Коппенбрюгге. 2007
В Коппенбрюгге решено было ехать всем родственным составом, проживающим в Германии. Вообще решили теперь не расставаться никогда…
Елена, Харри, Влад, Катенька и я. Да, Катенька — это милейшая женщина, с которой Влад в настоящее время серьёзно связал свою судьбу. В ближайшее время Катенька переезжает жить в дом сына.
Мы предварительно решили вопрос с размещением. Оказалось, что Фрау Бекк в состоянии выделить нам четыре комнаты. Помимо дома, где они сами живут и где жил я когда-то, у них есть ещё дом, специально под сдачу в наём с гостиничными номерами. Я вспомнил его, он расположен в глубине участка и выходит фасадом на другую улицу.
Предстояло очень нелёгкое знакомство Елены с родственниками Хорста…. Необычное, очень волнующее, серьёзное, приятное и радостное.
Как начать его, с чего? Пока мы находились в дороге, каждый из нас анализировал всевозможные варианты.
Но, как это часто бывает в подобных случаях, произошло всё так, как не ожидали.
Дверь нам открыла Фрау Бекк, Мета. Она приветливо улыбалась.
— О, Герр Левитин! Гутн таг. Бите, бите шён. О, цузамен мит зун! Зее ангенем!
— Проходите в дом, пожалуйста, прошу, прошу…мне очень приятно.
И глядела на Елену. Опять глядела. И молчала. Потом подошла к ней поближе и вдруг… вскрикнула и сильно обняла её, прижала к себе и зарыдала…
***
Так всё разрешилось.
— Я увидела тебя и подумала: Боже, как похожа на нашего Хорста. Господи, и волосы точно такие же, крупные локоны, чёрные с сединой, и глаза навыкат, чёрные. И нос…Боже, родинка на ухе в том же месте… Хорст, Хорст! У меня в голове сразу пронеслась вся история спасения брата, все его рассказы, поиски… и мне всё стало ясно за несколько секунд…. Но как это могло случиться? Как ты нашлась? Почему с Герром Левитиным? Ничего не понимаю…. Сейчас мы позовём Эмили. Как её подготовить? Она немного сдала в этом году, но держится. Один момент, мы ей скажем.
Герр Бекк пошёл за Эмили, а все мы вслед за хозяйкой вошли в гостиную. На столе всё было накрыто к чаю. Мета обняла Елену и посадила с собою рядом и больше, по-моему, не могла ни о чём думать... Стол был очень большой, овальный, и все расселись достаточно свободно.
— Как поживает ваша жена, Герр Левитин?
— Спасибо, фрау Бекк. Состояние её стабильное. Изменений никаких нет. Главное — не хуже. Спасибо.
Пришёл Герр Бекк. Он вёл под руку, совсем как-то сдавшую, Эмили. Она готовилась, вероятно, к визиту гостей и была очень аккуратно пострижена и завита, в элегантном сером платье и несколько взволнованна.
— Добрый день, — чистым голосом поздоровалась она, и было несколько странным слышать этот звонкий голос из уст этой далеко не молодой женщины.
Эмили обвела присутствующих взглядом, отыскала меня и с удовольствием заулыбалась.
— О, Александа! Я рада вас снова видеть! Как ваша жена?
— Всё нормально, спасибо, спасибо, Эмили. Не хуже.
— Я совершенно ничего не могу понять, но чувствую, что происходит что-то очень важное. Вы приехали всем семейством. Мы знакомы только с вами, Александа и с вашим сыном…
— Да, Эмили, действительно, происходит нечто важное. Мы все приехали единственно для того, чтобы познакомиться друг с другом. Но это — особо важное знакомство.
Мне и самому представляется чем-то фантастически нереальным наше знакомство в Турции с Еленой…. Какая сила меня направила к ней, к совершенно не знакомой женщине, что заставило в тот вечер Елену разжечь костер из можжевеловых веток, дым которого привёл меня к этой встрече… фантастика! Почему ты, Леночка, в тот вечер решила разжечь костёр? Ты специально кого-то хотела им привлечь...?
— Нет, конечно. Была какая-то лирическая грусть, не было рядом Харри, не было рядом девочек моих… Вообще, одиноко было. Но не скажу, что плохо. А как-то по-особому.
— Это особое и есть, наверное, проявление высшего сознания…
Познакомившись, мы обнаружили, что имеем одни родственные корни в маленьком украинском городке. Но это оказалось не всё. Спустя некоторое время, я увидел медальон Елены, оставшийся ей от её мамы, и вспомнил, что у вас в доме мне показывали точно такой и говорили о украинской женщине, в чьи руки второй медальон был передан когда-то вашим братом, Хорстом. Открытие не вызывало сомнений в том, что мать Елены, моя тётя и она же — женщина, выходившая раненого Хорста.
Леночка, пожалуйста, покажи эту реликвию, этот медальон. И посмотрите, кто изображен на фотографии в этом медальоне…
Лена раскрыла ладони и бережно опустила в центр стола серенький медальон с тоненькой кожаной тесёмочкой.
Было очень тихо. Все, не шевелясь, смотрели на него.
Эмили тихо, но очень глубоко вздохнула и что-то зашептала почти беззвучно. И заплакала. А Мета робко протянула руку, но тут же отдёрнула её и поднесла ладонь к губам…
Елена медленно оглядывала всех, и глаза её были наполнены слезами.
Мета, наконец, решилась взять в руки медальон.
— Посмотрите, это наш медальон, который мы одели на шею Хорста, когда он уходил на фронт. Мы оставили в доме медальон с буковкой „E“, а Хорсту подарили с „N“, — поглаживая медальон, с радостью заметила Мета.
— Дело в том, — тихо заговорил Харри, что в давние времена, обмениваясь памятными медальонами, было принято дарить близкому человеку как бы своё сердце, оставляя на медальончике свои инициалы. А форма сердечка на подобных изделиях была в 17 веке очень распространена.
Мета передала медальон своей сестре, Эмили, и та попыталась его открыть.
