- 23 -
Сказать, что внешний вид "Сибири" меня удивил - значит, ничего не сказать. Когда я покидал гостиницу, она выглядела много лучше. Она имела целое крыльцо и застекленный фасад. Теперь она не имела ни того, ни другого, зато вокруг шлялась целая куча ментов. Четыре "УАЗика" припарковались на площадке - по два с каждой стороны входа. И человек шестнадцать в форме и в штатском наводили суету. Трое из них окружили Ружина и внимательно смотрели, как он размахивает руками - вернее, одной рукой. Наверное, что-то рассказывал. Может быть, даже что-то ценное. Насколько я успел узнать Ружина, он в любой ситуации мог рассказать что-то ценное.
Однако присутствие легавых меня не вдохновляло. Потому что пронести мимо них бесчувственное тело в ментовской робе было довольно сложно. Если начнут задавать вопросы - греха не оберешься.
Я огляделся в поисках приемлемого решения. Оно должно быть в любой ситуации. На сей раз приняло форму скамьи в небольшом скверике. Дружеским жестом приобняв ментика за талию, я протащил его меж деревьев и усадил на лавочку. Это было довольно сложно сделать, потому что приходилось изображать беззаботно прогуливающихся, а с восьмидесятикилограммовым телом под мышкой... В общем, сами понимаете. Слишком неестественно смотрелось.
Но мне повезло. В том смысле, что внимание всех, кто сейчас находился на улице, было обращено на гостиницу. Происходившее там было куда интереснее, чем два типа на прогулке, даже при том, что один из них имел милицейскую форму и совершенно не двигал при ходьбе ногами. Даже не пытался этого сделать. Они волочились за ним, как раздвоенный хвост в стельку пьяной русалки.
Смекнув, что опасаться мне нечего, я уже не таясь придал менту такое положение, какое хотел, и уселся рядом, время от времени короткими и почти незаметными тычками подправляя ему то руку, то ногу, то голову. В общем и целом моя композиция напоминала мироновского мыслителя, но была гораздо живее на ощупь.
Мы просидели с ментом таким образом минут пять - я осторожно выглядывал из-за его задумчивой, но не имеющей ни единой мысли в голове - фигуры, и внимательно наблюдал, что же происходит у гостиницы.
Ничего особенного там не происходило. Новое произошло у нас. По истечении пяти минут мент вдруг подался всем телом вперед и чуть не упал. Он и упал бы, не поддержи я его вовремя. Сделав это почти ласково - сам себе удивляюсь, каким нежным могу быть порой, - я прошептал ему в ухо:
- Дернешься - убью!
Ментик посмотрел на меня, медленно расставаясь с мутью в своих глазах, и от чего-то удивился:
- Это ты?
- Ну, - кивнул я. - Это я. А это, - я двинул пальцем чуть не в самый его глаз, - ты. И я тебе говорю, что если ты сделаешь хоть одно лишнее движение, то я тебя пристрелю. Твой пистолет у меня, помнишь?
Нет, он не помнил. Но после моих слов что-то мелькнуло в его глазах, что-то, соответствовавшее, скорее всего, щелчку в голове. Он начал вспоминать. И, по мере того, как дело спорилось, на лице его, как изображение на фотографии, постепенно проявлялось выражение ужаса.
- А Засульский? - наконец визгливо спросил он. - Что с Засульским?!
- Тихо! - сказал я. - Не повышай голоса, а то я тебе повышалку оторву. Твоему Засульскому ничего не грозит. ему уже вообще ничего не грозит, так что успокойся.
- Что ты хочешь этим сказать? - он подозрительно покосился на меня.
Я вынул из кармана пистолет и на всякий случай продемонстрировал ему.
- Ничего особенного. Кроме того, что он врезался в небольшую рощицу. На скорости в сто сорок километров в час. Сам понимаешь, что после такого веселья ему уже глупо чего-нибудь бояться.
- Гад! - сообщил он мне. - Знаешь, кто ты такой? Ты - гад!
- Фигушку, - спокойно возразил я. - Это ты гад. И твой Засульский - гад. Я по сравнению с вами - ягненок.
- Ягненок! - взвизгнул он и получил по уху. Но, поскольку это его не остановило, пришлось добавить еще порцию по почке. И только после такой настойчивой просьбы он наконец согласился снизить уровень шума. - Никакой ты не ягненок! Ты - волк! Ты - демон! Ты...
