Витя – это моя двоюродная бабушка, сестра деда Йоны по совместительству. С ней мы жили в одной коммунальной квартире, часто общались, и я называл её тётей. Тётя Витя была некрасивой женщиной, с плохим маникюром, утренними папильотками из «Известий», замечательным зубным врачом и владелицей больших накоплений конфет «Коровка» для меня. В комнате тёти Вити пахло дешёвой пудрой и духами «Ландыш», книжной пылью и лекарствами. Личная жизнь у неё не сложилась, детей не было, и она очень любила мои частые набеги на конфетные запасы и её воспоминания. Воспоминания начинались под торжественное открытие большой жестяной коробки из-под швейцарских конфет, где хранились её одиннадцать боевых медалей, в том числе две - «За боевые заслуги». Тётя Витя была участницей трёх войн: Гражданской, Финской и Отечественной, включая столкновения с Квантунской Армией на Дальнем Востоке. Рассказчица она была отменная, я всегда слушал её, открыв рот, в котором, как правило, умирала очередная «коровка». О Гражданской войне тётя Витя никогда ничего не рассказывала, а вот о прочих, часто, но с тяжёлым сердцем. Родители мои одно время сомневались в целесообразности таких повествований для моего неокрепшего ума, но потом папа сказал: «Пусть слушает сейчас правду о войне, а в школе вранья хватит на десять лет вперёд». Некоторые рассказы тёти Вити я запомнил навсегда, может быть, и Вам будет интересны эти зарисовки.
1940 год. Карельский перешеек. Линия Маннергейма.
Зима стояла лютая, температура опускалась до -45 градусов и ниже временами. Обморожения стали бичом медсанбатов, куда привозили с передовой солдат со сползающей кожей на лице и руках, а гангрена ног перестала рассматриваться, как что-то из ряда вон выходящее. Снабжение было ни к чёрту, полушубки и валенки выдавались, начиная с сержантского состава, а все остальные грелись комсомольскими билетами, если таковые у них имелись. Вся медицина на передовой была брошена на борьбу с последствиями редчайшего природного явления для России и её окрестностей – суровой зимы, о которой никогда не слышали наши прославленные полководцы и служба тыла Красной Армии. А маршал Маннергейм хорошо знал, поскольку в молодости учился и служил в царской армии и там о ней, о зиме, ему рассказывали. Построил он свою линию обороны из дзотов, дотов с крупнокалиберными пушками и пулемётами, тайными ходами и прочими прелестями, да так, что вся наша армия около этой линии и застряла. Застряла прочно и надолго, что и привело к таким тяжёлым медицинским последствиям. Вот и моя тётя Витя, военврач Виктория Ковлер, вместо того, чтобы лечить и рвать больные зубы, занималась тем, что срезала вонючие гнойные портянки с ног, стонущих и мечущихся в бреду солдат, зачастую комсомольцев-добровольцев, пошедших на эту войну по зову сердца и тов Сталина, который их-то позвал, но валенками не обеспечил. И вот тётя Витя возилась с этими молодыми ребятами, нередко закрывала им глаза, и старалась, чтобы они всё-таки дожили до транспорта в полковой госпиталь.
