МАРИЯ ГРИНБЕРГ - http://www.proza.ru/author.html?margreen
«Люди забыли эту истину, - сказал Лис, - но ты не забывай:
ты навсегда в ответе за всех, кого приручил»
Антуан де Сент-Экзюпери
___________________________________________________
За месяц до войны я окончил пятый класс. Как только объявили мобилизацию, отец ушёл добровольцем. Когда его провожали, мать ревела, как корова, а я не понимал, почему. Это же так здорово – пойти на войну, задать трёпку этим уродам, вернуться домой в орденах и медалях. Эх, будь я чуть постарше!
Остались мы с матерью вдвоём. Через месяц пришло от отца письмо, я его прочитал матери вслух – сама она читать так и не научилась, еле расписываться умела. Короткое, жив, здоров, сидим в окопах, и карточку прислал, снялся в военной форме – гимнастёрка не по росту, ботинки с обмотками, орденов пока, видно, не заслужил. Больше от отца не было никаких вестей. Вражеские войска продвигались вперёд, один за другим брали наши города. Мать слушала сводки и снова ревела. Признаться, и я ничего не понимал. Как-то вечером заходила к нам молоденькая наша училка, объясняла – мол, это гениальный план нашего вождя, мы заманим врагов в глубь страны и покончим с ними одним ударом, со дня на день надо ждать решительного наступления...
Никто толком и не понял, как сдали наш посёлок, никакого боя не было. Вдруг оказалось, что мы уже на оккупированной территории, по шоссе идут вражеские танки. Сколько же их было, пытался я считать, да бросил. День, другой – всё шли и шли. Вот это армия, да разве ж такую можно победить?
Сначала мы, мальчишки, только смотрели издалека, а потом догадались – стали выбегать на шоссе с вёдрами воды. Танки останавливались возле нас, чумазые парни в промасленных комбинезонах спрыгивали на землю, жадно пили воду, смеялись, трепали нас за вихры. Мать боялась, пыталась даже не пускать меня на шоссе, а я не понимал, почему. Ничего страшного – весёлые ребята, совсем не похожи на тех уродов, что в газетах рисовали. Иногда они давали нам конфеты, а однажды подарили мне красивый значок.
Потом шоссе опустело, стало даже как-то скучно. Иностранных солдат в нашем посёлке не было, мать работала по прежнему, на кирпичном заводе, откатчицей в формовочном. Мы, ребятишки, как и в прошлые каникулы, бегали в лес по ягоды, купались в речке, красота… А мать всё ревела. Фотография отца в военной форме висела у нас на стенке, я часто заставал мать перед ней, сидит заплаканная. Пытался успокаивать – наверное, в плену папка наш. Война, видно, скоро кончится, уже, говорят, и столицу нашу взяли, вернётся он. Да куда там, только пуще выла. А ночью как-то, видать, думала, что я сплю – молиться вздумала. Ну и стыдил я её - кто сейчас в бога верит, тёмная?
Кончилось лето, пошли мы опять в школу, тоска…
В тот вечер мать, как всегда, вернулась с завода, наскоро умылась и гремела чугунами у печки, а я сидел у окна, делал уроки. С улицы донеслось бряканье ботал – возвращалось стадо. Мать захватила ведро и вышла, встречать и доить корову. Я снова склонился над проклятой задачей. Ну зачем искать этот чёртов Х, кому он нужен?
Я услышал, как скрипнула дверь – вроде мать не должна бы вернуться так скоро – поднял глаза, да так и остолбенел.
Переступив порог, у двери остановилась незнакомая девушка. Лучи заходящего солнца светили ей в лицо через окно, она прищурилась. Я даже не мог представить, что на свете есть такая красота. Что там наши девчонки, даже принцессы, что в книжках я видел, и в подмётки ей не годились. Тоненькая, стройная, вся обтянутая чёрным кожаным комбинезоном, беленькое личико, золотые волосы волной падают на плечо из-под лихо надвинутой чёрной пилотки. И везде – на груди, на плечах, на пилотке – серебряные эмблемы, пуговицы, пряжки… Я встал, в горле сразу пересохло.
– Здравствуй, – девушка улыбнулась. – Ты один? А где мама?
– Мама… пробормотал я. – Да, мама… она сейчас придёт…
– Можно, я присяду, подожду её? – спросила девушка.
Видно поняв, что ответа от меня не дождаться, она шагнула вперёд, села на табуретку и облокотилась на стол, с улыбкой разглядывая меня.
– Учишься? – спросила девушка дружелюбно. – Садись, что ты стоишь, занимайся, я не помешаю.
Я машинально сел, по-прежнему не отрывая взгляд от чудесной гостьи.
– Ты, наверное, хороший ученик? Тебе нравится ваша учительница?
Я почувствовал, как мои уши словно вспыхнули. Сказать по правде, был я отъявленный двоечник и зануду – училку терпеть не мог. Видно, девушка увидела ответ в моих глазах и рассмеялась.
– Ну, ладно,… а вот и твоя мама.
Мать сбросила у входа чуньки и поставила ведро с молоком на скамейку. Девушка встала и шагнула матери навстречу, теперь они стояли лицом к лицу, и я невольно сравнивал их. Мать была одного роста с гостьей, но вдвое шире. Вытирая большие красные руки о замусоленный фартук, она стояла перед такой красавицей – босоногая, чумазая, в домашнем сером платье, запачканном сажей на груди, растрёпанные волосы выбились из-под наспех повязанной косынки. Мне стало стыдно.