- Ну, - согласно кивнул я. - Я просто дьявол.
- Дьявол! - со вкусом просипел он. Слово явно пришлось ему по вкусу, и я был несказанно рад, что сумел доставить хоть эту небольшую радость. В его серой, беспросветной жизни она стала, наверное, целым событием. - Дьявол! - повторил он. - Вот именно. И все твои друзья - дьявольское отродье. Ты убил Цехового, а теперь Засульского. Вы расстреляли наших братьев и ограбили наш храм!
Вот как. Значит, он и об этом осведомлен. Хотя, конечно, нетрудно было догадаться. Засульского наверняка первым поставили в известность, что на их штаб-квартиру совершен налет. И он, скорее всего, сообщил об этом прискорбном факте всем участникам операции по ликвидации меня, любимого. Так что я решил не удивляться - пусть ментик думает, что я вычислил это давным-давно. Пусть по прежнему считает меня дьяволом. И ему, и мне это пойдет на пользу. А передо мной к тому же откроет путь наименьшего сопротивления. Но пока я все-таки решил продолжить дискуссию - потянуть время, чтобы он не додумался позвать на помощь милицию, все еще шатающуюся неподалеку. Хотя, причисляя меня к сотрудникам госбезопасности, он вряд ли это сделает, сочтя бесперспективным. Но рисковать все равно не стоило. Нужно было занять его беседой, втянуть в спор, по возможности, более жаркий, чтобы он ни о чем, кроме своих аргументов, не думал.
- Ладно, родной, - кивнул я. - Пусть так. Пусть мы все - дьявольское отродье. Тогда как обозвать вас - всех? Ведь вы, если я не ошибаюсь, на днях собрались подорвать добрую сотню храмов и отправить прямым рейсом на небо около четырех тысяч душ. Если это не есть дьявольский план, то вылижи мне мою волосатую задницу.
- Не буду я ее вылизывать! - горячо заверил он. - Мы выполняем богоугодную миссию! Мы отправляем к Господу его заблудших детей, чтобы он мог наставить их в вере истинной!
- Они, по-моему, и без вас будут в это время общаться с Богом, - возразил я.
- Это не тот Бог! - взвизгнул он, и мне снова пришлось призвать его к порядку, стукнув в почку. - Их Бог - неправильный Бог!
- Чушь собачья, - фыркнул я. - Бог не может быть неправильным. Он может иметь разные имена, но это все один и тот же Бог, так что зря ты очком пыжишься. Как его ни назвать - Яхве, Аллах или Великий Дух - это всегда тот самый Бог, которому ты молишься. И заметь: тот, кто молится Аллаху не подкладывал бомбу под твой храм. А ты это сделал. Бог, как я помню, призывал к миру, учил любить ближнего своего, не проливать кровь. А вы как раз и мечтаете залить ей землю. Во какая куча аргументов - и заметь, все они появились тогда, когда я попытался встать на твое место. Со своего я могу сказать тебе только одно: боги приходят и уходят, а людям - жить.
- Как?! - его глаза округлились. - Ты говоришь, словно промысел божий - явление временное!
- Угу, - кивнул я. - Именно так я и думаю. Промысел божий существует лишь до того момента, пока в него верят. Пещерный человек верил в Святое колесо, и для него существовал только промысел Святого Колеса. Египтяне поклонялись змею-Ра, и для них был важен промысел змея-Ра, как для древних римлян - промысел Юпитера-громовержца. Но ведь эти верования канули в Лету, правда? И сегодня ты глумливо хихикаешь над тем, во что твой пра- в двадцать третьей степени - дедушка свято, до исступления, поклонялся. Ты хихикаешь, но чем ты сам лучше своего предка? Ты так же фанатично веришь, и совершенно неважно, что веришь ты совсем не в то, во что твой пращур. Твоя вера - в тот же временный промысел, потому что перед временем пасуют даже боги.
- Ух! - задохнулся он. - Ты богохульствуешь - и гордишься этим! - Тут ментик хитро прищурился и попытался заняться риторикой. - Но ты противоречишь сам себе. Если верить твоему утверждению, бог один и только имена у него разные. Выходит, забыты не боги, забыты их имена - вот что получается согласно твоей логике!