— Там же был портрет Петра Великого…
— Мета, дорогая, ты спутала, тут была миниатюра нашего прапрадеда, когда он был совсем молодым, очень похожего на русского Петра Великого. Вспомни. Нам отец рассказывал про эту миниатюру. Она исчезла ещё до рождения отца. А здесь были наши с тобой крошечные фотографии. И туда же Хорст положил фотографию своей дочери от Магды. Дай, пожалуйста, милая Эмили, у меня лучше получится открыть.
Мета раскрыла медальон, и лицо её засияло, как если бы она встретила самого приятного ей человека.
— Хорст! Это же наш Хорст! Боже! Какой он был красавец в молодости! Милый Хорст…, милый Хорст…
***
— Ну, наконец, давайте познакомимся, пора уже, кажется, — предложил Герр Бекк, — я супруг Меты, Клаус. Эмили — сестра родная моей дорогой Меты. Александра и его сына, Влада, мы знаем ещё по прошлому визиту.
— Наш Влад приехал вместе со своей женой, Катенькой.
А это Харри, муж нашей дорогой Елены.
— Елена, Харри, может быть, вы расскажете нам немного о себе. Александр и все вы уже, наверное, слышали ваши рассказы, но вы на сей раз поподробнее расскажите, чтобы и им было интересно. Как вы познакомились?
— О, это было буднично и совсем не романтично…
Когда я приехал в Москву, в 1966 году, уточнять детали нашего Германо-Советского проекта крупного документального сериала, встал вопрос о приглашении в состав рабочей группы переводчика, на постоянной основе, мобильного в передвижениях, не обремененного семьёй, знакомого со спецификой документального кино. Как раз на студии документальных фильмов в Москве утверждался к прокату новый, полнометражный документальный фильм о фашизме, где участвовала в подготовке материалов в качестве переводчика молоденькая девочка, Елена Цимерман. Она очень сносно владела языком и была по всем параметрам подходящей кандидатурой для нашего проекта. К тому же, чего греха таить, она мне очень понравилась как женщина, а позже и как человек. После смерти моей жены, умершей в результате несчастного случая, мне никто не нравился. И я уже подумал, что никогда никем не смогу увлечься, полюбить…. Но вот встретил. Елена через короткое время приехала в командировку в Берлин, где мы и сблизились до той степени, когда врозь уже не хочется существовать.
Две мои дочки, от первого брака, сразу как-то полюбили Елену, почувствовав, вероятно и её любовь. И вот уже много лет мы живём и работаем дружно и счастливо. Дочки, кстати, тоже работают с Еленой. Там же, где и я работал до выхода на пенсию, в «Синема-Доку».
Я совершенно был ошеломлён рассказом Елены о встрече с Александром в Турции. Это походило на интересный сценарий. И у меня чешутся руки поработать с этой фабулой. Но… это уже мои творческие помыслы.
— Всё правильно мой муж вам изложил, за исключением того, что я ему понравилась тогда, в Москве, в студии на Лесной улице. Понравился мне невероятно сильно — он. И я стала предпринимать меры всяческие с ним поближе познакомиться. Харри был для меня просто идол, такой западный супермен, с потрясающе вкусно пахнущей сигарой, талантливый…. Это его сценарий так взбудоражил общественность наших стран, и многим захотелось узнать, как же теперь сосуществуют эти два народа — СССР и Германия. Харри был успешно востребован у себя в ГДР и был таким молодым, преуспевающим мэтром. Ну, а всё остальное Харри, дорогой, ты изложил очень точно.
А родилась я в Харькове, это большой украинский город. Моя мама, которую я никогда и не видела, умерла во время родов…. Я воспитывалась в детском доме, без родителей, не было у меня никогда ни братьев, ни сестёр, я не знала, что такое семья, дом. Я знала — общежитие, коллектив.
У меня не было даже ни одной маминой фотографии. У неё ведь тоже семья потеряна была во время войны. Её нашли умирающей на дороге, сразу после освобождения от фашистов Харьковской области. Она куда-то шла, наверное, искала своих. Она поступила в инвалидный дом в конце 1942 года и вскоре родила меня. С её слов в инвалидном доме записали, что жила она в Кролевце, на севере от Харькова такой городок есть. Я туда потом всё норовила съездить, но меня не отпускали одну из детдома. Потом я всё же туда попала, но узнать ничего не смогла. Весь городской архив сгорел, никто не мог мне ничего рассказать. Местные жители, кролевчане, были одного мнения, что все евреи городка были уничтожены в 1941 году, как только в город вошли фашистские войска. Наверное, моя мама кем-то была спрятана, скрыта была её принадлежность к евреям. Я и сама только догадывалась, судя по фамилии мамы, что она еврейка, хотя фамилии иногда неточно передают ту или иную принадлежность человеческую.
От мамы у меня сохранилась ещё небольшая книга про Петра I и сложенный вчетверо лист из старинного журнала с гравюрой этого русского царя. Вот и всё обо мне, что сегодня уместно рассказать. И теперь я узнала, что на фото в медальоне изображён ваш брат, Хорст. Пожалуйста, расскажите всё, что вы знаете о том, как эта фотография могла попасть на Украину, к моей маме.
— Я помню, как Хорст часто нам с сестрой рассказывало том, как он был ранен в украинском городке Кролевец. Он служил адъютантом у офицера, немолодого, порядочного инженера, вынужденного воевать. Хорст неоднократно о нём писал нам в своих письмах. Можно сказать, что они друг о друге заботились, как могли в тех условиях. И Хорста, потерявшего сознание, истекающего кровью, затащила в дом со двора хозяйская девушка, которую он раньше почему-то не видел в этом доме, хотя уже не один раз там оставался на ночлег. Шеф Хорста туда заглядывал к хозяйке этого дома, а Хорст заезжал за ним утром. А в тот день и Хорст остался ночевать и как раз начался сильнейший артобстрел. Снаряд где-то, совсем рядом, и разорвался.