Хочется написать – занялась заря…Да какая там заря на Карельском перешейке зимой? Так, световое время четыре-пять часов, а потом сумерки наступают. Мелькнёт солнышко, заискрится снежок на часик-полтора, и всё…Вот и этим утром точно также, белый в инее лес, треск деревьев от мороза, фигура часового в дохе и огромных валенках с соломой внутри для утепления и тишина, такая странная для медсанбата. Только струйки дыма из труб «буржуек», которыми отапливались палатки, говорили о том, что ведётся там жизнь, какая-никакая. Затарахтел двигатель, и на территорию медсанбата въехала полуторка, скрипнула тормозами, проехала юзом метров пять и остановилась. Из кабины выскочили двое. Один стал бегать вокруг грузовика, не заглушая двигатель, и осматривать его со всех сторон. стуча ногой по изношенным баллонам, а второй огляделся по сторонам и припустился по морозу бежать к палатке, около которой на фанерке, прибитой к черенку от штыковой лопаты, было написано красной краской –Стоматология-. Подбежал и стал стучать, говоря при этом: «Ковлер, собирайся быстрее! Вызвали всех зубных в полковой госпиталь, светило на нашу голову свалился из Москвы! Лекцию читать нам будет по новостям фронтовой стоматологии и челюстной хирургии! Давай быстрее, у меня приказ на двоих! Холод собачий!». На этот призыв тётя Витя из палатки голову высунула и говорит: «Игорёк, ну какая лекция?! У меня раненые на руках, персонала не хватает, ты же знаешь, что творится!». «Будто у нас по-другому, Витя! Приказ же, и потом, раненых можно перевезти! Я своих семерых везу! Давай быстрей, а то Саныч за мотор беспокоится!» - ответил Игорёк, заглядывая внутрь палатки. Из неё медсестричка выскочила, чёрными глазками постреливает, от мороза румянец на щёчках сразу образовался, а может и не только от него, и говорит: «Виктория Александровна, Виктория Александровна, ну, что Вы, что Вы! Конечно, надо ехать! И приказ есть и раненых отвезёте, и отдохнёте в тепле, и умного человека послушаете! А мы здесь денёк без Вас справимся! Правильно я говорю, Игорь Петрович?!» - и улыбается при этом, и так на военврача смотрит, что тот трястись сразу начал от возникших чувств, но, может и от мороза. «Витя, Сонечка всё правильно сказала! Давай быстрее! А мы пока с Сонечкой поговорим о местной анестезии» - но поговорить не удалось, поскольку Сонечка, косомолка-доброволка и любимица всего медсанбата и моей тётушки, в частности, побежала раненых к перевозке готовить.
Тётя Вите собраться, только подпоясаться ремнём с кобурой, в которой наган спал. Подходит к ней старшина и говорит: «Витя, видишь. Игорь в хромовых сапогах отплясывает? Значит, тебе в кузове прыгать! Я тебе сапоги на три размера больше принёс, солому в них напихал. Наматывай все портянки, какие у тебя есть, и доху вот эту надень, немного попахивает, я ей свинью на ночь укрываю». Тётя Витя всё это намотала, надела, и, попахивая свинкой, в кузов с трудом залезла. Раненых туда уже подняли, укрыли, как могли, Саныч по клаксону кулаком стучит, а Игорь Петрович с Сонечкой друг от друга отлипнуть не могут. То ли смёрзлись, то ли любовь у них была на два медсанбата известная, но греют губы поцелуями, и ручки нежно жмут. Саныч не выдержал и объяснил всем присутствующим с прямотой шофёрской, что чья-то мать в лесу замерзает, но ехать надо. Махнул Игорь на прощанье Сонечке рукой, хлопнул дверцей так, что часовой передёрнул затвор винтовки, и полетел грузовик в сторону полкового госпиталя.
Полетела полуторка от греха подальше с передовой в тыл, подпрыгивает в колее, а в кузове подпрыгивает тётя Витя и уговаривает раненых не умирать. Трёх из двенадцати так и не уговорила, но грузовик уже к госпиталю подъехал. Раненых и умерших стали из кузова выгружать, Саныч под днище забрался, пробку из радиатора вынимать, чтоб не дай Бог, морозом систему охлаждения не прихватило, а Игорь с тётей Витей на лекцию побежали. Игорь-то побежал, а тётушка моя шла, с трудом ноги передвигая. Лекция была в тёплом зале, сны снились тёте Вите разные, но, в основном, про родной медсанбат. Сидящие с ней врачи, собранные со всего фронта, морщили носы, не понимая,. в чём дело. То ли они в полковом госпитале, то ли в павильоне свиноводства ВДНХ СССР находятся. Игорь внимательно слушал маститого хирурга и думал о Сонечке, как они вместе поедут на Чёрное море купаться, пить минералку, и есть эскимо на палочке. Только бы прорвать эту линию Маннергейма.
