Возвращаясь к тетради...
Написав этот безобидный стишок( см."Ноябрьские хлопоты"), посвященный маленькой внучке, я не сразу поняла всю серьезность проблемы. Наблюдая за трудолюбивой своей хозяйкой, затыкающей ватой все щели в окнах с обеих сторон, да еще сидя под солнечными осенними лучами, ни о чем не заботясь в силу бессмысленности любых забот в моем состоянии, я и подумать не могла, что меня ожидает. Дело в том, что «моя» квартирка с ее прочными каменными стенами не отапливалась. Летом она сдавалась курортникам, а в холодные времена года использовалась как продуктовая база, хранилище для овощей и т.п.
И бабка( моя хозяйка) запаниковала.
Она так боялась,что я могу перебраться на другую квартиру, хоть с каким–нибудь отоплением, лишив ее 20 гривен в день, что суетилась в панике, при этом стараясь не показывать своей растерянности. Гонор у нее был еще тот!...
Для начала она развесила три полотна под названием «доброе тепло» - в моей комнате, кухне и ванной, и, надо сказать, что этого вполне хватило до февраля, поскольку зима выдалась на редкость теплой, и лишь в конце этого самого февраля, когда ни «доброе» ни «злое» тепло уже не спасали, бабка таки разыскала на своем необъятном чердаке газовый конвектор( но это уже было потом, а поскольку в тетрадях об этом не написано, да и возвращаться к этой теме скучно, позволю себе забежать вперед)...
Чего у нее только не было на этом чердаке под названием «горище»! Это по-украински. Бабка смешивала языки и диалекты с невероятной легкостью, и разброс их был необычайно любопытным, поскольку она упорно старалась казаться интеллигентной, жадно нахватываясь всяких иногда весьма заумных слов, но употребляя их не по назначению, не понимая их смысла, это было забавно... Да еще при том, что читала она с трудом, а писать почти не умела, что очень хитроумно скрывала. Но болтать могла без остановки, часто врала, попавшись, ненадолго обижалась, а позже, уже перестав меня опасаться, хвалилась тем, что "ужасная врушка"... Поведение ее было для меня поначалу совершенно непредсказуемым...
Марина была от нее в ужасе, с недоумением спрашивая меня, как я все это выдерживаю, на что я ей отвечала, что уже отчасти привыкла и теперь перехожу к более тщательному изучению этого феномена, открывая много интересного в этой неординарной личности...
Я и не догадывалась, что люк в это «горище» находился над холодильником в коридоре. И когда туда залез бабкин внук Илюша, милый, но несамостоятельный юноша осьмнадцати лет, я только успевала рот закрывать: оттуда выталкивались 3-метровые доски прекрасного светлого дерева в количестве 12 штук, какие-то неизвестные приборы осветительно-обогревающего типа, ящики с чем-то, и пр.и пр. Бабка была чрезвычайно запасливым существом, но притворялась, что не помнит, какие такие сокровища Сим-Сим
там скрывались, при этом отдавая вполне четкие указания по их розыску...
...К марту я уже почти согрелась, а там само собой потеплело.
Но все это было позже...
А сейчас, где-то недели через три - четыре после больницы, меня стало неудержимо тянуть на свободу. К тому времени моя опора - Марина, уехала на свою историческую родину в Хайфу, обеспечив меня настольной лампой, теплыми брюками, сухим каберне, сигаретами; пельменями и куриными грудками в морозильнике...
Творог и яйца бабке приносила знакомая из близлежащей деревни, на мою долю тоже.
...Без Марины стало совсем грустно – невыносимым это тюремное заключение с сидением на терраске...
Я вспоминала отрывочные с ней разговоры – столько открытий запоздалых и волнующих тревожило память... Оказалось, что письменный стол моего папы до сих пор стоит на чердаке их квартиры, там же висит картина –
гобелен с изображением английской охоты: белые лошади со всадниками в красных камзолах и кепи, гончие – все несутся - летят по зеленому полю... Я так живо помнила эту маленькую картинку с детства, мне всегда казалось, что она – моя, почему-то...
Но оказалось, что мама при переезде в Москву продала по дешевке подруге письменный стол, а картинку подарила. И ничего я об этом не знала...
И еще помню искреннее изумление Марины, когда я созналась, что ненавидела пионерию с комсомолией и походы, в которых всегда плелась позади, испытывая вечные страдания изгоя... Она же походы обожала, была заводилой. О советской власти ее представления были вполне конформистскими - «родители ее берегли и охраняли» от знания, как могли. И раннее мое диссиденство ее просто потрясло. Обеим нам было странно такое удивительное «разночтение» времени...
