Жанна Булгакова
СКРОМНЫЙ ГЕНИЙ, ИЛИ МОЦАРТ ИЗ УЕЗДНОГО ГОРОДА
(Попытка жизнеописания)
- Все дело в том, что его не любила жена. А он считал ее самой красивой девушкой на свете. Вернувшись с очередной сессии в Литинституте, он объявил нам, фанатично тараща свои зеленые глаза и воинственно поблескивая крепкими белыми зубами:
- Сколько симпатичных девчонок вокруг - жуть! Попадаются очень даже красивые. Но присмотрюсь поближе – нет, моя жена лучше!
Да, говорят, что все поэты - чокнутые. Неправда. Просто они смотрят на мир не так, как большинство нас, грешных. И видят то, что нам понять не дано. Мы понимаем это, к великому сожалению, уже потом, когда их не оказывается рядом. Возносим хвалу. Но душа уже скитается в небесах обетованных. Поэт - это душа. Нет рядом поэта - и у тебя ушла душа. А что же мы стоим без своей души?..
Наш поэт живет в одном из городов Ярославской области. Творит он не ради славы. И все-таки... Что слава? Яркая заплата?.. Пусть и заплата. Зато яркая.
Случай свел меня с некой дамой преклонных лет, которая хорошо знала поэта. Жанна Петровна Булгакова - неожиданная моя попутчица в купе скорого поезда "Москва - Симферополь". Увидев в моих руках книжку поэта, которую я взял с собою, чтобы скрасить дорогу, она буквально преобразилась: "Я вам подарю свои записки о поэте. Прошу Вас, опубликуйте их. Если хотите, сделайте литературную обработку текста, но поклянитесь мне, что обязательно опубликуете эти заметки!" Это записки посвящены юным годам поэта, его становлению. И пусть читатель не слишком сетует на эту странную прозу. Перед нами попытка иронического жизнеописания, где основную роль играют детали, казалось бы, вполне второстепенные. "Где же правота? - воскликнет праведный читатель. - Да это ж... Просто преступленье! Тот случай, когда священный дар - дан не в награду любви горящей, награду самоотверженья, а озаряет голову безумца, гуляки праздного?.."
Да, все дело в том, что его не любила жена. А он тогда считал… Впрочем, свою жену Георгий выиграл на спор. Он увидел ее, самую прекрасную девушку Иркутска, на ангарском городском пляже. И сразу же влюбился. Поспорил он тогда со своим другом Тимохой, что провожать ее пойдет тот, кто первым переплывет Ангару. Небо помогло поэту в трудную минуту. Но и он сам строил судьбу. Он переплыл раньше, и тогда ему казалось, что он выиграл.
Поэт всегда яростно бросался в бой с теми, кто хоть намеком пытался усомниться в праве его Дамы называться самой Прекрасной в мире. Это веселило нас, молодых литераторов Николаева, до слезного изнеможения.
Смертельно обиженный, он мог вот-вот кинуться в драку, но останавливался мгновенно, когда слышал: "Лучше прочти что-нибудь новое!.." И он выстреливал без промаха:
Время выпекает нас, известно,
Из мукИ и мУки поднебесной.
Неудачи - дрожжи для судеб:
Мало горя - не подняться тесту,
Много слез - и перекиснет хлеб...
Или:
Есть на свете право:
Без врагов - не жить,
Ненависть, как славу,
Нужно заслужить!
Как много мы смеялись в те дни! Играли в строчки классиков. Брали первую - и придумывали остальное. Например: "Однажды в студеную зимнюю пору". Георгий тут же выдавал:
Однажды в студеную
Пошел со студенткою,
Она - разведенная,
Разводит коленками...
Я была рецензентом его первых стихов, которые он тоже написал на спор за бутылку водки. Ему было 25. И он выиграл - и заслужил славу первого поэта среди грузчиков Николаевского морского порта, где он тогда работал.