Так они оба лекцию прослушали и стали назад собираться, да Саныч наотрез отказался ехать. Температура до пятидесяти градусов упала, и на «воде ехать», так лучше сразу себе пулю в лоб здесь пустить, в тепле оно лучше всё-таки…Тётя Витя переживала ужасно, о раненых говорила и «как там Сонечка без неё с зубами справляется?!». А Игорь, насвистывая арию тореадора, пошёл знакомиться с прочими командированными. Разместили их на ночь с удобствами на настоящих кроватях, а рано утром накормили горячим завтраком. Саныч же заливал в радиатор кипяток, радостно улыбаясь потеплению. Игорь куда-то отлучился, а назад пришёл в командирском тулупчике и валенках, с обидой приговаривая, что бурок ему не дали, по званию не подходит. Потом спохватился, обратно побежал и принёс тётушке и тулупчик, как у него, и валенки. И стало тёте Вите за Сонечкино будущее нестрашно.
Поехали назад не одни. В кузове пехотинцев человек пятнадцать, пополнение на передовую. Ребята всё молодые и необстрелянные, кроме взводного, их принявшего. Ехали весело, хохотали на снежных ухабах подпрыгивая, как вдруг Игорь по кабине кулаком застучал, когда до медсанбата подать рукой стало. Саныч затормозил, из кабины выглядывает, что такое вдруг? А Игорь прислушался к тишине, и говорит взводному и тёте Вите: «Тут же боевое охранение всегда останавливает, а сейчас никого…Странно мне это! И тихо, как-то по иному…». Посмотрел на него взводный и приказывает солдатам: «Всем с машины! Оружие зарядить! В цепь, в цепь!». И пошли все цепью с оружием в руках к медсанбату. Тётя Витя идёт с наганом в руке, по сторонам смотрит. Рядом с ней Игорь с наганом же, прислушивается к лесу, а по лицу желваки ходят. Так они цепью и вышли к медсанбату.
Только медсанбата уже не было. Подошли под утро к медсанбату финские лыжники-диверсанты, вырезали ножами боевое охранение, а затем устроили настоящую бойню. Ножами убивали и врачей и раненых, беспощадно и с садизмом, выкалывая глаза, отрезая языки и животы вскрывая. А потом отрезали у всех головы и, как шары, на бинтах, на ель повесили. Смотрит вся цепь наших солдат, взводный и тётя Витя с Игорем на эту ель и глазам своим не верят, как люди такое могли устроить, хоть и война идёт….Прошло первое удивление у солдат и началось…Кого наизнанку выворачивает, кто плакать начал, кто материться. А тётя Витя Сонечкину голову высматривает, но её нет на ели этой проклятой. Стала звать тётя Витя Сонечку, а вдруг та спаслась нечаянно, но ответа не дождалась. Побежала тогда она к своей стоматологической палатке, а за ней Игорь пошёл, еле ногами передвигая. Вбежала в палатку тётя Витя, а там…А там… Упала на колени тётушка моя, закрыла ладонями лицо и горько заплакала…
!942 год. Западный фронт.