– Здравствуйте, – улыбнулась девушка. Она вынула из нагрудного кармана комбинезона маленькую записную книжку и карандашик. – Вы Нина Горенко, жена добровольца?
– Да, – мать испуганно моргала. – Что с ним?
– А это его сын? – девушка оглянулась на меня, сделала пометку в книжке и спрятала её в карман. – Всё правильно.
Она отступила на шаг, расстегнула кобуру на поясе, и в её руке оказался чёрный длинноствольный люгер. Сверкнуло пламя, гром выстрела оглушил меня, в ноздри ударил резкий запах пороха. Мать всплеснула руками, мотнулась в сторону и рухнула навзничь у порога, с грохотом опрокинув скамейку и ведро. Молоко расплескалось на полу. Я привстал, оторопело глядя на упавшую. Платье распахнулось на её груди, фонтаном хлестала ярко-алая кровь, пятном расплываясь по молочной луже. Дёрнулись и застыли неподвижно забрызганные навозной жижей босые ноги. Убита… так просто и быстро… нет, наверное, тут что-то неправильно, я не понимаю… Девушка обернулась ко мне. Ствол люгера смотрел мне в глаза.
– Боишься? – я услышал, будто издалека.
Наверное, я всё ещё не мог осознать, что происходит, нет, это нельзя было назвать страхом,… такого чувства я никогда не испытывал – словно тёплая волна поднимала меня, мягко укачивала, чёрная дырка пистолетного дула манила, не давала отвести взгляд,… наконец, мне удалось оторвать глаза от ствола, я посмотрел девушке в лицо. Она ласково улыбалась, и я ощутил, как мои губы, дрожа, тоже растянулись в улыбку.
– Не надо, – попросил я. – Не стреляй в меня, пожалуйста…
– Почему? Ведь ты мой враг – тоже хочешь убить меня, щенок?
– Нет! – вскрикнул я. – Нет!
Девушка опустила пистолет – теперь он был нацелен мне в живот. Всё так же улыбаясь, она наклонилась ко мне.
– Врёшь. Видел, как я уложила твою маму? Ненавидишь меня?
– Нет… я люблю тебя!
Клянусь, это была правда, и через столько лет я повторяю снова – да, я любил её! От одного её выстрела словно сразу рухнул весь мир, в котором я жил, ничто уже не имело значения, только она…
Девушка положила руки мне на плечи, и холодные глаза, тёмно-синие, как бездонный омут, впились в меня. Казалось, земля ушла из-под ног, я падал в эту глубину.
– Любишь? Повтори это. Не лги!
Как я мог солгать этим беспощадным глазам?
– Люблю… - я прижался щекой к маленькой руке, ощущая тепло кожи и холод стали люгера.
– Да, ты не врёшь… интересно, - девушка отпустила меня и отступила. Словно задумавшись, постукивая каблучками, она прошлась по комнате, остановилась у стены, с улыбкой разглядывая фотографию отца, потом вдруг резко повернулась и взглянула на меня. – Пойдёшь со мной, щенок? Будешь слушаться меня, делать, что я скажу?
Я кивнул. Сердце бешено колотилось.
– Не пожалеешь, я научу тебя такому, чего бы ты никогда не узнал от своей учительницы.
Девушка расстегнула молнию на комбинезоне, перед моими глазами как в тумане, мелькнуло белое тело. Она взяла мою руку и прижала к груди. Пол качнулся под ногами…
– Любить, по-настоящему – ты ведь даже не представляешь, что это значит… Владеть жизнью и смертью…
Она сдвинула мою руку вправо, я нащупал что-то твёрдое. Маленький браунинг в её внутреннем кармане – тёплый от тела, как живой, он словно сам лёг мне в ладонь.
– Тебе ведь приходилось играть в войну? Вот так, обхвати рукоятку, сдвинь предохранитель, положи палец на спуск… и теперь смерть повинуется тебе!
Голова кружилась. Тяжесть настоящего оружия в руке, прикосновение нежного белого тела, аромат кожи и пороха, склонённое надо мной неземное лицо… Девушка слегка оттолкнула меня, застегнула молнию.
– Ну что ж, щенок… Сейчас мы пойдём к вашей учительнице, как её зовут? – она снова достала записную книжку.
– Софья Семёновна…
– Правильно. Она – наш враг, убей её. Сможешь, не струсишь?
– Да…
– Войдёшь первым, я за тобой. Не забудь поздороваться и стреляй, целься ей вот сюда, - девушка положила руку себе на живот под пряжкой ремня. – А потом поиграем с её дочкой, тебе понравится.
– Да…
– Идём.
Девушка обняла меня за плечи, и мы вместе пошли к двери. Преграждая нам путь, раскинув толстые грязные ноги, похожая на раздавленную лягушку, у порога валялась убитая. Ни одной знакомой черты – побелевшее перекошенное лицо, оскаленный окровавленный рот, остекленелые выпученные глаза. Замаранное серое платье задралось, из-под него виднелись трусы. Кисло воняло – едва не стошнило, когда, скользя в кровавой луже, я переступил через труп…
…
Что было дальше? Да зачем вам это?
«…лучше было бы, если бы повесили ему мельничный жернов на шею и потопили его во глубине морской…»*
Уже после войны меня пытались лечить, но безуспешно. Диагноз – амнезия и потеря речи вследствие перенесённого шока.
Я помню всё.
Но говорить мне больше не с кем.
___________________________________________________________
Мф, 18,6