Т Е П Л Ы Й К А Н А Л
рассказ
Длинный, как свист в два пальца, Ново-Ленинский район Иркутска тянулся к Ангарску. Вместе с ним тянулись к Ангарску и его побитые жизнью, но еще хорохорившиеся обитатели. Их переселяли в пятиэтажные хрущевки из разваливающихся от гниения бараков Октябрьского, из подвальных трущоб Дзержинского района. Над трубами ангарских предприятий день и ночь полыхали факелы газа. Они победно развевались на ветру и хлопали кумачевыми знаменами. При западном ветре новоленинское небо, жирно извазюканное сажей, отсвечивало желто-красными и ядовито-зелеными потеками. Под этим чугунным небом, со стороны похожим на котел с кипящей смолой, качающимся над ангарскими кострищами, рождалось и умирало то, что у нас называлось жизнью.
Молчаливые кадыкастые дядьки, набрякшие водкой и брагой, замурзанные, замордованные бесконечными очередями и толкучками тетки ехали отсюда в ангарские магазины с безразмерными сумками, довоенными чемоданами, заштопанными мешками. Ехали за колбасой, маслом, конфетами, ехали за праздником, словно обманутые родителями дети за обещанной вечерней сказкой. Тянулись в Ангарск так же, как жители европейской России ехали за пропитанием в Москву.
Мы, новоленинская шантрапа, знали каждую электричку и в хвост и в морду, знали шкодливый норов и кошачьи повадки каждой из них. Знали потому, что частенько добирались зайцами в их вонючем чреве до Теплого канала. О канале ходили жуткие легенды. Будто бы его вода охлаждает подземный город под Ангарском, в котором делают водородные бомбы. Но всерьез эти сказки никто не принимал. Теплый поток чистой на вид воды выползал из преисподней, терся намыленной веревкой о длинную подростковую шею Ангарска и до поры до времени свивался кольцами в трясущейся от холода Ангаре.
Для нас Теплый канал был восьмым Чудом Света. В этом чуде кусучей зимой и драчливым летом не переводились козырные аквариумные рыбки всех сортов и калибров и настоящие грудастые, розовозадые русалки непривычно похабной красоты. Одной из этих хохотушек я по неопытности и заложил свою зеленую душу. Ну, это другая история.
Бывало, мы не успевали на ангарскую заполошную электричку. Приходилось тайком просачиваться в сердитые товарняки, пропахшие мазутом, прокисшей рвотой и матом. Товарняки тянули на бездонный запад лес, уголь, руду - нашу вечернюю сказку. Сгорбившись под тяжестью наворованного у нас добра, поезда притормаживали перед Ангарском, отсмаркивались сладковатой угольной пылью, оглядывались - нет ли погони? - и вновь набирали ход. В этот момент мы, скукожившись от страха, прыгали. Можно было запросто расцеловать столб высоковольтки - один из моих друганов так и остался лежать под забрызганным мозгами бетоном. Но страх быть осмеянным пацанами за трусость катил нас кубарем под откосы, под насыпи. Как перекати-поля мы катились по инерции вслед за поездом на теплый богатый запад, а небо - кувыркалось навстречу нам и катилось на Восток... Позже, уже перед призывом в армию, прыжки с кукурузника с досаафовскими парашютами показались мне детской шалостью по сравнению с этими леденящими кровь и кости полетами навстречу бетонной смерти, несущейся со свистом на тебя.
Теплый канал казался нашим кошкодавам не только Черным морем, на которое удирали от нас в очередной отпуск родители. Теплый давал твердый заработок в рублях и удовольствиях. Обратно в Иркутск мы везли прозрачные авоськи, набитые задыхающимися аквариумными рыбками. Эти тропические разноцветные рубли мы ловили на канале своими огромными двухместными трусищами и майками, предварительно накрошив в них хлеба. Когда в твои трусы, кипящие от гупяшек и меченосцев, заплывала задумчивая золотая рыбка, нужно было резко дернуть за резинку: Оп-ля! - и загадывай желание.
На птичьем рынке мы всучивали полуживое рыбье богатство великовозрастным засопленным пупсам, пока их распомаженные мамаши отслюнивали нам трещащие трехи. Зимы стояли злые, приставучие. Две трети пойманных рыб загибались еще в дороге. Дохли в бесконечных удираниях от контролеров электричек, от матерных проводниц, провонявших "солнцедаром", "беломором" и мужиками. Они выколупывали нас из-под сидений электричек, выпихивали из тамбуров скорых, спинывали с подножек. Банки с рыбками летели воздушными шариками вслед за нами, как в замедленной киносъемке, расквашиваясь о ледяной наст. Очкастые вуалехвосты, мечтательные гурами, измордованные в бесконечных драках между собой красные и зеленые меченосцы вымерзали в пути, как зеки на этапе, так и не доехав до иркутского - невольничьего - рынка. Но оставшиеся рыбки были воистину золотыми. Махнет такая очей очаровашка своим окаянным хвостищем и - билет на "Фантомаса"? - пожалуйста! Мороженое - на, подавись, язык не проглоти! Сгущенки? - лопайте, сударь, пока не осточертеет! Еще и на горючку к угнанному мопеду останется. А за билет-то на "Фантомас" любая неваляшка твоя!
Вообще-то, купаться на Теплом было запрещено под страхом десятирублевого штрафа. О случаях заболевания белокровием на Теплом мы тогда и слыхом не слыхивали. И от чего они, мать чесная, загибались, мои сверстники? От чего повымирало две трети пацанов из нашего духаристого десятого "Б"? Самые здоровучие, самые задиристые, самые-самые... они так и не доехали до нашего иркутского невольничьего рынка. Кто от водки, кто в тюряге, кто в Афгане, кто на нож... И ни у кого после смерти никакого белокровия. Так что враки все это!