«Ковлер, начальство вызывает, срочно!» - крикнула в приоткрытую дверь голова бойца в пилотке и скрылась в полутьме коридора общеобразовательной школы, а ныне полкового госпиталя. Тётя Витя с вздохом оторвалась от ревизии медикаментов стоматологического кабинета, сняла белый халат, поправила гимнастёрку под офицерским ремнём и срочно пошла к начальнику медслужбы полка. Вдоль всего коридора стояли кровати с ранеными в последних боях солдатами. Здесь лежали, в основном, с тяжёлыми пулевыми ранениями, но уже на стадии выздоровления. Тётя Витя дошла до конца коридора и постучала в дверь с табличкой –Директор школы-. «Ковлер, заходи!» - послышалось через обитую дерматином дверь. В кабинете сидел седой, очень уставшего вида мужчина в форме военврача второго ранга. Он пил крепкий тёмно-коричневого цвета чай из стакана с подстаканником и сахаром в прикуску. «Ковлер, сахару хочешь? Ну, нет, так нет! Зубы бережёшь?» - эта шутка повторялась изо дня в день и тётя Витя перестала на неё реагировать. Отношения между ними были вполне официальными, но дружелюбными, что вполне устраивало обоих. «Слушай, Витя, дело такое…Одному батальону надо высотку взять к утру, как подарок на день рождения сама знаешь кого, а у комбата флюс. Батальон с флюсом в атаку идти не может. Так что собирайся, поедешь флюс из батальона удалять. Всё понятно?» - начальник отхлебнул из стакана и захрустел куском сахара. «Что тут непонятного – ответила тётушка – пять минут на сборы и я в полной готовности!». «Да нет, Витя, не всё так просто..- сказал военврач второго ранга – ехать придётся на дрезине. Минут сорок, если повезёт. На месте тебя встретят, идти по лесу ещё столько же, если повезёт. А потом уже зуб рвать. Сейчас Михалыч тебё одёжку подберёт, переоденешься. Потом за тобой солдатик придёт, ну, и вперёд! Витя, береги себя…Рад буду увидеть…».
Вышла в недоумении тётя Витя из кабинета, к ней Михалыч подбежал с какими-то вещами в руках , отвёл её в каптёрку и говорит: «Вот тебе, Виктория Александровна, брюки солдатские, свитерок верблюжьей шерсти от союзников, ботинки с обмотками и ватник короткий. Всё в самый раз, чтобы по лесу бегать на полной скорости. Шинель и всё остальное под роспись сдай мне, если повезёт, потом получишь…». Это «если повезёт…» тётушку стало беспокоить, но времени на расспросы не было. Только успела она переодеться, за ней солдатик пришёл. Был он неказист, роста малого, но жилистые руки выдавали человека сильного, к труду приспособленного и выносливого. «Ты, что ль врачиха?» - удивлённо спросил солдатик тётю Витю, которая в мужской одежде больше походила на пацанчика, чем на зубного врача женского пола. Получив подтверждение, подождал, пока она взяла свою походную сумку со всем необходимым для борьбы с батальонным флюсом, и огородами вывел к узкоколейке, на которой стояла дрезина.
Тётя Витя села на скамеечку, а солдатик стал толкать дрезину сзади, упираясь ногами в гнилые шпалы, столкнул её с места, разогнал и запрыгнул. Пробрался мимо тётушки, схватился за рычаг обеими руками и стал дрезину дальше разгонять. Ветерок в лицо тётушки задул, принёс запахи апрельского леса, талой воды и прошлогодних листьев. Луна облаками закрыта, звёзды между ними нет-нет, да и проглянут, и подумала тётя Витя, что война где-то далеко, так тихо кругом было. Дрезина быстро шла, а под горку так разогналась, что ветер в ушах засвистел, а солдатик знай себе, рычагом наяривает. Вдруг облака разошлись, и всё осветилось вокруг таким волшебным лунным светом, что тётушка ахнула от давно не замечаемой ей красоты. Только она об этом подумала, как повернул к ней солдатик лицо, перекошенное от страха, и закричал, перекрывая шум ветра и стук колёс дрезины: «Врачиха, плохо дело наше! Нам по поляне огромной надо простучать, а она фрицами пристреляна! Они нас при луне засекут на раз-два и в вилку брать будут! На ходу прыгать будешь, слышь, врачиха, на ходу! Как тебе крикну, так и сигай!» Больше он к тётушке не оборачивался, а только стал разгонять дрезину изо всех сил. На поворотах стало её кидать из стороны в сторону, и тётя Витя стала бояться, что фрицам даже и стрелять по ним не придётся. Перевернутся и калтен-коп…
И как раз под мысли о «холодной голове», дрезина на поляну и вылетела. Полетели они краем поляны вдоль леса, и стало тётушке казаться, что фрицы спят, как раздался в воздухе страшный шелест, от которого сразу дыхание перехватило, и мороз по коже пошёл, и рвануло впереди огнём, и почудилось, что земля дыбом перед ними встала. И снова послышался над головой тёти Вити шелест летящего снаряда и, как только, он сзади дрезины разорвался, так солдатик закричал: «Прыгай врачиха или умрёшь!». Прыгнула тётя Витя с дрезины на полном ходу, думая об одном: «Только бы на дерево не налететь». И тут рвануло в третий раз, но уже под самой дрезиной. Взлетела она в воздух вместе с солдатиком, и никто не смог тётушке потом объяснить, зачем он на дрезине остался.