...В один из теплых еще ноябрьских дней я попробовала спуститься на ходунках во двор, и – получилось!, ну двор-то хоть и в рытвинах, но все же плоский, и я рискнула проскакать до ворот и выглянуть за них... Бог ты мой, красота какая –
еще зелено-золотая осень во всей красе, чистый плиточный тротуар и мостовая, и я же знаю – там за углом уже можно видеть море... Но в тот день это было мне еще не по силам, уже устала смертельно. Но поняла, что – смогу! Несмотря ни на что. Завтра!
Завтра я увижу море, даже если не доберусь до него, мне бы пока хоть до угла, и – увидеть...Назавтра я добралась до первой скамейки с видом на море. Это стоило всех затраченных сил и страшной боли, с которой пришлось возвращаться.
И это было только началом.
А потом я на время сделалась местной достопримечательностью, пока народ не привык... Меня облаивали собаки, дети интересовались, в чем это тетя прыгает на одной ноге, чуть поджимая другую, иногда спрашивали, не стесняясь, и я охотно им объясняла, что это – ходунки, они и у детей бывают, что тетя не хочет сидеть дома с поломанной ногой, она любит смотреть на море, а потому и скачет тут, стирая перчатки и ладони... Потом стали подходить « по делу» - интересовались, где это я раздобыла такое замечательное устройство для хождения, я всем давала адрес- ул. Чкалова, 96,( где моя девочка разыскала его по газетным объявлениям),- у многих дома были малоподвижные старики, безнадежно лежащие на плечах родственников...
А потом я обнаглела вконец. Мне осточертела бабкина еда, которая поступала крайне неравномерно и независимо от моих желаний. Если у нее было настроение, она заваливала меня съестным, но если не было, то и у меня его не должно было быть. И я отважилась дойти до ближайшего магазинчика. Сложность была в том, что в него можно было попасть, преодолев три ступени. На вид они казались довольно широкими, и я стала примерять к ним свои ходунки. И повезло. Они оказались тютелька в тютельку. К тому же с одной стороны были перила. Я хваталась за них, устанавливала прочно ходунки, и, подтягиваясь на руке, подпрыгивала, потом – снова...И кто-то из продавцов или покупателей мне всегда открывал дверь и придерживал ее. В аптеке все было намного проще, там была всего одна ступенька, а с дверью – тоже самое...
Я старалась выходить каждый день, если не было дождя, держать зонт мне просто не хватало еще одной конечности. Иногда, обливаясь слезами от боли, добиралась до набережной, находила свободную скамью, и боль постепенно стихала. И тогда я любовалась морем, подставляя лицо солнцу, растворяясь в этом дивном воздухе, бесконечно благодаря Господа, что все это случилось здесь, в Крыму, не в Москве, понимая, что никогда бы не выбралась со своего 6 этажа( и может быть вообще из больницы), не увидела бы эту прозрачную чистую красоту, не дышала бы этим невероятным воздухом...
Так обычно и проходили мои дни ноября, а потом и декабря. Сначала – набережная, потом – магазинчик, потом с маленьким пакетом продуктов, подвешенном к ходункам – домой, отлеживаться и писать свои записки корявым почерком...
...Однажды на подходе к магазину мне встретился мужчина, обративший на меня отчасти профессиональный взор. То ли буддизмом он увлекался, то ли еще чем, в реальности он оказался тапером – пианистом местного Литературного кафе(!), что в переулке им. А.Ахматовой(как раз рядом с моей бывшей музыкальной школой)...
Оказалось, что кроме Маяковского, оставившего известный хвалебный гимн маленькой Евпатории, в этом городе побывали и знаменитый составитель до сих пор самого лучшего российского словаря – Даль( очень удачный, красивый даже памятник ему стоит в другом конце города в хорошем зеленом месте), и венценосные Романовы, и проведший здесь свою юность в годы Гражданской войны Сельвинский, и Ахматова, и Булгаков в свое время,- что отмечено мемориальными табличками на старинных особнячках, не говоря уже о Б.Балтере, закончившем здесь «мою» школу перед самой войной...
Если кому-то захочется узнать этот город в исторической ретроспективе – почитайте роман И.Сельвинского - «О, юность моя!» и повесть Б.Балтера «До свидания, мальчики!»...
...Как-то сразу определив, что мне не везет по жизни, «несмотря на мою привлекательность», этот деловитый мужчина посоветовал мне сменить имя. «Ваше имя не защищает!»- безапелляционно заявил он,подумал и "выдал" мне другое...
Пока я обдумывала эту удивительную рекомендацию, он пригласил меня посетить вышеупомянутое кафе, чтобы поболтать более определенно и пространно, сейчас он ловил такси, куда-то опаздывая. Ну какой даме в ходунках не было бы лестно подобное приглашение? И тем не менее пришлось отказаться. В любом случае дотащиться до театральной площади, рядом с которой это кафе находится, мне было совершенно не по силам. Но то, что этого бессилия не было видно, меня удивило, порадовало и взбодрило...
Я оставалась женщиной, несмотря ни на что. И это было чудесно!
( прод.след.)