- Демагог из тебя, мальчик мой, никакой, - вздохнул я. - Возьми свою любимую библию, и ты поймешь, что такое настоящие противоречия. А то, что ты сейчас наговорил - галиматья в чистом виде. ни один религиовед с тобой даже связываться не станет. - Я скромно промолчал, что, скорее всего, ни один религиовед и со мной связываться не станет. Не дурак, сам догадается. А если дурак, то ему же хуже. - Древние боги и нынешний - суть разные вещи. Современный - он един в трех лицах, а древние - они едиными не были, и лиц у них было куда больше, чем три. - И, видя, что ментик в полном отупении уставился на меня, развил свою мысль: - Вспомни, что ты в школе учил. В Египте был Ра, был Атон, были, если не ошибаюсь, Осирис, Тот, Сотис и еще с пару десятков богов. А греки? У них были Аид, Посейдон, Зевс, Марс и еще куча других, в том числе и бабы. Так что говорить, что современный бог и прежние - одно и то-же - глупо. Здесь мы имеем одного бога, а там - целый пантеон. Ф-фу! Вот это речь! Как по-твоему?
Увы, по-евоному было никак. Выпучив глаза, словно таракан, накурившийся марихуаны, ментик наставительно произнес:
- Бог - един, хоть и в трех лицах. И имя его -едино. И вера в него - едина. И нам, истинно верующим, должно наставлять неверных любыми путями. В этом наша миссия. И когда мы направляем их к Богу, то поступаем милосердно, ибо Он, в своей милости, примет их и наставит в истинной вере лучше, чем это сделали бы мы, грешные!
Говорил он внушительно, но глаза его были пусты. Фанатик в натуральную величину. Он пропустил мимо ушей все, что я только что говорил ему. Впрочем, я и не надеялся переубедить его. Все эти так называемые истинно верующие примечательны тем, что у них напрочь отсутствует способность мыслить - самостоятельно мыслит. Потому они так редко выигрывают в споре. Но поэтому же никогда и проигрывают - стоит им увидеть, что словесная баталия, которую они обычно сами же и развязывают, оборачивается против них, они становятся совершенно невосприимчивы к внешнему воздействию, их уши покрываются мхом и слова отскакивают от них, как горох от стенки. И не существует никакой возможности пробить эту стену. В этом убедились еще древние римляне, когда даже львы на арене расписывались в своем бессилии перед фанатиками.
- Аминь, - сказал я. - Останемся каждый при своем. Будем считать, что искушение святого Антония не состоялось.
- Антихрист! - пробормотал ментик. - Божья кара постигнет тебя - рано или поздно.
- Послушай, - я устало передернул плечами. - Мне, признаться, поднадоели эти бесполезные богословские споры. Один твой брат во Христе сказал мне, что за убийство Цехового я отправлюсь на небеса, и это так же верно, как то, что Христос существовал. Так вот, докладаю: я все еще тут, на земле, а этот пророк сам отправился к богу, чтобы сообщить, что напророчил неверно.
- Иды марта еще не прошли! Еще не вечер! - величаво изрек ментик и заткнулся, всем своим видом давая понять, что дальше продолжать этот бесполезный разговор не намерен.
Если честно, я и сам не жаждал продолжения беседы. Потому что все время, пока разговаривал с ментиком, меня не покидало ощущение, что я не говорю, а пережевываю тухлые носки - такой застоявшейся, бесперспективной казалась беседа. И я был рад, что она закончилась.
Поэтому, в качестве достойного продолжения нашего богословского спора, я ткнул его пистолетом в бок и сказал:
- Поднимайся. Пойдем, философ, пофилософствуем на другие темы.
- Куда это я должен идти? - сварливо поинтересовался он, но тем не менее с лавочки поднялся.
- А ты держись курсом на гостиницу - и не ошибешься, - подсказал я.
- Вот оно что! - сказал он тоном, который явно спер у Архимеда. Если бы он заорал "Эврика!", вышло бы вообще один к одному. - Так вас несколько! Но я тебя поздравляю: твоего дружка сегодня подорвали.
Теперь и в моей голове родилась запоздалая догадка.
