – горячее, нежнее, трепетней. Но я знала так же, что это ничего не меняло, и не могла изменить ни в его, ни в моей жизни. И боялся он больше за меня, чем за себя, это я тоже читала легко. Но я была спокойна. То, что мое сердце навсегда живет в его, делало меня больше, чем просто счастливой женщиной. Моя радость, казалось, жила не на земле, она простиралась на всю необъятную даль и ширь, какую способно вместить сознание.
И наступил день отъезда. Я была в саду, ожидая зова отца, когда услышала быстрые шаги. Его шаги. И не смогла обернуться, пока не улеглось волнение, подступившее к горлу.
- Э-бер, я пришел к тебе.
Я, наконец, обернулась, глядя в его лицо. Оно было все таким же – с точеной красоты чертами, озаренное непередаваемым благородством. Но глаза глядели по-другому. В них явно читалась боль. Стоило мне ее увидеть, как и мне сделалось нестерпимо больно за него: «Что я наделала! Зачем он должен страдать из-за меня! Я не хотела этого, не хотела!» И он услышал этот крик, улыбнулся ласково:
- Здесь нет твоей вины, Э-бер, все хорошо, ты не должна волноваться, иначе мы не сможем выполнить порученного. Я должен передать тебе вот это.
Я заметила в руках Амету небольшой сверток. Когда он развернул полотно, внутри оказался футляр из слоновой кости. Он напоминал обычную шкатулку для хранения мелких предметов, не был как-то особенно украшен, но по отлично отполированной крышке шла вырезанная надпись на неизвестном языке.
- Это, вместе с содержимым, должно храниться у тебя, - фараон вновь сложил полотно и передал сверток в мои руки, затем снял с шеи тонкой работы цепочку из солнечного металла с маленьким медальоном в виде лотоса на ней:
- Это тоже береги, как самое дорогое, что у тебя есть, - я посмотрела ему в глаза при этих словах, и его руки, надевающие цепочку мне на голову, задержались на моих волосах – он понял меня.
– О том, что делать с этими вещами, я скажу тебе, когда придет время. Береги и себя, - ладонями он бережно взял мою голову и притронулся губами к моему лбу, затем, не отпуская рук, приблизил мое лицо к своему и, глядя глаза в глаза, добавил, - ты тоже самое дорогое, что есть у меня на Земле.
- Мы еще увидимся? – не могла не спросить я, а щеки пылали под его большими ладонями. Он закрыл глаза, и я поняла, что не должна была спрашивать. Когда он снова посмотрел на меня, я успела заметить всполох от метнувшейся глубоко в глазах дикой тревоги, и теперь уже сама опустила ресницы.
- А разве мы расстаемся? – он взял шутливый тон, но продолжил серьезно, -давай будем думать, как лучше исполнить порученное.
Он отошел от меня, собираясь уходить. Я чувствовала, как для него это мучительно – расстаться. Его сердце рвалось ко мне, и лишь огромным усилием воли он сдержался, чтобы не броситься и не обнять меня. Но я так ясно почувствовала этот порыв, что кожа под моим платьем загорелась от мысленного прикосновения его рук. Я стояла, обняв сверток, не шелохнувшись, и только неотрывно глядела в его глаза, посылая всю свою нежность, говоря мысленно, что отпускаю его без боли и без тоски. Он понял, взгляд его приобрел обычную твердость, и, резко повернувшись, Амету стремительно ушел.

       Мы простились.
       Не надо печали –
       Синевы твоих глаз
       У меня все равно не отнять.

       Мы простились,
       Но звезды кричали,
       Что глаза твои вечно
       Я буду встречать.

       Я ответила им:
       «Буду ждать…»

Наш отъезд не был отмечен ни большим количеством провожающих, ни суетой, ни шумом. Всё необходимое было доставлено на корабль заранее, команда давно была на борту. У моего народа не в обычае проводы у воды – это наводит на мысль о погребальном ритуале. С близкими принято прощаться в доме, у пламени очага, куда мать или жена бросает горсть сухих трав, дым от которых должен окурить и защитить от невзгод отправляющихся в путь.
На берегу, возле вместительной лодки, на которой мы с отцом должны были добраться до судна, ожидающего на середине реки, находились лишь фараон, Верховный жрец и Тау. На нее во все глаза глядели гребцы лодки, так великолепна она была этим утром - в длинном белоснежно-перламутровом одеянии, отражающем искрящуюся речную рябь; с необыкновенным выражением своего прекрасного лица. Она не была грустна, но нежность ее, направленная ко мне, была чисто материнской, а значит, несла в себе тревогу любящего сердца. Мы обнялись, затем приложили ладони друг другу ко лбу, замерли на секунду и простились. Я перешла к Жрецу. Он взял мои руки в свои, чего раньше не делал, и сказал:
- Помни, дочка, ты никогда не можешь быть одна. Если вдруг страх завладеет твоим сердцем, вспомни об этом, и сможешь его прогнать.
Я наклонилась, коснулась лбом его ладоней, и подошла к Амету – хоть мы и простились уже в саду, но для всех ритуал следовало завершить. Волнение перестало иметь надо мной власть, и я спокойно взглянула в глаза фараона. Он тоже был спокоен, но за этим спокойствием чувствовалась сила такой мощи, что она невольно отражалась в глубине глаз огненными вспышками.
- Береги себя, Э-бер, - сказал он просто, - ты нужна нам.
Он слегка склонил голову, я сделала то же и отошла, в ожидании прощающегося отца. Затем мы сели в лодку, и три фигуры на берегу начали медленно удаляться. Мое сердце чувствовало всех троих, но глаза были прикованы к Амету. Мы добрались до корабля, а фигурки, ставшие совсем маленькими, как статуэтки для настольной игры, все еще стояли у воды. Вдруг я увидела, как одна из них подняла руку и помахала. Я, уверенная, что это был фараон, вскинула в ответ свою и долго держала, посылая прощальный привет.

       

Подходит отец. За время моих воспоминаний солнце утонуло в океане, и небо от печали укрылось черной накидкой, украшенной сверкающими камнями. Некоторые люди верят, что это слезы богини по утраченному лучезарному возлюбленному. Луна показала свой лик, но она не в силах утешить страдание – ее свет лишь подчеркивает сияние звездных слез, так же как моих.

       2007г.