Серёжа учился в Ленинградском университете. Его факультет располагался в Петергофе, и жил Серёжа там же, в общежитии, так как своего жилья у него не было.
В начале четвёртого курса с общежитием возникли какие-то проблемы, и Серёжа решил снять себе комнату в частном доме где-нибудь поблизости. Поиск удобного и подходящего по стоимости жилья привёл Серёжу в деревню Мартышкино, где он и поселился в отдельной комнате у одинокой пенсионерки Марии Степановны.
Всего в доме Марии Степановны было три комнаты и кухня. Пенсии катастрофически не хватало, и две комнаты обычно сдавались, а в третьей проживала сама хозяйка. Честно говоря, она не была совсем уж одинока. В Ленинграде у Марии Степановны жил сын, который не забывал навещать мать, а также был у старушки и постоянный спутник жизни – кот Гаврик.
Гаврик выглядел впечатляюще: пушистый сибиряк, сам чёрный, а грудка – белым клином. Но более всего Серёжу поразил размер кота – был Гаврик размером с откормленную болонку, вышагивал гордо, степенно, неся свой необыкновенный хвост трубой.
Однако бывали ситуации, когда степенность и важность улетучивались, а кошачьи глаза начинали поблёскивать с хитрецой и жуликоватостью. Нетрудно догадаться, о каких ситуациях идёт речь. Когда хозяйка готовила что-нибудь особо привлекательное для кошачьего глаза и обоняния и по забывчивости оставляла эту вкуснотищу на столе, тут-то и вылезала наружу вороватая сущность пушистого кота-великана.
Как-то раз Мария Степановна наготовила блинов и оставила их, блестящих от масла, на кухонном столе на тарелке, предусмотрительно прикрыв их крышкой от кастрюльки. Во время процесса их приготовления Гаврик присутствовал тут же, на стуле, равнодушно поглядывая по сторонам и делая вид, что вот блины-то его как раз меньше всего интересуют.
Хозяйка отлучилась буквально на минутку, а когда вернулась на кухню, то увидела нелицеприятную картину. Гаврик сидел на столе рядом со стопкой, прикрытых крышкой блинов и обдумывал способ их извлечения из-под злосчастной крышки. Краем зоркого глаза он заметил входящую хозяйку, но отказаться от задуманного было свыше его сил, и он сразу понял, что думать-то уже некогда: надо хватать и бежать. На глазах у изумлённой Марии Степановны он когтём одной лапы подхватил крышку и в тот же момент, совершенно виртуозным, точным и резким движением подцепил блин, со стекающим с него маслом, коготками другой лапы. Старушка бросилась к нему, ругаясь и обзывая его обидными словами. Двери, что вели из кухни в комнаты и в прихожую, были закрыты, и бежать воришке было некуда. Он забился под стол и стал с безумной скоростью поедать блин, давясь большими кусками. Мария Степановна пыталась дотянуться до него шваброй, но Гаврику было уже всё равно – цель была достигнута и делайте теперь с нами, что хотите!
За этим делом – извлечением кота из-под стола шваброй, и застал Серёжа Марию Степановну.
- Да ну его, ворюгу, гордости никакой! – Проворчала старушка.
- Да…, Мария Степановна, вроде вы кормите его, кормите, а он всё равно что-нибудь да стащит! Нелегко вам такого огромного котяру прокормить! Наверное, полпенсии уходит!
- Это ещё что! – Вздохнула Мария Степановна, наконец-то оставив в покое перепуганного Гаврика. – Ты бы его папашу видел! Вот это был кот – всем котам кот! Вот он гордый был, не то что этот! Бархотка его звали.
- А где он сейчас, Мария Степановна?
- Да не знаю, может быть, и помер уже.
- Как так не знаете? Он что, не у вас жил?
- Жил-то он у меня, да вот история с ним приключилась.
- Расскажите, Мария Степановна!
И Мария Степановна рассказала Серёже историю незабвенного Бархотки – отца Гаврика.
- Бархотка был таких размеров, что куда там Гаврику! Красавец-кот! Пушистый, дородный. Да к тому же умный, ласковый. Жили мы с ним душа в душу. Одна у меня была с ним проблема – прокормить. Пенсия-то у меня маленькая, а пожрать Бархотка любил! Кормила я его творогом и сметаной. Больше ничего он не признавал. Каждый день вынь да положь ему по полкило того и другого! Вот тогда-то я и начала сдавать жильцам комнаты.
А тут в магазинчике, том самом, что через дом от нас, завелись мыши, и спасу от них никакого нет! Заведующая мне тогда и говорит: «Одолжи, Степановна, своего Бархотку. Будем запирать его на ночь в магазине, чтобы мышей ловил, а утром пусть идёт домой или гулять. А мы его за это кормить будем. Что он ест-то у тебя, Степановна?» А я отвечаю: «Творожок да сметанку ест, да чтобы не меньше, чем по полкило того и другого!» На том и сговорились.
В первую же ночь Бархотка честно выполнил свою работу. Утром продавщица открыла дверь – а на пороге несколько мышей задушенных лежат. И такая картина повторялась каждое утро. Трофеи Бархотка честно предъявлял своим работодателям, не зря, мол, меня кормите. Вот тут-то на мою беду стала заведующая премию Бархотке выдавать – десяток яиц. Так и выставляла их на пол в упаковке. Бархотка разбивал их лапой и выпивал – все десять. И так он к этому привык, что когда как-то раз в упаковке оказалось девять яиц, он стал орать, возмущаться, требовать справедливости и не успокоился, пока в пустой ячейке не появилось недостающее десятое яйцо.
Прошло время, мыши больше не появлялись, и кот опять стал ночевать дома. Только теперь он с меня требовал вдобавок к привычным творожку и сметанке, десяток яиц. А мне на тот момент с жильцами не везло, денег ну совсем не было. Как сейчас помню: сижу я у дома на скамейке, и слёзы прямо-таки в глазах стоят. А тут этот рядом крутится, об ноги трётся, жрать, мол, давай. Я смотрю на него с укоризной и говорю: «За что мне такое наказание? А? Ну за что на мою голову такой обжора? Как же я тебя такого огромного прокормлю?» И тут он перестал об ноги-то мои тереться, сел рядышком, посмотрел так внимательно, с укоризной. Затем вдруг отвернулся от меня и убежал. Ни в тот день, ни на другой он так и не вернулся. Сколько я его искала! Сколько звала! Всю деревню обегала! Но с тех пор Бархотку так никто и не видел. Вот какой, Серёжа, гордый кот у меня был! А этот! Попрекай его – не попрекай – ему без разницы!
Серёжа смотрел на вылезающего с опаской из-под стола Гаврика и пытался представить себе его гордого отца – кота Бархотку.