Это состояние я испытал три раза в жизни.
В самый первый раз я смеялся в голос. Негромко, но всё же. И голос - не главное, не характерное. Самое удивительное - это ощущение того, как будто ткань, окружающая рёбра, зажила своей жизнью и перекатывается волнами между рёбрами, как если бы к ней приложили гальванические электроды с хаотическими токами. Эти весёлые волны расходятся по всему телу, сотрясая его и излучаются через дурацкую улыбку на волю. Удержаться нет никакой возможности.
Первый раз это было, когда Юрка Игнатьев захватил с собою на Пьяну противогаз с длинной гофрированной трубкой, и мы по очереди погружались под воду, когда другой удерживал конец шланга над пьянскими волнами. Сначала погрузиться не удавалось: по привычке мы набирали полную грудь воздуха, и Архимед мешал нам опуститься с головой. Но вот мы догадались, что дышать надо, освободившись от избытка воздуха, и тогда моё тело плавно погрузилось под воду с головой. Через очки было видно преломлённое водою колеблющееся лицо Юрки, составленное из каких-то ромбиков и треугольников и бликов, как портрет Воллара.
Это лицо и сама возможность дышать и смеяться под водой были так необычно неожиданны, что мною овладел вот этот самый неудержимый смех и несколько минут меня не отпускал.
Второй случай был чем-то похож, но уже в голос смеяться было невозможно. Просто в бассейне "Москва" в группе подводного плавания нам дали упражнение: плавно выдыхая, постепенно опуститься на дно. Выдохнуть пришлось почти всё. И вот я сижу на пятой точке, выставив вперёд ласты, на шестиметровой глубине, а напротив так же, как Садко, сидит Сашка Пермяков. И это так глупо-смешно, и надо сдерживаться, а сдержаться нет сил! Так и смеёшься рёбрами или утробой.
А третий...
Мы уже потратили условную и безусловную ссуды. Получили из банка "Идуд" справку, что уже не должны ничего. Начали что-то зарабатывать и решили, что настало время использовать новое положение, то есть выехать за границу.
Мы выбрали Прагу. Самолёт был пражских авиалиний.
А надо сказать, что к этому времени глаз так адаптировался к местным условиям, что лица прохожих в моём сознании перестали отличаться от физиономий среднестатистического серпуховича. Разве что в Серпухове эфиопов поменьше. Я много лет из Долгопрудного в Пущино ездил. Знаю.
Но оказывается это всё обман зрения. Говорят, если пару недель, не снимая, поносить переворачивающие очки, то наступает момент: что-то "щёлкает" и весь окружающий мир снова встаёт с головы на ноги. Правда, если ещё с недельку поносить, а потом снять - то с непривычки можно грохнуться, так как теперь уже без очков мир опрокинут вверх тормашками. Вот, что вытворяет наш мозг.
Сидим мы в креслах, высоту уже набрали. И вот они пошли. По салону между рядами потянулась вереница стюардесс. Тут-то это и случилось со мной в третий раз.
Надо сказать, что из-за моих представлений о приличиях, сдерживаться я старался так же, как и на шестиметровой глубине, но тело, особенно между рёбрами, вибрировало, сотрясалось и ходило ходуном, не подчиняясь.
С меня как будто сняли перевёртывающие очки: лица стюардесс были до такой степени славянскими, и составляли такой контраст с носатыми "серпуховичами", сидящими в соседних креслах, что на несколько минут смехо-шоковой терапии я был снова обречён.
К этим впечатлениям прибавился необычайно вкусный пражский воздух. Это ощущалось сразу, едва мы сошли с трапа самолёта. Как будто пражские собачки писают дождевой водой. - Экология..! Грин-пис, твою мать!
Когда мы вернулись в Тель Авив, то тотчас же вернулись и очки на нос и на глаза.