Упала тётя Витя на кустарник, смяла его и покатилась по земле, услышав как в медицинской сумке, что-то звякнуло и тут же запахло эфиром. Поняла она, что осталась без наркоза, и как теперь рвать зубы комбату, придётся решать уже на месте. Полежала недолго тётя Витя на земле, приходя в себя, и потихоньку ногами, руками двигая, чтобы понять, не сломала ли чего. Потом села, к дереву спиной прижалась, наган в руке подрагивает, таким лес страшным стал. Вдруг из-за дерева кто-то наган из руки вырвал и говорит шёпотом: «Врачиха, не бойся, мы свои, из батальонной разведки. Вставай, идти надо». Тётя Витя встала, смотрит – рядом два рослых солдата стоят. оружием обвешены, за поясом немецкие гранаты и ножи. Как подошли неслышно…непонятно. Отдали ей наган со словами: «Ты не обижайся, со страху часто начинают стрелять не разобравшись, а нам это не надо!». На этом разговоры закончились и все побежали в лес.
Через пятнадцать минут тётя Витя стала задыхаться, взяли её разведчики под руки, да так и внесли в землянку комбата. И предстала тёте Вите страшная картина. С белыми от боли глазами бегает комбат по землянке от стены до стены, то, мыча, то, матерясь. Правая щека на шар похожа, изо рта слюнотечение, как у бешеной собаки. «Вот врачиха, товарищ командир!» - доложил один из разведчиков, а тот выхватил из кобуры «ТТ» и говорит тётушке: «Подойдёшь, убью!». Загрустила, было, тётя Витя, но тут ей венский стул понравился. Весь проволокой скреплён, но…Сказала она, что выйти ей надо по делам понятным, а сама разведчику подмигнула, он за ней и вышел. Минут через десять возвращаются вместе, разведчик к стене спиной прижался, а тётя Витя говорит комбату: «Ах, какой у вас здесь стульчик интересный! Сроду таких не видела!» Посмотрел комбат с недоумением на стул, а потом ещё больше удивился, когда разведчик из-за спины дубинку достал и ударил ею его чуть ниже правого уха. Подхватили, понявшие ситуацию, командиры комбата под руки, усадили на стул и по команде тёти Вити наклонили его назад. Тётушка рот комбату открыла, а разведчик трофейным фонарём в него светит. Больной зуб искать не пришлось, он сам себя выдал. Достала инструмент из сумки, схватила щипцами то, что осталось от зуба, сжала, как можно крепче, и рванула.
Когда комбат в себя пришёл, то первым делом спросил: «Кто меня так огрел?!» Но тот уже был далеко, так как пошли разведчики провожать тётю Витю обратно в дом родной, в полковой госпиталь. Шли часа два с половиной, а батальон в это время уже в атаке пребывал. Пришли под утро, сдали тётю Витю Михалычу на руки и стали через два часа обратно собираться, как вышел к ним хмурый командир из полковой разведки и сказал, что идти им некуда. Нет больше ни батальона, ни комбата. Попали все на минное поле радиоуправляемое, и там их уже пулемётным огнём и положили. Не вышел подарок для «сама знаешь кого», а высотка та, вообще, не была полку нужна. Перебросили его на другое место, так как стало грозить ему окружение.
На лесной поляне валялась разломанная взрывом дрезина, с пятнами крови на платформе. А в лесной землянке, на грубо-сколоченном столе, лежал зуб комбата. У тётушки никогда не возникал вопрос, для чего она прыгала под артиллерийским огнём с дрезины на полном ходу. Война.