В то лето я ездил в Болгарию. Конечно, попал туда случайно. Разве можно было тогда, в далеком 1991-м, представить себе, что рядовой студент в состоянии отправиться заграницу на каникулы? Все объяснялось просто: набиралась группа «детей слуг народа» и с ними должны были ехать два гида-переводчика. А поскольку я знал болгарский и был неплохо знаком кое с кем из «важных» родителей, мне предложили поехать вместе с группой. Это были две недели сказки. В Болгарии я не увидел полупустых прилавков, озлобленных людей и засыпанных мусором улиц, к которым привык в Москве. Везде было чисто, красиво и тепло. Собственно, мне не нужно было привыкать к теплу, как никак я сам вырос в маленьком городке на берегу Черного моря. Туда-то я и отправился после той поездки.
В 1991 году мой родной Геленджик был уже немного похож на ту самую заграницу. Ярко раскрашенные киоски, блестящие вывески, всевозможные магазинчики с красивыми витринами. Город тонул в зелени кипарисов и виноградников. Точнее, виноградников осталось не так уж много – в период антиалкогольной компании почти все они были безжалостно вырублены. Правда, пьяниц от этого меньше не стало.
Помню, как я возвращался домой из Болгарии. Мне было девятнадцать, я чувствовал себя взрослым, свободным и счастливым. Я ехал домой в гости – ведь уже год учился в Москве, и не где-нибудь, а в МГИМО. Гордость и приятное чувство собственной значимости радостно утяжелял чемодан подарков для родителей и брата. Сумок было много, а потому пришлось даже брать такси. Наконец, я оказался возле родного дома и распахнул калитку. Все было как прежде – знакомое и забытое – покосившийся домик, дикий сад, песочница и качели, лавочки… В глубине сада терялись несколько хибарок, которые отец заботливо сдавал по сходной цене отдыхающим. Эти хибарки важно именовались в семье корпусами. На самом же деле они представляли собой крошечные домишки безо всяких удобств и с очень маленьким количеством мебели. Удобства существовали во дворе в виде плохо сколоченного туалета и душевой. Удивительно, что такие варварские условия никого не изумляли. Напротив, отдыхающих в нашем саду всегда бывало очень и очень много. Впрочем, меня это мало тревожило. В нашем доме заезжие гости появлялись редко, только когда случалось что-то из ряда вон выходящее…
Итак, я толкнул калитку и вошел в сад. В песочнице, что разбил отец под нашими окнами, играла девочка лет восьми. Я видел ее впервые. «Наверное, ребенок кого-то из отдыхающих», - решил я и направился к дому. Девочка не обратила на меня ни малейшего внимания. В следующий раз я столкнулся с ней уже вечером.
На землю степенно опускались сумерки. В саду стрекотали кузнечики. Я сидел на крылечке своего дома в том блаженно-счастливом состоянии, когда не хочется абсолютно ничего. Моих рассказов о Болгарии хватило больше, чем на полдня. Но к вечеру маме и брату нужно было идти в гости, а отец очень хотел посмотреть какой-то фильм по телевизору, и я оказался предоставлен сам себе. Я сидел на крыльце и меланхолично курил привезенные из Болгарии сигареты. Мое внимание привлекла возня у забора. Нехотя поднявшись, я пошел смотреть, что там происходит. И увидел, как маленькая девочка со светлыми волосами сосредоточенно отрывает от забора рейку.
- Что ты делаешь? – спросил я с удивлением. С одной стороны, забор меня не беспокоил, все равно его давно уже надо было чинить, но с другой, как сын хозяина, я не мог допустить, чтобы с отцовским имуществом обращались столь неаккуратно…
Девочка подняла на меня сияющие серые глаза в длинных светлых ресницах.
- Отрываю палку, - сказала она. – Очень нужно.
- Зачем? – полюбопытствовал я.
- Для могилки.
Я на секунду лишился дара речи. Девочка нетерпеливо топнула ножкой.
- Ну как вы не понимаете! – воскликнула она. – Ева умерла, и я хочу поставить ей памятник!
Я совсем растерялся. Что еще за Ева?
- Извини, я не совсем понял…. Какая Ева?
Девочка начала сердится.
- Из «Хижины дяди Тома». Неужели вы не читали??
Я с трудом удержался от улыбки. Что-то подсказало мне, что если я улыбнусь или рассмеюсь, ребенок обидится. А мне по какой-то непонятной причине не хотелось обижать эту странную девочку.