А эта девушка молодая, по имени Эмма, он неоднократно называл её так, Хорсту показалось, что она не украинка, а вероятней всего еврейка, которую укрывала хозяйка дома.
Эта Эмма буквально за ним горшки выносила, кормила, поила и спать с собой укладывала, о чём Хорст как-то тоже поделился, совсем недавно, когда в последние годы стал сентиментальным и всё чаще вспоминал молодость и военные годы.
Ещё он вспоминал, что эта девушка была не совсем здоровой по умственному развитию. То есть, она была достаточно адекватна во всём, но не по своему возрасту, ей было вокруг двадцати лет, а как бы на десяток лет она выглядела по рассудку младше. Что его и спасло, как он говорил. Она думала, что он русский солдат, и называла странно его — Чахо.
Ну а через неделю, как только он смог самостоятельно ходить, Хорст ушел незаметно и сдался в плен. Он очень не хотел, чтобы из-за него пострадала эта девушка, Эмма. Во время войны за укрывательство врага не поощряли.
Хорст вёл переписку с властями Кролевца, в Киев писал, но не смог разыскать свою спасительницу…. Я уверена, что ты, Елена, родилась в 1943 году, и даже скажу в каком месяце… так, нет, нет, молчи, это даже интересно. Хорст попал в плен в сентябре, значит, ты родилась в июне!
— Ну, почти угадали, Мета. Я родилась 10 мая 1943 года. И маму мою звали Эммой…. Господи, как же я хотела найти своих родителей и вот, наконец,… нашла. И маму, и отца…. Это невероятно! Это — сон. О, Господи!
Покажите мне, пожалуйста, фотографии… Хорста, я, почему-то не в силах произнести слово отец, папа…
— Да, да, конечно. Сейчас мы выйдем из-за стола, сядем на диван и будем смотреть. Потерпи, дорогая. Кому ещё чаю налить? Тебе, сестра?
— Пожалуй. Только теперь не чёрный, пожалуйста. Шиповник.
И я хочу тебя, Лена, спросить: во снах ты видела своих родителей? Они должны к тебе были приходить. Или слышать их голоса ты должна была иногда.
— Да, Эмили, я видела несколько раз отца, но мне не известно было, в медальоне портрет отца или ещё кого-то из близких. Но видела во сне я именно человека, похожего на изображенного здесь. И маму я тоже несколько раз видела, но лица не разглядела и не запомнила. Помню только гладкие волосы, чёрные…
— А я в снах вижу очень многое. И часто то, что и не могла видеть в жизни. Я вот Мете на днях рассказывала. Видела Сталина. Как будто он вышел из парикмахерского зала, а я сижу в кресле. Он рядом со мной застёгивает китель, и я вижу у него на шее много серо-чёрных таких кучек волос, не отряхнули их с него, как-то не аккуратно обслуживали. А шевелюра у него густая, но какая-то грязно-серая. И он смотрит на меня и приятно так улыбается. Ну, и я чувствую: что-то надо сказать. И говорю: о, у вас новый имидж, вас по-новому постригли, очень неплохо, вы правы, надо иногда менять имидж… и проснулась.
— О, Господи, как страшно почему-то, не пугай гостей, Эмили, лучше расскажи, как ты ночью во сне с лошади упала на прошлой неделе. А утром все мы синяки на руке и на ноге рассматривали. И даже на лбу один…. В доме трудно такое получить. Фантастика!
— А разве не фантастика то, что сегодня случилось? Нет, это сказка: наш медальон привёл в дом принцессу, жаль, что король ушёл в лучший мир и не дождался этого дня…. Он так мечтал о своих детях, о семье. Как-то не получилось у него при жизни.
— У Хорста никого не осталось?
— Когда Хорст ушел на войну, он незадолго до этого, наконец, женился, но детей не получалось завести. А его Магдочка через несколько месяцев после ухода Хорста на фронт во всю загуляла и даже ни строчки ему не писала, хотя бы для того, чтобы он по этому поводу не нервничал под пулями…. Он всё терзал нас в письмах: «Что с моей Магдой? Она что, заболела? Где она? Почему мне не пишет?» А ему уже было 30. Когда вернулся весь больной из плена, еле ноги таскал, не до женитьбы было. Но, слава Богу, организм сильный был, справился. Мужчина он был интересный, и спрос после войны, когда мужского пола поубавилось, на него был велик. Загулялся, чего греха таить. А потом к женщинам интерес поутих, стал поспокойнее, однако, для семьи встретить кого-то не пришлось. Запросы были высоки, зарабатывал он неплохо, серьёзный финансовый пост занимал. Ну, и в женщинах стал разбираться как профессионал. А в женитьбе, лучше всего, как под холодный душ — сразу. Так и остался один…, а детей любил и хотел их иметь. Мечтал о семье большой. С племянниками возиться мог целыми днями. Они до сих пор вспоминают, как он с ними в индейцев играл, какой вигвам построил, стреляли из луков, шкуры где-то раздобыл, разукрашивались, в лес ходили. Так это же Хорст детей моих к конному спорту пристрастил. Теперь без лошадей и жизнь себе не мыслят. А про теннис и говорить не приходится. Этим он не только детей увлёк. Мы все стали с ним теннисистами.
— Пожалуйста, вспомните его рассказы о Кролевце, об Украине.
