Умберто Эко - О переводе

Виктор Постников
«И что зовем мы розой? Зовись она иначе - запах тот же!»

(Перевод с итальянского Уильяма Уивера)
Guardian Weekly, 16 января 1994

Авторы могут не интересоваться переводами своих книг по двум причинам: из-за некомпетентности в других языках или из-за весьма невысокого мнения о ценности своих творений и заинтересованности исключительно в коммерческом успехе.
       Часто за таким безразличием скрываются два досадных предрассудка: либо автор считает себя несравненным гением и ждет, пока весь мир не научится его языку, либо автор заражен "этническим" превосходством и считает, что перевод на другой язык не даст ему ничего нового.

       Считается, что автор может проверить перевод своих трудов только, если он знает язык, на который он переводится. Ясно, что если он знает язык перевода, работа по переводу может продвигаться легче и эффективнее. Но все зависит от интеллекта переводчика. Например, я не знаю шведского, русского или венгерского, и несмотря на это плодотворно работал с моими переводчиками на эти языки. Они были способны объяснить мне трудности, с которыми сталкивались, и помогли мне понять, почему у них возникают проблемы с моим текстом. Во многих случаях я был готов дать объяснения.
       Cогласно современным учебникам по теории перевода, переводы могут быть либо "ориентированными на источник", либо "целевыми". Ориентированный на источник перевод должен по всей возможности сделать так, чтобы читатель на языке B понимал все, что писатель думал или говорил на языке A. Типичный пример - классические греческие авторы: чтобы их понять, современному читателю следует знать поэтов того времени. Если Гомер слишком часто повторяет эпитет "розовые пальцы рассвета", переводчик не имеет права изменять его, несмотря на современные правила стилистики. Читатель должен понимать, что в те дни рассвет не мог быть иначе, как «с розовыми пальцами».

       В других случаях перевод может и должен быть "целевым". Разрешите привести отрывок из моего романа "Маятник Фуко", герои которого постоянно цитируют литературных авторов. Цель – показать, что мои герои не могут видеть мир иначе, чем через призму литературных цитат. Так, в главе 57, при описании автомобильной поездки в горы встречается такая фраза переводе: "горизонт стал все более открытым за каждым поворотом возникали новые вершины, некоторые из них были окружены маленькими деревеньками: наконец перед нами открылась бесконечная панорама." Но после "бесконечной панорамы" идет следующий текст на итальянском: "al di la della siepe, come osservava Diotallevi." Если эти слова перевести буквально, получится "за зеленым забором», как заметил Диотавелли," и англоязычный читатель много пропустит, поскольку «al di la della siepe" – строчка из одного из самых прекрасных стихов Джиакомо Леопарди, "L'infinito," которую каждый итальянец знает наизусть. Эта цитата появляется здесь не потому, что я захотел отметить «зеленый забор», но для того, чтобы показать: Диотавелли воспринимал ландшафт через призму известного стихотворения. Я указал своим переводчикам, что забор здесь не важен, как не важна ссылка на конкретно Леопарди. Важно то, что я должен был иметь литературную ссылку. В самом деле, перевод Уильяма Уивера следующий: "перед нами открылись бесконечные дали. Словно мы увидели Дариен," заметил Диотевелли..." Эта короткая аллюзия на сонет Китса – хороший пример «целевого» перевода.