В Николаеве человек десять состояли в Союзе писателей. Но они всегда давали понять, что они Георгию - не ровня, а принадлежат совсем к другой компании. Они с детства определили свое место на земле. А Георгий пытался пробить своим бедовым лбом брешь в этой круговой поруке. Осторожная, уверенно плывущая элита (всегда в струе!) не рисковала дружить с неумеренными сибиряками, хотя бы и наделенными божественным даром стихосложения. И у него бывали залеты - от беспечности ли, от жажды - детской, неугасимой жажды самоутверждения?
Однажды Марк Лисянский пригласил его на свой юбилейный вечер - в центральный ресторан города. Георгий прочел свои ударные стихи - о матери - и имел ошеломляющий успех. Но перед закрытием ресторана устроил потасовку и торжественно удалился с вечера с подбитым глазом и в порванной рубахе.
А потом в Доме культуры имени 40-летия Октября поклонники устроили его собственный поэтический вечер. Овации, восторги, терзания и вздохи девиц… Мой друг набрался до чертиков. По дороге домой его забрала милиция. Репутация! В то время он работал кочегаром на турбинном заводе, и его выгнали с работы!
Дальше - биографу надо обязательно отметить очередной этап его жизни - он поступил в Литературный институт! Это, впрочем, был уже пятый по счету институт, в котором он учился. Однако этот институт ему суждено было закончить в 1986 году. И вот его имя замелькало в столичных журналах. А в Николаеве ему оказали высокое доверие - доверили вести литературный кружок.
Мы, его друзья, поклонники и ученики, уверовали, что метафора - главное, чего недостает человечеству для построения коммунизма, для полного благоденствия и счастья. Потому что он всегда поучал нас: в стихах должны присутствовать три вещи - 1) метафора, 2) мысль 3) аллитерация.
При поступлении в Литинститут он писал, как принято, сочинение. Наверное, исключительно по нетрезвости он допустил 14 ошибок! Но их исправили по указанию сверху - Небо сопутствовало ему и здесь - и поставили поэту четверку. На остальных экзаменах сияли пятерки, потому что перед фамилией стояла энергичная галочка - его работа была лучшей.
Через шесть лет, на шестом курсе, перед получением диплома поэт устроил драку в студенческом общежитии - он сражался за свою Прекрасную Даму, за свою Музу! - и по приказу ректора был отчислен из института. Без права восстановления. Как самый закоренелый преступник на почве любви и литературы…
Но поэта любили. Деканы, преподаватели, лаборантки и профессора тайно бормотали его стихи. Его строфы снились им во сне. В ход были брошены тайные пружины - о Моцарт, Моцарт! Когда же мне не до тебя! - и поэт получил диплом за неделю до положенного срока до отчисления.
Руководитель поэтического семинара Лариса Васильева в предисловии к очередной книге стихов поэта заметила со вздохом: "Он единственный, кто у меня ничему не научился. Он так же мало развивался за эти годы, ибо развит достаточно..."
Днем он работал на заводе, вечерами пропадал в библиотеках, ночами писал стихи, а по утрам бегал изматывающие десятикилометровые кроссы. Так он выгонял хмель…
Я помню, как он попал в беду. Его избили урки и бросили полуживым на улице. Придя в себя, он рассмотрел глубокий крестообразный след на переносице, припомнил старые обиды и ссадины, полученные в нашем городе. И поплелся к Днепро-Бугскому лиману, с бессильным стыдом вспоминая, зачем и что он читал в забегаловке каким-то бичам? А бомжи, изумляясь, серьезно спрашивали его: "Что это? Петрарка? Овидий? Франсуа Вийон?"
Георгий настаивал, что это его стихи.
"Какая глубина! - сомневались бичи. - Не заморочка ли это?"
Диспут о поэзии был нешуточным…
К реке Георгия привело не чувство раскаяния. В трудные минуты жизни он приходил к мысли о том, что надо переплыть реку. Он переплыл Буг в самой широкой части реки. Стоял холодный сентябрь. Проломанный кастетом нос, кровь потоком. И все-таки он не лег на дно, чтобы уйти от заморочившей его жизни. В этом городе ему плыть дальше было некуда. Но это был тот город, где он нашел друга. "Жанна, - говорил он мне иногда с любовью, - я твою прозу не стану читать и под дулом пистолета!" Интересно, что он скажет на сей раз?..