— Хорст каждый год 16 сентября отмечал, как он говорил, свой второй день рождения. Мы всегда отмечали этот день. Собирались только своей семьёй: Хорст, Эмили, я, Клаус, дети. Позже, когда дети переехали в Гамбург, они даже иногда специально приезжали, если выпадали выходные на этот день. Все знали, как он серьёзно относился к этой дате. И всегда, конечно, рассказывал о войне, о своей контузии. О той, кролевецкой Эмме Хорст говорил всегда с такой… мягкой… улыбкой. Задумчиво. Как будто он внутрь своего сердца заглядывал. Несколько раз он рассказывал, как эта девушка выглядела. Она была среднего роста и особенно он почему-то вспоминал длинную, красивую шею и чёрные брови буквой «фау»-V. Красивая, плотная фигура, ему всегда плотные женщины нравились, это мы заметили. Она всё очень споро, быстро делала, а голос был низковатый. Пухлые губы. Ну, что ещё? Один раз он видел, что она плакала. Она сидела у раскрытого шкафа с одеждой и держала что-то в руках, то ли платье, то ли кофту…. Уткнулась в неё лицом и плечи дрожали. Беззвучно… Хорст говорил, что такой горячей женщины он после и не встречал здесь у себя на родине. Нам кажется, что он и поэтому её так долго разыскивал…
Вот Хорст, когда ему было четыре года. На игрушечной лошадке верхом. А это мы все дети: Хорст, Франк, Эмили и я, совсем маленькая. А это мама наша, моя и Эмили…
***
Елена с Харри перед сном решили немного пройтись. Так много было за прошедший день впечатлений, что о сне даже и думать не хотелось.
— Каковы твои ощущения, после столь неожиданного приобретения родственников? Не отойдём ли, девочки и я, теперь на дальний план?
— Я понимаю, Харри, что ты шутишь, но всё же скажу тебе уверенно: не отойдёте. Вы остаётесь для меня навсегда самыми близкими и родными. Потому что совместная история прожитой жизни, прожитых лет людей соединяет теснее, чем факты, документы, традиции, обозначающие ту или иную общность.
— Конечно, здесь можно развить и другие мнения, но, в общем, я с тобой согласен. Действительно ведь, если много лет люди живут одной семьёй в мире и согласии, то они становятся частью друг друга, они сближаются невероятно. И эта близость может сильнее ощущаться, чем близость кузенов или кузин между собою, даже живущих в одном городе. Голова понимает, что кузен — это твоя кровь, родня, а сердце чувствует, что эта родня так от тебя далека, от твоих взглядов, забот, переживаний, что порою жена со своими несогласиями, со своей вредностью, иногда бывающей, с хорошо знакомыми отрицательными чертами — представляется более близкой и необходимой, чем кузен или кузина, к примеру.
— Это ужасно, но не согласиться с этим я не могу. Конечно, так бывает не всегда, но бывает. И это не понятно, вернее, очень тяжёлое понимание. Хочется, чтобы так ни у кого не было, потому что это очень не справедливо и жалко. Почему так бывает? Ты можешь ответить, дорогой?
— Ох, ответить я, конечно, могу, но как знать, на сколько мой ответ, моё мнение справедливо. Эта область человеческих взаимоотношений так сложна и противоречива! И с другой стороны, так проста и элементарна: относись к родственникам так же, как ко всем людям. А ко всем людям — так же, как к своим родственникам.
Я думаю, что отношения между родными, их взаимопотребность друг в друге зависят, как и всё в человеческих проявлениях, от степени культуры человека, от степени его разумности. То, что называют в Германии интеллигентностью. Эта степень разумности позволяет сформировать, так или иначе, шкалу своих ценностей. Мне представляется совсем не относительной эта человеческая категория. Именно ценностей, то есть самого дорогого в жизни. Для всех народов на земле одинаково должны стоять на этой шкале выше денег: любовь, внимательность к ближнему, уважение личности. Для германца, для африканца, для израильтянина, для русского… — одинаково.
А в родственные взаимоотношения ещё вплетается историческая канва — взаимное стремление передавать своим поколениям то доброе и ценное, что каждому досталось по наследству.
— Наверное, с родственниками можно быть откровеннее, чем с просто знакомыми. Ведь те, кто знает и помнит твою историю жизни, могут правильнее оценить твои те или иные взгляды и поступки.
— Но и знакомые бывают, зачастую, очень осведомлены о твоей жизни. Но в них может не оказаться того тепла, что накапливается веками в фамилии, того особого тепла, способного передаваться только членам этой фамилии. Вот, может быть, поэтому твои новые родственники станут для тебя людьми, с которыми тепло.
— Знаешь, вот иногда встречаешь вдруг земляка, и так становится от этой встречи тепло на сердце…
— Но, часто это чувство быстро пропадает. Это тепло другого происхождения, оно не имеет исторической защитной оболочки.
— Да, ты прав. Я не так давно встретила знакомую из Харькова, мы учились в одной школе, но она на класс позже. И так было приятно её встретить. Я тебе как-то рассказывала о ней. Потом мы несколько раз перезванивались и … всё. Тепло прошло. Остыло. А с родственниками, вероятно, оно сохраняется постоянно… По крайней мере, должно быть так. И хочется так думать.
***
— Как тебе с Катенькой понравились Елена и Харри. Ведь для Елены, раньше не имевшей ни близких, ни дальних родственников, все мы вдруг должны стать нужными и приятными. А на самом деле, мы совсем не знакомы, не понятны друг другу. В нас не зародилась взаимная симпатия.
— Ах, папа, это всё само по себе получается. И думать об этом бесполезно. Надо сказать, первые впечатления у меня приятные.
Вот для Катеньки ты, по идее, должен стать почти отцом, Swiegervater, а когда это ощущение у неё появится, кто знает. Взаимная симпатия, чувство родственности приобретается со временем, не сразу.
— Да, но необходимо к этому стремление. В идеале, с двух сторон. Ну, я думаю, что это у всех нас есть.
— А мне показалось, что и мы все понравились Елене и Харри.
— На самом деле, действительно, думать о том, нравимся мы друг другу или нет, совершенно не следует. Ни на грамм. Надо просто быть предельно к ним внимательными и добрыми, чтобы в какой-то мере украсить жизнь Лены. Нам ведь выпало такое счастье — дать человеку родственников! Чудо!
Одно время я был очень чувствителен к оценкам со стороны к собственной персоне. Мне далеко не безразлично было то, нравлюсь ли я тому или иному человеку. На самом деле, это есть признак слабости, имеющий, естественно, свои степени.