- Давай не будем ломать забор, - предложил я. – У меня есть несколько палок, я тебе принесу. И мы вместе поставим Еве памятник.
Девочка недоверчиво посмотрела на меня.
- А вы кто? – прищурившись, спросила она.
- Меня зовут Валера. Я сын хозяина.
- Дяди Саши и тети Риты?
- Да.
- А вот и неправда! У них другой сын, его зовут Юра, и он иногда приходит играть со мной в электронные игры.
- Правильно. А я Юрин брат. Просто живу в другом городе, а сейчас приехал в гости к родителям.
Девочка протянула мне руку для приветствия. Мы обменялись рукопожатиями.
- Настя, - представилась она.
- Очень приятно, - улыбнулся я.
В тот вечер мы с Настей действительно устроили в саду маленький памятник Еве. На небольшом холмике соорудили крест и прикололи к нему бумажку – «Здесь покоится Евангелина Сен-Клер».
- Не хочу писать «Любим, помним, скорбим», как пишут на кладбищах, - пояснила мне Настя. – Это всегда вранье.
- Почему?
- Потому что на самом деле люди очень быстро забывают тех, кто погиб. И даже не приходят на могилку. А я буду приносить Еве цветы каждый день.
Вот так я и познакомился с Настей. В ней было что-то забавное, стремительное и доброе одновременно. Она совершенно не умела сердиться. От родителей я узнал, что девочка приехала с бабушкой. Но когда я увидел бабушку, то испытал настоящий шок – это была очень молодая подтянутая женщина, которой никак нельзя было дать больше сорока пяти. Юная бабушка, куда больше похожая на маму, приехала с внучкой из маленького городка, затерянного в Сибири. Название мне мало что говорило. Я удивлялся только одному – как эта мужественная женщина не побоялась ехать одна, с восьмилетней девочкой в такую даль – «лишь бы ребенок увидел море». Она часто так говорила, когда мы разговаривали с ней в саду.
Сама Настя вставала очень рано. По утрам я слышал сквозь сон ее звонкий голосок. И каждый день, проходя мимо «памятника Еве», видел возле него свежие цветы. Настя любила море, теплый песок, свою бабушку и книги. Она могла часами рассказывать мне о Томе Сойере, дяде Томе и Вожде краснокожих, и искренне изумлялась, когда я признавался, что чего-то не читал. Что я мог возразить? Как и любой мальчишка, я всегда считал, что в жизни есть вещи поважнее книг. А, став студентом, просто забыл, что помимо учебников в мире осталась еще и художественная литература. И когда восьмилетняя девочка говорила мне: «Какой ты глупый!» я на самом деле заливался краской. Никогда раньше мне не так бывало стыдно за собственную «неначитанность».
Однажды вечером, я как всегда пришел к «Евиному памятнику». Настя лежала рядом, прямо на земле, и смотрела в небо.
- Ты что? – спросил я. – Мечтаешь?
Настя как-то неопределенно махнула рукой в мою сторону. Мол, замолчи. Я не стал мешать ей и пошел рвать инжир. Когда я вернулся, девочка уже сидела под деревом, обхватив руками колени.
- Извини, - сказала она. – Мы разговаривали.
- С Евой? – улыбнулся я.
- С мамой и папой. Мне кажется, они меня слышат.
Так я узнал, что Настя – сирота. Ее родители погибли в автокатастрофе. Она говорила, что почти не помнит маму, «только ее голос и поцелуи» а папу – помнит очень хорошо.
- Прости, я не знал, - пробормотал я. Почему-то сразу стало очень неловко.
- Не надо так, - ответила Настя. – Я же обычный ребенок. Просто у всех мама и папа живут дома, а мои – на небе.
Вот тогда я и понял, почему Настя так хорошо для своего возраста разбиралась во всем. Но, если честно, я не перестал ей восхищаться. Рядом с этой маленькой девочкой у меня возникало какое-то странное чувство – хотелось быть ее старшим братом или отцом, защищать, читать сказки по вечерам… Юрка, младший брат, посмеивался надо мной, говоря, что мне пора бы найти подружку постарше. Родители сдержанно улыбались. Настя нравилась им как живой и подвижный ребенок. Она просто не могла не нравиться.