       Переводчик, ориентированный на источник, может спросить меня, почему я использовал то или иное выражение, или (если он понял его с самого начала), может объяснить мне, почему на его язык оно не может быть переведено дословно. Тогда я помогаю переводчику найти выражение, которое было бы одновременно ориентированным на источник и целевым.
       Это не легкая задача. Возьмите "Войну и мир" Толстого. Как известно, этот роман написан на русском языке, но начинается с длинного диалога на французском. Я не уверен, что во времена Толстого многие в России понимали французский; совершенно очевидно, что французский диалог должен был отражать аристократическое общество. Возможно, Толстой считал, что те, кто не знал французского, не читали и по-русски. Или же он хотел показать, что во времена Наполеона аристократы были настолько удалены от русской жизни, что разговаривали на непонятном языке. Если сегодня вы перечтете эти страницы, вы поймете, что в них говорится о неважных, тривиальных вещах. Гораздо важнее то, что они написаны по-французски. Меня всегда занимал вопрос: а как вы переведете первую главу романа на французский? Если оставить написанные Толстым страницы на французском, читатель не почувствует никакой странности. Если переводчик даст ссылку, в которой укажет, что в оригинале эти страницы приводятся на французском (en francais dans le text), пользы тоже будет мало. Возможно, для сохранения предполагаемого эффекта во французском переводе аристократы должны будут говорить на английском. Я ужасно рад тому, что не написал Войну и мир, так как не буду спорить по этому поводу с французским переводчиком.

       Как автор, я многому научился благодаря работе с переводчиками. Я имею в виду как свою «академическую» работу, так и романы. Если переводчик не мог понять (и ясно перевести) определенную страницу, это означало, что мой текст написан неясно. Много раз, после изучения перевода, мне приходилось пересматривать свой итальянский текст; не только с точки зрения стиля, но также и заложенных в нем идей. Иногда переводчик говорит: «Если я переведу эту строчку на свой язык, она будет бессмысленной». Конечно, он может ошибаться. Но после длительного обсуждения, я начинаю понимать, что если эта строчка не имеет смысла на языке В, она теряет смысл и на языке А.
Это не значит, что в тексте, написанном на языке А скрывается некая загадочная сущность - Смысл - , который должен оставаться неизменным и на любом другом языке, нечто идеальное, нечто, что Вальтер Бенджамин называет Reine Sprache (Чистый язык). Это мне кажется слишком надуманным. В этом случае единственной задачей оставалось бы выделение этого «чистого языка» и работу по переводу (даже Шекспира) можно было бы доверить компьютеру.

       Работа переводчика это процесс проб и ошибок, очень близкий к процессу покупки ковра на восточном рынке. Продавец просит 100, вы предлагаете10 и после длительной торговли, вы соглашаетесь на 50.
Естественно, для того, чтобы вы почувствовали успех данной сделки, у вас должны быть достаточно четкие представления относительно в общем нечеткого процесса, называемого переводом. Теоретически невозможно иметь для разных языков один стандарт; нельзя сказать, что английский "house"(дом) полностью синомичен французскому "maison." (дом). Более того, не существует совершенной коммуникации. Несмотря на это, Homo sapiens как-то умудряются общаться. Девяносто процентов (я полагаю) читателей Войны и мира читали книгу в переводе, и все же, спросите китайца, англичанина или итальянца, и они не только согласятся на том, что князь Андрей умирает, но несмотря на различие многих смысловых оттенков, признают некоторые определенные моральные принципы, выраженные Толстым. Я уверен в том, что различные интерпретации не совпадут, точно также как не совпадут интерпретации англоязычных читателей одного и того же стихотворения Вордсворта.

       В процессе работы с переводчиками, вы перечитываете оригинальный текст, обнаруживаете его различные смысловые интерпретации, и, как я уже говорил, у вас возникает желание его переписать. Я не переписывал два свои романа, но в одном месте, после перевода, с радостью изменил текст. Это был диалог в "Маятнике Фуко", когда Диотавелли говорит: "Бог создал мир, произнеся слова. Он не посылал телеграмм." И Бельбо отвечает:"Fiat lux. Тчк."
Но в оригинале Бельбо говорит: "Fiat lux. Тчк. Следующее предложение." "Следующее предложение" - это стандартное выражение, используемое при пересылке телеграмм (по крайней мере, до прихода факсимильного аппарата). В этом месте итальянского текста Казабон говорит: "Ai Tessalonicesi, immagino." (Послание Тессалонникийцам, полагаю). Остроумные ремарки, которые могут показаться несколько преувеличенными. Шутка состояла в том, что Казабон говорит, что Бог разослал телеграммы, в том числе послал апостола Св. Петра. Но игра слов работает только на итальянском, на котором письмо (letter) и святой апостол (lettera) называются одинаково. Английский текст следовало изменить. Бельбо говорит только "Fiat lux. Тчк." И Казабон комментирует: "Далее следует апостол." Возможно шутка становится замысловатой, и требует от читателя дополнительной работы, но реляция к Ветхому и Новому Заветам очевидна. Если бы я переписывал роман, я бы изменил это место.