В какой-то степени, каждому человеку это не всё равно. Желание быть любимым, нравиться — естественно. И тут же возникает вопрос: что требуется мне для того, чтобы кому-то конкретно нравиться? Насколько требуемое будет противоречить моему образу жизни? Сколь неудобно мне будет выполнять эти требования? А нравиться всем вообще не возможно.
Я прихожу к выводу, что собственное удобство должно в структуре личных приоритетов стоять выше желания кому-то понравиться. Потому что стремление к удобству — это один из критериев цивилизованности, а желание нравиться — это желание имитировать достоинство.
Быть уважаемым собою и окружающими, быть достойной личностью — для этого надо много трудиться и учиться, грубо говоря, надо много потеть. А чтобы понравиться достаточно найти подходящую к случаю маску. Это тоже труд, но труд для обмана, если это не актёрское лицедейство на сцене.
Если говорить о стремлении к удобству, то сразу можно отметить, что это есть стремление к совершенствованию. В отличие от элемента деградации — приспособленчества, внешне похожего на стремление к совершенствованию. Как похож актёр, играющий роль академика, на академика настоящего …
Мне кажется, что желание удобно жить корреспондируется с умением жить в дружбе и любви с родственниками. Умение не требовать, а бескорыстно отдавать ближним. Умение быть благодарным за самую малость, получаемую от них. Умение быть терпимым и уравновешенным, быть само достаточным — это всё большой, тяжёлый труд работы над собственным сознанием. Но воспитав себя таким образом, живёшь в мире и дружбе с теми, с кем в первую очередь надо так жить. И всем хорошо и удобно. Это цивилизованные отношения.
По большому счёту, весь мир стремится к цивилизованности, но это трудный и долгий процесс. Всё меньше остаётся на земле людей и племён, считающих, будто копьё, меч, бомба — единственные орудия и аргументы для создания счастливой жизни.
Мы все, живущие на Земле, — родственники. Мы нужны друг другу как родственники. Номинально. Как факт. Не для денег, не для выгоды, а просто так…. Неужели это понимание приходит только тогда, когда остаёшься один?
***
— Совершенно неожиданно, у меня, у полной сироты, появилось много родственников сразу. Не было ведь всю жизнь ни одного близкого человека, а теперь — Александр, Оля и Георгий, Мета и Эмили. Дети Александра и Оли, дети Меты…. Как сложатся у меня с ними взаимоотношения? Ведь это не просто. От близких людей все ждут внимания. Даже не просто внимания, а особого внимания. А получается в жизни так, что мы все хотим этого внимания к себе, а к тем, кто находится рядом, очень часто забываем доброе внимание проявлять. В принципе, человек нормальный, расположен, наверное, к вниманию для себя и от себя.
Другое дело, внимание нам необходимо в каких-то серьёзных масштабах или в будничной форме, в мелочах. И что важнее?
Если я жду гостей, провозилась полдня с блинчиками, чтобы вкусно накормить тех, кто ко мне придёт, а они за разговорами их уничтожили, запили, и ни один даже не похвалил моё старание. Это же проявление невнимания. В очень мелкой форме, в нашем повседневном общении. А так ведь бывает часто. И накапливаются отрицательные эмоции именно от подобных мелочей. От родственников совсем не хочется воспринимать такую чёрствость. Я жду от них доброго, повседневного внимания, а они все ждут того же от меня. Получать мы все умеем, а отдавать часто не получается. Надо мне быть на высоте.
Вот идёт Олечка.
— Леночка, милая, ты сидишь такая задумчивая…. Могу я к тебе подсесть, обнять и взглянуть в глаза? У меня же только братья есть. А сестёр нет, ты — первая. Мне так приятно. Я так рада.
— Олечка, у меня не хватает слов…. Я тебя поцелую…. У меня ощущение счастья. Но не мимолётного, а какого-то стабильного, спокойного, ненапряжённого. Я думаю, что это ощущение надо, всё же, как-то оберегать. Мы же все расположены к каким-то обидам, к непониманию друг друга…. Как всего этого избежать? Ведь так не хочется омрачать добрую атмосферу.
— Да, я похожее то же чувствую. Надо как-то научиться быть выше амбиций.
— Но в повседневной жизни и я, и многие другие, бываем невнимательны друг к другу, даже не замечая этого, что самое страшное.
Вот совсем недавно, Олечка, Харри был приглашён провести несколько занятий на семинаре в Амстердаме. Семинар по телесценариям. Два дня у него образовались почти свободных, и он с удовольствием посвятил их прогулкам по этому красивейшему городу мира. Конечно, сделал несколько фотографий. Очень удачных. По композиции, по колориту. Когда, уже в Берлине, к нам в гости заглянули наши старые друзья, Шмиты, Харри был рад им эти свои свежие шедевры показать. И реакция последовала совершенно противоположная должной. Шмиты, к примеру, вскликивали: «А мы тоже этот Ван-Гоговский мостик видели! Только дождь тогда был, не удалось сфотографировать». Если бы это восклицание было дополнено впечатлениями о демонстрируемой фотографии, тогда уж, куда ни шло, это было бы приемлемо. Но когда ни слова, никакой реакции о показываемой работе, — это вызывает неудовлетворение. Или, глядя на какую-то из других демонстрируемых фотографий, восклицали: « А мы в Париже видели чёрных лебедей!» Ведь речь должна идти о том, что показывает Харри в данный момент, а не о тех вещах, ассоциативно вызываемых тем, что демонстрируется. Хотя, если вызываются какие-то высокие чувства, именно чувства, а не факты, тем или иным произведением, — это замечательно. Но воскликните что-то по поводу сделанного мастером! Но восхититесь ЕГО удачей и ЕГО умением! И не просто восхититесь для проформы, а действительно напрягитесь немного, чтобы увидеть что-то ценное. Нет. Этого внимания часто, очень часто, мы не умеем проявить… Лень. И не понятно, зачем… А затем, что «поступай так, как хочешь, чтобы с тобой поступали!»