- Так это ваших рук дело! А неплохо вы фасад обработали. Крыльцо-то не жалко гробить было? Красный мрамор, как-никак. Что ж - из-за одного человека три тонны красного мрамора в порошок?
- Для таких, как вы, - он сплюнул, - ничего не жалко.
- Да, - кивнул я. - Щедрость из тебя так и прет. Только вынужден огорчить: мой дружок, как дедушка Ленин, живее всех живых. Я его десять минут назад имел удовольствие собственными глазами наблюдать. Слегка возбужден, но совсем не мертвый.
Ментик стиснул зубы и сделал еще одну героическую попытку заткнуться. На несколько минут это ему удалось - он занял себя тем, что разглядывал открывающуюся перед глазами двух путников, которые шли плечом к плечу и один из которых держал пистолет у почки другого, картину.
В ней, с того момента, как я унес бесчувственную ментовскую тушу на скамью в скверике, произошли некоторые изменения. А именно: людей, облаченных в серое, стало заметно меньше и ни одного "УАЗика" на площадке перед гостиницей больше не стояло. Они рассосались, как рассасываются пчелы после того, как все сладенькое уже подъедено. Остались только двое в штатском, стоявших чуть в стороне от развороченного входа и возбужденно жестикулировавшие, но относительно их принадлежности к органам у меня были определенные сомнения. Во всяком случае, на нас с ментиком они никакого внимания не обратили.
Ружина здесь тоже уже не было. Да и толп возбужденного народа. Потому что первая волна любопытства схлынула, а на то, чтобы создать вторую, у редких прохожих духу не хватало.
В общем, обстановка вокруг была мирной, и нашему входу в "Сибирь" ничто не препятствовало. Мы шли туда дружно, в ногу, как солдаты на плацу. Но у моего спутника, в отличие от марширующего солдата, долго молчать не получалось. Он был к этому совершенно не приспособлен, а потому задал мне вопрос, от которого я впал в легкий шок.
- Ты к какой службе принадлежишь?
- К службе быта, - взяв себя в руки, спокойно соврал я.
- Я имею в виду вашу работу в ФСБ, - с досадой поправился он.
Я впихнул его в фойе, раздумывая над вопросом. От дум, кстати ничего не отвлекало - мне даже дверь открывать не пришлось, поскольку ее вышибло взрывом. Завершив сей творческий процесс, я сказал:
- Я тебе наврал. В ФСБ я не работаю. Я из Интерпола. Отдел борьбы с религиозным терроризмом.
- Прямо-таки с религиозным? - удивился он.
- Ну, буквально, - подтвердил я. - Есть отдел по борьбе с политическим терроризмом, а есть - с религиозным. Вас же, фанатиков, по сотне на каждого политпридурка. И вы в десять раз больше дурные, чем они. За вами глаз да глаз нужен. К стене! - заорал я, потому что мы уже поднялись к моему номеру, а я совершенно не хотел, чтобы этот юный свихнувшийся на почве бога воспользовался моментом и напал на меня. - Руки на стену! Ноги на ширине плеч!
Он выполнил мои указания, и я достал было ключ, собираясь отпереть дверь, когда открылся соседний номер и выглянул Ружин. Вид у него был куда какой занимательный. Я издалека, в первый раз, и не заметил. Зато теперь разглядел - в него словно дали залп из дробовика, заряженного мелкой солью - настолько изранено и изъязвлено было его лицо. Когда я оставлял его в номере, он выглядел плохо - небритый, помятый и измотанный. Но сейчас вид у него был еще хуже, не смотря на то, что кровь с лица, без которой дело явно не обошлось, он уже смыл.
- Ты? - спросил он, увидев, чем я занимаюсь. - А с тобой кто?
- Салют! - радостно откликнулся я. - Поздравляю!
- С чем? - он насупился, думая, что я имею в виду его морду. Но я ее, если и имел, то совсем не в виду.
- С началом сезона охоты на нас, сердешных, - объяснил я. - За лицензиями можно обращаться ежедневно с ноля часов по ноль часов. Просим! Повеселитесь от души.
- Ты чего? - подозрительный Ружин не понял шутки. Я сообразил, что на мне, в отличие от него, не осталось следов нападения.