Однажды вечером я поехал с братом на Тонкий мыс, рыбачить. Была прекрасная погода. Мы с Юрой наудили целое ведерко рыбы и, довольные, вернулись домой. Я постучал в дверь домика, где жила Настя и ее бабушка: уж очень хотелось угостить их свежей рыбкой. Мне не ответили. Я удивился. Свет не горел. Я обошел домик кругом, но стучать в окошко не стал. Утром я проснулся вопреки своему обыкновению, рано и пошел в сад обливаться. Настина бабушка хлопотала у плиты в общей кухне. Вид у нее был расстроенный.
- Настя заболела, - произнесла она, отводя волосы со лба, в ответ на мое: «А я к вам вчера зайти хотел…»
- Что случилось? – заволновался я.
- Температура, тошнота… Мне бы в аптеку – да боюсь оставить ее одну.
- Я посижу, - воскликнул я. Бабушка попыталась меня отговорить, но это было бесполезно. Я уселся у Настиной кровати на единственном в комнате стуле и принялся рассказывать ей сказки. Девочка, бледная и даже, как будто похудевшая, лежала на подушках, словно маленькая принцесса. Пока бабушка бегала за лекарством, я устроил в комнате кукольный спектакль и четыре раза смерил Насте температуру.
- Ты прямо как Папа, - сказала мне девочка.
Я смутился. Не хотелось напоминать ей о родителях. Я почувствовал себя полным чурбаном. Настя улыбнулась. Это была еще одна из ее удивительных особенностей – она всегда улыбалась такой ослепительно-доверчивой улыбкой, что невозможно было не улыбнуться в ответ.
Настя поправилась довольно быстро. Уже через несколько дней ее веселый голосок раздавался то в одном, то в другом уголке сада. Она снова бегала везде и радовалась всему. У моей кошки родилось четверо котят, и девочка готова была играть с ними 24 часа в сутки. «Очень хочу котенка, - призналась она мне. – Только бабушка не разрешает».
«А еще чего ты хочешь?» - неожиданно спросил я. Я знал, что через неделю Настя уедет, и мне хотелось сделать для нее что-нибудь приятное. «Куклу… Знаешь, такую, в платье невесты.» Невесты, так невесты. На следующее утро я отправился штурмовать магазины игрушек.
Красивых кукол не было нигде. В «Малыше» мне сказали, что они приходят партиями по два раза в месяц, и очередь выстраивается чуть ли не во всю длину Набережной. Посоветовали ехать в Сочи. Собственно, так я и сделал. Кукла в платье невесты попалась мне… в тире. Ее выставили в качестве приза. Я полчаса уговаривал хозяина продать ее хоть за сколько. Он отказывался. «Из принципа не продам! Стреляй, получишь!» Я разозлился и отсчитал деньги за пятьдесят выстрелов. После седьмой попытки хозяин протянул мне куклу. «Держи. Повезло твоей невесте.» Я смеялся до слез.
За день до Настиного отъезда я поставил коробку с куклой возле памятника Еве. Девочка решила, что это подарок родителей. Я видел, как она радовалась. И радовался вместе с ней. Уже потом, поздно вечером ко мне пришла Настина бабушка. «Валера, неудобно… Это слишком дорогой подарок…» - говорила она. «Что Вы, я же от чистого сердца, - сказал я. – Только, пожалуйста, не говорите ей. Пусть верит, что это…от ее мамы и папы.»
Наутро они уехали. Я встал пораньше и сам увез Настю с бабушкой в аэропорт. Когда их самолет скрылся в небе, я долго еще сидел в машине, словно не зная, что делать дальше. Без этой забавной девочки мир казался пустым и скучным.
«Обещай мне заботиться о Евином памятнике, - попросила меня Настя перед отъездом. – Там всегда должны быть свежие цветы». Я не забыл ее слова. Каждый вечер возле «памятника» появлялись новые лилии, одуванчики или дикие розы.
Осенью я уехал в Москву, продолжать учебу. Там были шумные студенческие развлечения, чудом сдаваемые сессии, диплом… Я работал, пытаясь влиться в «новую экономику России». Время от времени – встречался с женщинами, имен которых теперь и не вспомню. Только одно имя не давало мне покоя, как когда-то давно, в мое первое студенческое лето. Этим именем два года назад я назвал свою дочь. Почему-то мне очень хочется, чтобы она была похожа не на меня или на мою жену, а на ту девочку из Сибири с ослепительно-доверчивой улыбкой…
2003