— Да, ты права. Леночка, но, может быть, это всё интеллектуальные тонкости, подобные пылинкам на поверхности человеческих взаимоотношений. Может быть, уж не стоит так пристально присматриваться к нюансам подобным.
— Конечно, чем тоньше организация человека, тем сложнее его взаимоотношения с окружающим миром, тем больше требований и к себе и к другим. Зато и чувствует жизнь непростой человек острее и насыщенней, чем более ограниченные люди.
— Но и сложнее отыскать подобных себе для удовлетворительного общения, для любви, для дружбы…. Я вот не знаю, Леночка, в Германии отношение к дружбе, к неформальному общению имеет какие-то характерные особенности по сравнению с Россией?
— Мне кажется, что разницы всё же нет. Вообще, Олечка, я думаю, что принципы, на которых строятся дружба, любовь, неформальное общение, всюду очень схожи. Это ведь не имеет значение, как человек кланяется при встрече, как подаёт руку…. Важна суть. А суть всюду одинакова. И зиждется она на нравственных нормах, которые, по сути, одинаковы во всех цивилизованных обществах. Всюду неприлично, нехорошо поступать с окружающими так, как не хотелось бы, чтобы и с тобою поступали, к тебе относились. Это главный принцип нравственности, я убеждена, и он во всём мире одинаков. Никому не хочется, чтобы его обманывали, убивали его близких, обворовывали. Никому не хочется, чтобы к нему относились со злом. Это во всём мире одинаково.
А дружба, общение между людьми именно и держется на принципах взаимоуважения. Неважно, где человек живёт.
Ну, к примеру, считается, что в Германии не принято заходить и ходить в гости без предварительного уговора. Да, это так. Но ведь это правило всюду актуально. В Африке, в России, в Израиле — всюду неуважительно доставлять человеку неудобства. А вдруг, я «заскочила» в гости, когда хозяин, наконец-то, выбрал время пообниматься с женой. А тут ты являешься. Среди воспитанных, цивилизованных, интеллектуальных людей такая «простота» не принята. Во всём мире. Здесь нет национальных или государственных особенностей.
— Пожалуй, я с тобой согласна. К тому же добавлю, что сейчас и внешние признаки взаимоотношений стали сближаться, стали похожими во всём мире. Ведь общение переходит очень активно в область Интернета, где для всех одинаковые условия, правила, формы, и даже, по терминологии, язык. И вот эта общность информационного поля стала делать форму общения между людьми соответствующей той оболочке, в которой всё это работает. Ведь теперь есть возможность читать, смотреть, слушать, что хочешь, без всяких рамок государственных границ. Обмениваться мгновенной информацией. Правда, эти новые формы общения существуют рядом со старыми, так же, как образцы сегодняшней моды мирно живут на одном пространстве с вчерашними и позавчерашними образцами.
Но внешние признаки — есть внешние признаки, а сущность взаимоотношений остаётся традиционно-классической, так как не меняются этические нормы. Как в позапрошлом и в прошлом веках неприличным считался обман, так и сегодня он неприличен. Не в уголовном слое общества, естественно.
***
— Могу ли я, Харри, пока наши милые женщины заняты разговором, воспользоваться представившейся мне возможностью побеседовать с интереснейшим писателем, каковым ты являешься?
— Александр, что это Вы, сэр, позволяете ко мне ohne Termin обращаться? Какая бестактность. Ну, да уж ладно. Разрешаю. Хотя, ты ведь, вероятней всего, не знаком с моим творчеством.
Как ты догадался, что я — «интереснейший» писатель?
— Мне Леночка немного рассказывала в Турции о твоих сценариях, о публицистических работах. И фильм ваш я когда-то смотрел и помню прекрасно, что получил громадное удовольствие от того, как он был сделан, и от той своевременности разговора в нём о прошедшей войне и о будущих взаимоотношениях наших стран. Я вообще очень люблю документалистику в разных видах.
— Да, я много лет посвятил, да почти всю свою жизнь, документальному кино… Много написано… Много снято по моим сценариям фильмов, но, знаешь, не покидает довольно часто чувство сожаления, что всё созданное, выстраданное и воплощённое в тысячи метров кино- и видео-плёнок, лежит где-то в запасниках мёртвым грузом и никто, спустя год-два после выхода фильма, не будет смотреть эту громадную работу. Ну, если только специалисты … А ведь каждый эпизод, каждый удачный сюжет, каждый удачно снятый кадр переживался авторским коллективом, как радость, как достижение…
— Конечно, те, кто оставляет после себя картины, книги, здания, скульптуры…, получают какое-то удовлетворение от того, что их произведения каким-то образом всё же востребуются довольно долго после их создания авторами. Хотя здесь есть и некоторые спорные моменты по поводу результатов воздействия на тех, для кого всё это создаётся. Кино ведь смотрят миллионы зрителей, и всем им ты передаёшь своё мировоззрение, свои убеждения… Не известно, что существеннее…Кто-то много лет понемножку кормит людей своими «блюдами», а кто-то усаживает «за стол» миллионы, но потчует своими изделиями короткий кинопрокатный срок.
А почему, Харри, для тебя творчество так важно в жизни? Я понимаю, что это твоя профессия, твоё дело, за которое ты получаешь деньги. А что ещё?
— Что ещё? Ну, на деньги можно купить путёвку в Италию и там хорошо отдохнуть, к примеру…
Что ещё? Творчество заставляет трудиться, думать. Чувствовать, что ты живёшь не хлебом единым, а чем-то бо;льшим. Потому что переживания, волнения и радости не только от приобретения вкусной еды, тёплого дома, тёплой жены, не только от радости за взросление детей… Это ведь всё присуще и животным. Но только человек способен получать радость от передачи другим, подобным себе, результатов своего труда. Но строитель построил дом и получил за это какие-то деньги. Он не стал бы его строить, если бы не был уверен в оплате своего труда. А поэт пишет бессонными ночами, не думая о материальном вознаграждении. И художник пишет потому, что не писать он не может. Душа требует и разрывается. И даже часто, почти всегда, он ничего не имеет за свой труд, спасибо, если на холст и краски дадут… Ну, и почему художники, поэты, творческие люди всё же продолжают трудиться? Потому что творчество, творческая работа, не важно оплачиваемая или не оплачиваемая, даёт созидателю ощущение человеческого «Я». Он чувствует себя не рыбой, не птицей, не зверем, не рабом, не безликой частью толпы, а Человеком. Способным сделать что-то своё и отдать это людям. Именно отдать, а не продать. И, может быть, получить за это деньги. Именно деньги, а не оплату. Потому что, адекватно оплатить многое из творческих работ, чрезвычайно сложно. Разве можно как-то оценить, к примеру, мелодию, заставляющую миллионы людей многие годы чувствовать сладость в сердце от её слушания.