       Иногда автор может надеяться только на Божественное Провидение. Я никогда не смогу с полной силой участвовать в разборке перевода своих трудов на японский язык (хотя и пытался это сделать). Мне трудно понять мыслительный процесс "целевого" перевода. Поэтому я всегда в недоумении, когда вижу перед собой перевод японского стиха; по-видимому, японские читатели испытывают то же чувство, читая мои книги. И все же я чувствую при чтении перевода японского стиха нечто такое, что отличается от моего мыслительного процесса. После прочтения нескольких дзэн-буддийских коанов я, кажется, начинаю понимать, почему простое упоминание луны над озером дает мне ощущение, отличное от такового при чтении английской романтической поэзии. Даже в этом случае минимальное сотрудничество между переводчиком и автором может быть полезным. Не помню, на какой славянский язык переводился роман "Имя розы", но я всегда задавал себе вопрос: что может ощущать читатель, сталкиваясь со строчками на латинском языке. Даже американский читатель, который не изучал латинский язык, знает, что это язык средневекового экклезиастического мира и поэтому должен нести с собой ауру средних веков. Более того, когда он читает De Pentagono Salomonis он хорошо понимает слова «пентагон» и «Соломон». Но для читателя-славянина, латинские фразы и имена, транслитерированные в кирилицу, ни о чем не говорят.

       Если в начале "Войны и мира", американский читатель читает: "Eh bien, mon prince... " он может вообразить, что это обращение к принцу*. Но если же подобный диалог появляется в китайском переводе (совершенно невосприимчивый для китайца, или же – что еще хуже – переведенный в китайские иероглифы), что может понять читатель, живущий в Пекине? Переводчик на славянский язык и я решили вместо латинского текста использовать древний экклезиастический язык средневековой православной церкви**. Таким образом мы подумали, что читатель сможет почувствовать ту же дистанцию, ту же религиозную атмосферу, хотя и не понимая до конца сказанное.

       Слава Богу, я не поэт, потому как проблема перевода поэзии становится еще более сложной и драматичной, искусство, в котором мысль определяется словами, и если вы изменяется слова, вы изменяете мысль. И все же, существуют великолепные примеры переводов поэзии, благодаря сотрудничеству автора и переводчика. Часто результат представляет собой новое произведение. Примером близкого к поэзии текста может выступать лингвистически сложный роман Джойса "Поминки по Финнегану" (Finnegans Wake). Глава Anna Livia Plurabelle – еще на начальной стадии – переводилась на итальянский при участии самого автора. Перевод существенно отличается от оригинала. Это не перевод. Это новое написание романа на итальянском. По этому поводу один французский критик написал, что для правильного понимания этой главы (на английском) следует сначала прочитать ее на итальянском.

       Возможно «чистого языка» не существует, но сопоставление разных языков – прекрасная авантюра, хотя и не всегда приводящая к желаемому результату. Согласно итальянской пословице "traduttore,traditore" («переводчик – всегда предатель»). При условии, конечно, если сам автор не замешан в этом «предательстве».



__________________________________
       * При переводе слова „prince” на английский и русcкий возникает та же неопределенность, о которой пишет Эко. – Прим. перев.
       ** Это не самое лучшее решение. В этом случае теряется «дух» романа, который может быть важнее его фактического (семантического) значения. При виде латинских фраз, читатель-славянин как-бы приобщается к другому миру, становится «другим», хотя может и не понимать написанное. И потом: зачем отказывать славянину в способности постичь латиницу?– Прим. перев.



(с) Перевод с англ., В.Постников, 2008