- Я имею в виду, что теперь мы тоже у этих парней на заметке. Но, в отличие от гэбэшников, на нас они начали активно охотиться. Кстати, если желаешь, можешь познакомиться с одним из охотников. Пытался вывезти меня за город и там ликвидировать. Первое у него получилось, со вторым вышла накладочка. Вот я и привез его сюда, чтобы побеседовать в более непринужденной обстановке. Могу тебя обрадовать - Засульский теперь такой же мертвый, как и Цеховой. Даже больше: он сначала разбился на машине, а потом еще и сгорел. Чертовски невезучий оказался человек. Как он до таких лет дожить умудрился - ума не приложу. Ну, теперь, слава богу, отмучился, царствие ему небесное.
Ментик оттолкнулся от стены и попытался набить мне морду. Но слегка не подрасчитал. Его коллеги-тюремщики не зря придумали эту позу. Чтобы нанести из нее удар, нужно совершенно перегруппироваться, а на это уходит уйма времени. Уж он-то, будучи ментом, должен был это знать. Но, видать, мои речи относительно Засульского проникли ему под кожу на изрядную глубину. Он издал нечто среднее между рыком и бульканьем и взмахнул рукой. Я тут же напихал ему полную запазуху наркоза, и он, все так же держа руку перед собой, упал на пол.
- Три прямых в корпус, а сверху - удар "перевернутый молот", - пояснил я Ружину. - Синтез бокса и карате. Коктейль Молотова рукопашного боя. Можешь взять на вооружение.
- Я подумаю, - сказал он, и вид у него при этом был совершенно обалдевший. - Что ты там про Засульского говорил?
- Долгая история, - я махнул рукой. - Как-нибудь потом расскажу. Ты лучше признавайся: хочешь с этим конем пообщаться? - и я поддел носком кроссовка копошащееся у меня в ногах тело. То вскинуло руки и припечаталось спиной к стене, обдав меня паром боли из своих больших томных глаз.
- А что, - кивнул Ружин. - Давай. С толстым удовольствием задам ему пару вопросов. Его портить можно?
- Даже нужно, - разрешил я.
- Тогда давай.
Не знаю, что в него вселилось. Может быть, недавнее покушение разбудило в нем зверя, может быть, постоянные думы о "Белых детях" ожесточили его душу, но он подошел к ментику, взял его за волосы и пошел обратно, совершенно не заботясь о том, успевает ли пленник ползти за ним на своих четырех конечностях или он волочет его за собой по полу. Жуткое зрелище - злой Ружин и его вечерняя трапеза.
Я усмехнулся - пусть только попробует теперь назвать мои инстинкты животными или как он это еще может - я ему сразу припомню этот вечер и сучащего ногами по полу ментика, который никак не может поймать момент равновесия, потому что Ружин безжалостно тянет его за собой.
Толкнув дверь, я вошел в номер и остановился перед зеркалом. Лицо идиота - если исходить из того, что смех без причины - это признак дурачины. По моему лицу блуждала широченная ухмылка. И она была окружена синеватой щетиной, отчего в моей памяти сразу всплыл образ бравого солдата Швейка. Он, конечно, личность весьма симпатичная и невозмутимая, но в памяти большинства - именно идиот.
А мне совершенно не хотелось выглядеть идиотом. Но утром я забыл побриться - собственно, даже не забыл, а было не до этого - поэтому прошел в ванную, достал бритву и бритвенные принадлежности , намочил лицо, намылил его помазком и принялся бриться.
Уж не знаю, почему, но вторично мне хотелось появиться перед ментиком во всем блеске. Чем было вызвано такое желание - вопрос, до ответа на который я не собирался доискиваться. Вместо этого я схватил бритву поудобнее и снял первый слой щетины.
На сей раз я порезался сразу - не пришлось делать никаких резких движений. Причем безо всякой видимой причины - просто лезвие вместе со щетиной сняло с моей скулы кусок кожи размером с однокопеечную монету. Кровь с готовностью растеклась в разные стороны по влажной поверхности во все стороны, смешиваясь с мыльной пеной, и быстро окрасила в молочно-розовый цвет всю левую половину физиономии, отчего я стал похож на пригоревшую с одной стороны картофелину.
- Черт, - хмыкнул я. - Второй раз подряд. А ведь до этого не резало. Ни разу. - Но сказал я это без всякой задней мысли.