Вообще, что-то делать и сделать доброе в жизни — это то, ради чего не стыдно жить. Может быть, не стыдно жить и ничего не делая, но это уже патология.
Человек ценен своими добрыми делами, я убеждён. Дела — это то, что ты научился хорошо делать, а не то, чему ты учишься. Моё дело — творчество. И я стараюсь, чтобы его результаты служили добру.
***
Семейные альбомы. Семейные фотографии. Ценность этих фотографий возрастает с годами. Чем те, кто на них изображён, становятся старше, или чем дальше от нас уходят, те, кто на них изображён, тем эти фотографии становятся для нас дороже. Мы вглядываемся в эти лица и пытаемся проникнуть в те времена, когда была сделана фотография, пытаемся представить, какой была в те годы жизни мама, к примеру. На фото ей 16 лет. А вот папа в 20 лет. А вот сын наш, без штанов, поднялся с горшка,… сейчас ему 35.
Бабушка, которой 18 лет, дедушка 25-тилетний, только что женился… Прабабушка, прапрадедушка…. Во многих домах сохранились ещё более старые фотографии и портреты. А есть семьи, где не знают своих предков. Так иногда судьба распоряжается нашими жизнями. Жаль. Это так приятно, когда знаешь и помнишь тех, кто дал тебе имя, фамилию. Знаешь и помнишь тех, кем ты можешь гордиться, знаешь и помнишь тех из своей фамилии, по сравнению с кем ты преуспел. Это ведь их гены, помимо всего прочего, помогли нам стать теми, кем мы стали.
А как плохо, если чувствуем, что загубили добрую традицию фамилии.
А как приятно, если вырос самостоятельно до высокого уровня и добавил доброе к своей фамилии…
Помню, с каким восхищением рассматривал я на стенах в квартире моего школьного друга фотографии его дедушки – горного инженера в светло-сером кителе. Блестящие пуговицы, пенсне… Чувствовалось, что дедушка был не лентяем, не бездельником. Весь его облик гармонировал с богатым кителем. Это был его китель, заслуженный годами усердной работы, а не одетый в фотоателье для солидности. В том же доме фотографии отца, заместителя министра, геолога, тоже в похожем кителе…, а сам мой друг всё пропил… и умер под забором, хоронить некому было. Всё было дано. Не взял. И мама его была исключительно интересным человеком, трудолюбивой и интеллигентной. Не от неё в нём ущербность…
Что я после себя, вообще, оставляю?
Или этот вопрос свойственно задавать себе людям в преклонном возрасте? Но ведь, чтобы ответ на него был в какой-то мере удовлетворительным, надо ещё с самых ранних лет, когда только начинаешь уметь давать себе честную оценку, стремиться к деятельности, направленной к жизненной продуктивности.
Наверное, эти размышления посещают очень многих. И нового в этих понятиях совершенно ничего нет. Но, так же вечно, как люди говорят о любви, о воспитании, о нравах, так же у многих есть и будет желание говорить и обсуждать вопрос о смысле жизни… Для чего обсуждать, для чего задумываться?
Можно ведь просто жить и наслаждаться процессом жизни. Но так не получается. Наслаждение чем-то всегда надоедает через определённое время, и, чтобы удовлетворять себя, надо быть или очень примитивным, как животное, или совершенствоваться. Одно из двух. А для совершенствования нужна разумная деятельность.
Проще всего делать детей.
Сложнее всего делать добрых, умных, трудолюбивых детей.
Если есть таковые, — это уже что-то!
А что ещё сделано?
В юности идёт подготовка к какой-то деятельности: накопление сил, элементарных знаний, приобретение навыков трудиться. Да и то, зачастую, выявляется колоссальная разница и на первом этапе жизни. Пришли в школу все одинаковые, практически одинаковые, а из школы один вышел через десять лет малограмотным, курящим, пьющим, бесцельным обалдуем, а другой — грамотным, знающим несколько языков человеком, владеющим музыкальным инструментом, спортсменом высокого класса, воспитанным человеком. Разница есть?
А дальше — новый этап совершенствования.
И уже лет в 40 можно себя спросить: как велик список того, что я сделал? Раз, два, три, четыре…
Вот человек прожил 50 лет, к примеру. Он всю жизнь работал, но так, что не стал Мастером. Рабочий, но не Мастер. Так, кое-как, Колобком прокатился по жизни. Или другой: серьёзно учиться не хотел, диплом получил, но не более. Инженер, но не самостоятельный. Исполнитель средний. Ответственности не хотел. Любил себя, а не жену, детей не хотел, а если получились, то не воспитывал. Ничего не умеет. А если умеет, то чуть-чуть, одна видимость. Всю жизнь спортивный болельщик, но сам не спортсмен. Потеть надо, а не хочется. Вот на велосипеде покататься — можно. И вроде полезно. Спорт. Или в шахматы, или в карты. Но ведь это — досуг после безделья. Это даже не серьёзные, шахматные, спортивные занятия, а так, «разрядка»… После чего?
Я вспоминаю отца моего друга, чиновника низкого ранга. Всю жизнь он протирал штаны за мелкие-мелкие деньги. Не хотел напрягаться, делать карьеру, бороться, дальше учиться. Но всю жизнь пытался доказать какую-то всемирно известную теорему, я забыл имя её создателя. И очень много этим занимался, огромные тетради мне показывал с расчетами. Он не добился результата, но я к нему испытываю уважение.
