Когда-то она была сказочно красива. Когда-то у нее был венгерский шкаф.
Тома мыслей пылились за ажурным витражным стеклом и акварельный портрет не находил достойную оправу.
- Два высших образования, - говорила Рита, - не позволяют отдать предпочтение дубу. От него бывает моль.
Салют над рекой, взгляд с теплохода, берег крутого склона, и колокольни с башнями в вызывающе сусальном золоте тонущего дня.
Гладкий, добрый, сытый Андрей Николаевич приобнимал Риту бережно. В теплой июньской ночи не было заметно, как трясутся его щеки, как дрожат пальцы холеной, не работавшей никогда руки.
- Чем красивей салют, тем горестней прощанье, - мурлыкал Андрей Николаевич, бросая сигарету за борт.
Замечено: неприятности всегда сваливаются снегом на голову. Хоть на экваторе – а снегом.
Спустя время, девочки перестали хотеть быть похожими на Риту Виноградову, а женщины - называть ее бля..ю.
- Не огорчайтесь, Рита, - успокаивал Андрей Николаевич, целуя руку и вытирая губы. – Моя жена дорога мне имуществом и карьерой. Я не слесарь Козлов. У меня не может быть мнения.
- А чувства у Вас быть могут? – накручивала бигуди Рита.
Скоро Андрей Николаевич сбился со счета вопросов. Все они остались на Ритиной голове под новым из Марокко платком.
После нашествия татаро-монгол с их пельменями и матом, и после ухода поляков главная площадь города хранила тайны. Открытием стало первое Ритино выступление.
Соборное место, оглашаясь то воем сирен, то скрипом тормозов, дивило новой легендой. Именно там, где каждый час звонят колокола, а туристы щелкают фотокамерами, высыпая из долговязых автобусов, женщина читала стихи. Она взбиралась на постамент памятника Тухачевскому и начинала декламацию в лучших традициях театральной школы. Она плакала и смеялась. Казалось неважным, что от этих слез не плавилось олово, а от смеха никто не прожил бы лишние пятнадцать минут, что-то в этом было.
Рита подтягивала нелепые перчатки, проходилась по зеленому бархату платья и, поправив меховой воротник, начинала декламацию.
Мягко над головами стрекотал гуд и бай, красные куртки жителей Альбиона не желали поворачиваться спинами.
Рита прыгала с постамента, выбирая одного из мужчин, подходя к нему непременно очень близко. Так, что человек подавался назад.
- Когда утро начинается эрекцией, это хорошее утро, - провозглашала Рита.
Толпа удовлетворяла свое любопытство, как могла. Преимущественно посредством слухов.
- Они знакомы.
- Они спали вместе…
Довольная Рита возвращалась назад.
А пуговки-то нету
У заднего кармана,
И сшиты не по-русски
Широкие штаны!
А в глубине кармана –
Патроны от нагана
И карта укрепления
Советской стороны, - читала Рита.
Театральные жесты, тактические паузы в нужных местах делали выступление ярким.
Пионер Алешка, нашедший пуговицу с латинскими буквами представал таким героем, что сразу хотелось на заставу и тоже с пуговицей, и тоже с латинскими буквами, и чтобы пограничники поймали в лесу вражеского шпиона, хоть до границы два дня поездом.
Рита довела стих до совершенства. Декламировала страстно, вдохновенно.
Но все когда-нибудь кончается. И лица сливаются в пятна.
Высокий грузный мужчина, к кому Рита подошла случайно, отвел глаза. Она тоже отвернулась.
Логично предположить, что рассказ закончится на драматической ноте - "больше она не приходила" - однако. Рита приходила и читала и, время от времени, проносилось над толпой "ты муд..к, а я Рита Виноградова".
Люди менялись. Памятник Тухачевскому стоял. Дольше, чем люди.