— Покажи, что ты умеешь делать? — спросил я как-то приятеля в споре с ним. Он ничего не умел, поэтому не смог мне продемонстрировать или назвать ничего серьёзного. А знал он многое. Но зачем знания, если не для дела? Если ты эти знания передаёшь кому-то, тогда — это дело. А если знания только для себя, то это мелко.
Что я сделал для того, чтобы мои внуки рассматривали мою фотографию, когда-нибудь, с восхищением и уважением? И какие фотографии, вообще, оставлю после себя? Банальные застолья? Банальные отпускные пейзажи с собой посредине? Это в какой-то степени интересно будет потомкам, но гордости и восхищения не вызовет. А может и не надо к этому стремиться.
То, что запечатлевалось в начале ХХ века, было достижением в те времена как сама сущность зарождающейся фотографии. Как сам факт, что ты имеешь друзей с фотоаппаратом! Удовлетворение собою за обладание современной техникой. У тебя есть аппарат! И ты можешь сделать «снимок» с вполне различимыми лицами! Как в Ателье! В конце ХХ века сам факт фотографии стал банальностью. А уж в XXI веке на каждом мобильном телефоне есть фотообъектив. Фотография утратила свою исключительность. Однако для следующих поколений интерес взглянуть на своих предков всё равно будет актуален, всё равно нашим детям, внукам, правнукам будет приятно увидеть наши лица, узнать, какие мы были…. Но и важным будет увидеть, кем мы были, что мы делали… Или, быть может, только отдыхали и выпивали на застольях?
Это желание узнать «как и что» не пропадает. Оно не присутствовало и не присутствует у недалёких по развитию людей, или же его не бывает у фанатично увлечённых чем-то людей. Это исключения.
Но параллельно с количественным ростом фотографий, качество выросло не прямо пропорционально. Ведь качество — это не только цвет и свет, механически, зачастую передаваемый отлично. Качество фотографии — это и композиция, и сюжет, и естественность героя, и многое-многое другое. Этому не хотят, и вряд ли, будут желать учиться. Только единицы оставят в будущих десятилетиях внятный рассказ о сегодняшнем времени. У каждого — свои приоритеты. Любому из нас позволено делать, что он хочет. И выполнять это дело так, как он хочет. Соответственно каждый и имеет то, что он больше всего любит: любишь смотреть всё время досуга, и не только досуга, телевизор — ты имеешь это; любишь деньги — ты их имеешь, но ничего более; любишь безделье больше, чем дело — и имеешь почти не утруждаемую ничем жизнь … Правда, и всё остальное — по труду.
Ведь каждому из нас от рождения дана свобода выбора. Хочешь — иди по этой дороге, хочешь — по другой, хочешь, вообще стой на месте…. Желаешь — будь похожим на своих предков, желаешь — будь совсем другим. Выбирай сам. Ведь не обязательно думать о тех, кто будет идти за тобой. Ты имеешь право думать только о себе. Но зато, если потом будешь долго мучиться по моральным или физическим причинам, упрекать будет некого. Получил то, что хотел.
Дай, Господи, нам преумножить, а не потерять то хорошее, что мы получаем от родных. И на генном уровне, и на нравственном, и на материальном.
***
Какими удивительными бывают в нашей жизни некоторые встречи. Казалось бы, за тридевять земель от своего дома, в другом мире вдруг встречаешь школьного товарища или подругу детства…. И узнаём друг друга, спустя тридцать лет. Столкнувшись нос к носу на улице города, где оказался впервые в жизни, начинаешь понимать, что, действительно, мир тесен, но тесен не физически, а морально. Всем хватает места, мир необъятен, а дороги и судьбы пересекаются…
Не так давно я осуществил свою давнюю мечту. Я посетил Японию. Решил посмотреть только Токио. Жил там 20 дней. Ни одного знакомого там не было. Да и, вообще, в этом многомиллионном городе, порою за целый день, я не сталкивался на улице ни с одним человеком европейской внешности. Но в Интернете я узнал адрес Токийского Русского клуба. Разыскал его, и, войдя, тут же увидел хорошо знакомую мне Наташечку Семёнову, с которой много лет работал в проектном институте в Москве. Как на другом конце земли, в чужой по культуре стране, среди миллионов незнакомых лиц, на 38 этаже, в умопомрачительном по насыщенности всем, чем можно себе представить, районе Синджюку, можно встретить знакомую москвичку?! Фантастика! Она вышла замуж за пожилого японского гражданина, овладела языком, занимается своим домом и не пропускает случая пообщаться с русскоязычными членами Клуба.
Мир необъятен, но для добрых встреч расстояния — не преграда.
Но, с другой стороны, иногда трудно найти в своём городе близкого тебе по духу человека. Хотя, дух духу — рознь. Вот у московских бомжей, я часто наблюдал, сколько хочешь близких по духу, в прямом и в переносном смысле, людей.
Близость по духу, дружба, общение — это необъятные темы для размышлений и для разговоров. И у каждого есть свой опыт в этих областях существования. И у меня складывается ощущение, что если ты интересен чем-то для окружающих, то тебя находят, и ты имеешь шансы получить выход к духовным контактам. Если же ты представляешь собою образец не нуждающегося в интеллектуальном общении человека, то ты получишь свой мир, удобный для тебя. Для скучного, малоинтересного человека предоставляется в распоряжение мир чужой, далёкий и скучный, наполненный не интересными и не понимающими его людьми… А ему другого и не надо. Мир вокруг нас — это мир нашей сущности.
И каждый человек встречает на своём пути близкого человека. Остающимся близким, надолго или ненадолго, но встречает. И мы находим тех, кто нам нравится, и кому мы нравимся.
Это случается тогда, когда должно случиться.
Мир необъятен, но пути тех, кому суждено встретиться, пересекаются.